Сломанные запястья

Странные и мимолетные изменения в обычном укладе рабочих дней должны были напрягать. Стоило задуматься о неправильности собственных действий. О том, что реагировать на тьму в чьих-то глазах было необязательно легким содроганием и необъяснимо быстрым желанием оказаться в чужом личном пространстве. Один незначительный, на первый взгляд, поцелуй сделал Кевина зависимым. Это было интенсивно, казалось, прорывая плотину длительной выдержки и контроля. Хотелось больше времени, которое они могли бы провести вместе, хотелось ощутить больше кожи под своими губами и больше правды. Но своих желаний стоило бы бояться. Потому как истории Аарона были довольно сомнительны. Его нейтральный тон почти всегда сохранялся, что бы он ни сказал, но это приводило лишь к череде мурашек, проносящихся по телу Кевина. Прошлое Аарона звучало ужасно, хоть и рассказано было какими-то кусками. Может, он так хотел. А может, долгое употребление сделало его прошлое фрагментарным и размытым. Звучали какие-то имена, которые было сложно запомнить, терзала лишь презрительная нотка, с которой он описывал тех, кого считал своими друзьями. Людей, с которыми он взрослел и пробовал все запрещенные вещества, которые можно было выискать в бедных районах Калифорнии. Так, Кевин узнал, что Аарон местный. За полной историей его перемещения по стране было сложно проследить. Очевидно, он осел в Вашингтоне, переехав вместе с братом. Но всё, что было связано с его жизнью в округе Колумбия было похоже на низкосортный артхаус, нельзя сказать, что Кевин разбирался. Не особенно хотелось вникать, зачем нагревать ложку или что именно кладут под язык для «лучшего» эффекта. Жутко было осознавать, что есть гигантский список аптечных препаратов, которые могут привести к серьёзной зависимости. И узнать, что первую дозу Аарон принял почти под присмотром родной матери, было шокирующе и нестерпимо больно. Аарон мог звучать спокойно, но Кевин понимал, что вместо рефлексии о своей жестокой и всегда обдолбанной матери, были только всё более тяжелые наркотики. Ему так хотелось забрать хотя бы часть этой боли, прикрытой ледяным равнодушием, но удавалось лишь вслушиваться в пустой голос и протягивать руку. Что-то совсем изменилось в их времяпровождении, когда Кевин нашёл слишком удобным запускать пальцы в тонкие светлые волосы, а Аарон продолжал рассказывать что-то пугающее из своего прошлого, иногда сжимая руку Кевина, выдавая глубоко зарытое напряжение. Сурово и злорадно звучал голос парня, когда он вспоминал своих религиозных родственников, которые потеряли все свои сбережения. Был какой-то намёк на далеко нечестные финансовые операции, которые два семнадцатилетних близнеца проворачивали, чтоб обанкротить свою ближайшую родню, переписывая всё имущество на своего кузена и опекуна. Причин, почему Аарон с братом приложили немыслимые усилия, чтобы расколоть свою семью названы не были. Но по общему тону повествования, Дэй понимал одно — он не хочет знать. Ни о бизнесе в Германии, ни о двух судимостях Эндрю. Этого было слишком много, и навевало кучу воспоминаний о том, как сам Кевин жил. В каком-то лицемерном сообществе, завязанном на кровавых деньгах. Он просто не мог нырнуть в это снова. Вряд ли он был скрытным в своих напряженных реакциях. Потому как, Аарон замолкал, посмеивался над ним и забирался на его колени, пока они могли побыть наедине в спальне Миньярда. — Я тебя пугаю, да? — Аарон выдыхал в его губы, пока пальцы с удовольствием оттягивали волосы на затылке Кевина. — Давай не будем больше разговаривать, да? Аарон целовал его с нескрываемым отчаяньем, будто перечеркивая весь мрак своего прошлого, пытаясь преуменьшить значимость того, что с ним случилось. И Кевин понимал элементарные истины — поцелуи, куда лучше этих историй. Гораздо приятнее обнимать хрупкую спину и оттягивать губы Аарона зубами снова и снова, пока он не станет взлохмаченным и красным, а его зрачки не затопят всю радужку. Сейчас они лениво разрывали поцелуй, смотря друг на друга. Пальцы Аарона лениво очерчивали его губы, напевая всякие глупости: — Это слишком хорошо, ты знаешь? Я хочу нарисовать эти губы, мне нужно это сфотографировать, погоди. И, одержимый идеей, художник ловко спрыгнул с кровати в поиске телефона, чтобы сделать несколько чертовски приближенных фотографий. Одна маленькая деталь врезалась в Кевина весьма неожиданно. Часы выдачи любых устройств на сегодня закончены. — У тебя есть второй телефон? — О, сдашь меня? — Аарон пытался выдавить поддразнивание, но был слишком сосредоточен на фотографировании. Закончив, он вздыхал и проникновенно глядя в глаза Кевину, пылко говорил: — Мне нужно фотографировать, ладно? Или слушать музыку, иначе я сойду с ума. У меня даже сим-карты нет, так что никакой связи с миром, ага? Устраивает, офицер? Кевин мог только закатить на него глаза и сказать что-то вроде: — Я всё равно здесь даже не работаю. И Аарон был слишком несправедливо очарователен, когда довольно смеялся и обнимал его до хруста ребер. Так, они могли застрять на несколько часов, просто развалившись на кровати, слегка или сильно соприкасаясь. Когда Миньярда не посещали безумные идеи для рисунков или желание рассказать что-то о своей семье, они могли долго молчать, изучая выбеленный потолок. В такие моменты Кевин думал о том, как проводил время в похожей комнате. О пустоте в его голове, когда его тело пыталось не разрушиться от боли. Он плохо воспринимал препараты для появления искусственной нетерпимости к алкоголю. Его тошнило первую неделю практически постоянно, а любая пища воспринималась наказанием. Стойкий привкус желчи и раздражающе пустая комната — тогда казалось, что так он и умрёт. Он хорошо помнит навязчивые мысли в тот момент. Себя было так сильно жаль. Казалось, что он в один миг лишился всего. Своего будущего, своей руки, своей свободы, а после и возможности напиться так сильно, чтобы жаль себя было чуть меньше. Это были омерзительные десять дней запоя. Были только безостановочные немые рыдания стоило лишь взглянуть на гипс на своей руке, пока перед глазами не плыло настолько, что всё равно было на тошноту уже почти в глотке и на предписания врачей о том, что смешивать его лекарства для заживления переломов с алкоголем — опасно. Тогда это было безразлично, тогда хотелось только больше прозрачной жидкости, которую к третьему дню он ленился наливать в стакан. Были лишь головокружение и спазмы желудка, а кончилась его попойка здесь. В обжигающем климате Малибу и серьёзным словам отца о том, чего он хочет от жизни. Стыд пожирал его от этого отчитывания, от собственной слабости и от одной мысли, что его пятилетняя дочь не видела его несколько недель. Ами была единственной его мотивацией жить, проходить унылую реабилитацию и пытаться построить всё заново. Но иногда мысль о том, чтобы всё закончилось тогда, возвращалась к нему. Не будь у него семьи, он бы опустил руки уже навсегда. — Тебе нравятся греческие мифы? — Что? — вынырнуть из своей головы оказалось физически сложным для Кевина. — Я просто думал об этом. О жестокости греческих богов. Они ненавидели смертных, ненавидели своих детей, убивали друг друга из-за красоты, это всё так удручающе. А теперь я думаю, что в мифах что-то есть, понимаешь? Что мы такие же. Зевс избавился от своего сумасшедшего отца, но сам стал чудовищем. А почти все его праведные родственники оказались такими же дрянными созданиями. Все эти жертвоприношения своих новорожденных детей, братоубийства, кровавые разборки о том, чьё лицо привлекательнее. Будто это очень реалистично для мифов. Теряется вся эта магия. Кевин не очень легко вникает в разговор, в очередной раз удивляясь неожиданной теме. Иногда Аарон просто заговаривал о чем-то случайном, но каким-то образом всегда делал всё личным. — В честь одного мифа я даже сделал татуировку, — как-то менее воодушевленно продолжил Аарон, закатывая рукав рубашки. Кевин мельком видел тату на чужом теле, но никогда не обращал внимания. Небольшое изображение на предплечье было выцветшим и нечетким, явно сделанным не в салоне. Было похоже на какую-то ветвь и, возможно, ягоды. — Шелковица, — произнес Аарон и уткнулся взглядом в картину на стене, всю ту же, жуткую и мрачную, которую Дэй терпеть не мог. Кевин хмурился, пытаясь уловить, почему Аарон сказал это и так быстро расстроился. Он почти привык к частым изменением настроения, но адаптироваться к тому, как после чего-то откровенного возникала тишина, было сложно. Настолько, что приходилось сосредотачиваться на деталях и искать причины. Небольшая догадка посетила его, когда сразу же захотелось уточнить: — Шелковица, как в том мифе? Пирам и Фисба. Аарон вздрогнул, всё ещё не оборачиваясь, но едва заметно кивнул. Оставалось лишь недоуменно смотреть на его профиль. Конечно, греческая мифология не была профилем или хотя бы интересом Кевина, но об этом он слышал. Почти история о Ромео и Джульетте. Эта была блажь под кайфом или в жизни Аарона случилась шекспировская трагедия? У Кевина не было много времени подумать об этом, когда пришло сообщение от Джереми. Слишком сухо и без приветствия, совсем не в духе его друга. Но может это ничего, может это ерунда и нет ничего страшного в словах: Позвони мне, как освободишься, это срочно. Не говори Жану.