«Здравствуйте, доктор, я за рецептом Кажется, близится конец света Ждут Вашей помощи пациенты Без Вас никак»
В одном недалёком городе, чье название нельзя произносить в слух, но мы скромно присвоим ему краткое обозначение «X», случилось страшное. Не переживайте, ничего глобального. Никаких катастроф, катаклизмов, ограблений банков и нашествий чумы. Понятие «страшное» распространилось только на одного человека, которому во врачебных рекомендациях обозначили незавидный статус лишь одним словом. — Что, простите? — Финеас Найджелус Блэк хлопает своими выпученными глазами, напоминая пурпурную жабу в крапинку и отчаянно ловя ртом воздух от накатившего возмущения. Напротив него за письменным белым столом сидит местный участковый терапевт, наградивший своего пациента равнодушно-раздраженным взглядом, и на малейшее мгновение Блэку кажется, что он услышал скрип чужих зубов. — Отправляю вас в санаторий, — повторяется светило медицины, откидываясь поудобнее на спинку стула. Последнее слово врача отдается в голове Финеаса звонким эхом разбивающегося стекла, а если быть точнее, осознанием того, что он приблизился к отправной точке прощания с молодостью. Блэк уже слышал, как за его спиной Костлявая перекидывается в карты с Судьбой, при этом злобно похихикивая. А пенсионный фонд разворачивает обширные плакаты с лозунгом «Добро пожаловать!» и ласково машет платочком. Благо, не сидит в кустах и не шепчет слово «пенсионер». Собственно говоря, могло бы быть и хуже. Не правда ли? Финеас не успел разобраться со своим кризисом, который настиг его в сорок лет, разобраться с неожиданно возникшими болячками, как медицина четко дает ему понять, что он старикан и с этим стоит смириться. — Послушайте, сударь, а это обязательно? — Предпринимает последнюю попытку пациент, напоминая пятилетнего ребенка, не желающего есть манную кашу с комочками. — Я прекрасно понимаю, что вы ещё живёте в том веке, когда рядом с тобой чихнут и ты туберкулезник. Ваша манера речи и козлиная бородка с завитыми усами тому прямое подтверждение, но сейчас, голубчик, то время, когда все ценят свое ментальное состояние и вам пора научиться тоже его ценить. С кукушечкой надо дружить, и судя по тому, что невролог не нашел никаких патологий у вас с его стороны, а проблемка у вас явно имеется, — делает простое умозаключение доктор, пока его пациент буквально готов взлететь в воздух на радиоактивной тяге горящей жопы от ненависти к своему лечащему врачу. — Да как вы смеете?! Да я! Я напишу на вас жалобу, чтобы больше такое мурло, как вы не сидело здесь! — Блэк подскакивает со своего стула, чуть ли тыча пальцем в мужчину напротив, как маленький обиженный ребенок. — Ну что сразу «мурло», не тратьтесь на комплименты, оно того не стоит. Можно просто доктор Виктор Руквуд. Да вы присаживайтесь, милейший, не стойте. Стоя неудобно будет вымещать свой праведный гнев на бумаге, — елейно отзывается терапевт, даже не моргнув глазом и нисколько не побледнев, на что надеялся Финеас. На лице Руквуда, наоборот, расплывается блаженная улыбочка, а выражение лица так и говорит о тихой радости того, что наконец-то его, эдакого паршивца, с позором вышвырнут из медицинской богадельни. Но пациент был далеко не дураком и предоставлять такую радость врачу явно не собирался. Знает он таких и видал не раз, да чего греха таить: таких проходимцев, лентяев и грубиянов у него целый преподавательский коллектив в институте. — Ну-с, сударь, с чего хотите начать ваше обращение, точнее жалобу? — Виктор услужливо кладет перед своим пациентом чистый листок бумаги и шариковую ручку. — Простите, чернил и пера, что для вас привычны, у меня не найдется, — самодовольная улыбочка продолжает играть на лице Руквуда, становясь все шире, и делая из него чеширского мерзопакостного кота. — Перебьетесь, такого удовольствия я вам не доставлю, голубчик. Знаю я таких, как вы. Принудительный труд вам только на пользу, — Блэк деловито устраивается обратно на своем стуле, как истинный победитель, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. Он одаривает терапевта придирчиво-изучающим взглядом, оценивая его внешние данные. Руквуд был хорош собой — неоспоримый факт, но работа в священной медицине явно его потрепала. На точеном симпатичном личике на вид тридцатилетнего мужчины красовалась недельная неаккуратная щетина, глаза выглядели уставшими, и покрасневшие белки были тому доказательством, а в синющие мешки под глазами можно было кого-то спрятать, не иначе. Да и в целом, на его лице застыла гримаса полного отвращения и недовольства миром, людьми и, судя по всему, к этой блядской поликлинике. Халат сидел мешком, явно был не по размеру и скорее всего просто принадлежал не ему и был схвачен первым. Мятый, с каким-то желтыми пятнами, о происхождении которых Финеасу думать не слишком-то и хотелось, потому что фантазия его была слишком бурной, а брезгливость пробивала потолок. В целом картинка задроченного жизнью доктора ему очень нравилась, так что, пожалуй, Блэку стоит подумать над хвалебной благодарностью, чтобы прибавить проблем этому паршивцу. — Ну и что прикажете с вами делать, сударь? — вздыхает нарочито громко терапевт, продолжая сохранять на своем лице доброжелательную улыбку, настолько, насколько был способен. Руквуд явно боролся с диким желанием придушить Финеаса перед собой и он бы это сделал давно и с удовольствием, но уголовный кодекс ему такое точно не простит. А жаль: жить бы стало гораздо проще, хотя бы самому Виктору. Как говорится: «нет органа — нет проблемы». И на людей данное выражение тоже неплохо распространяется. — Жалобу писать не хотите, в санаторий тоже не хотите. И что мы будем с этим делать? — Без особого энтузиазма интересуется Виктор. — Будьте так любезны придумать хоть что-нибудь, вы же мой лечащий врач, в конце концов! — возмущается Блэк. — Ладно, раз вы так настаиваете, и хотите отстоять свои права, и поиметь мою нервную систему окончательно. Воля ваша, сударь, — снова в тоне Виктора проскальзывают елейные нотки, а губы трогает до безобразия паршивая улыбочка, которая не говорит ни о чем хорошем. — Поступим следующим образом: я дам вам пощечину латексной перчаткой, вы примите это как личное оскорбление своей дражайшей персоны, застрявшей в 19 веке, не иначе. Мы проводим с вами дуэль на шприцах. Само собой, я выхожу из нее победителем, потому что в вашей худосочной жопке окажется игла и сам шприц с лекарством. Вы получите свою дозу препарата, а тем временем мои верные соратники из скорой помощи в составе санитарной бригады увезут вас на добровольно-принудительное санаторное лечение. Все довольны и счастливы. Ну как вам? — А, простите, это куда повезут? — очумело интересуется пациент, совершенно удивленный такой бравадой и невероятно богатой фантазией доктора. — Психоневрологический диспансер. Ну так что, путевочку оформлять будем? — Э-э-э… Да… Конечно, только можно просто всё-таки в санаторий, а не… — ошалело соглашается Блэк. — Вот мы с вами и договорились, приятно иметь дело с умным и понимающим человеком, — Виктор довольно потирает руки, немедленно приступая к заполнению бумажек. На каждое резкое движение терапевта, Финеас невольно вздрагивает, испытывая неподдельный страх быть атакованным каким-нибудь шприцом с сомнительным содержимым. Вся возня с бумагами занимает ровно десять минут и Виктор победно вручает необходимые бумажки в руки своего недовольного и к тому же дерганного пациента. — Прошу, сударь, ознакомьтесь. Будьте настолько любезны и внимательны, вам осталось потерпеть меня всего пять минут вашего драгоценного времени, — терапевт с истинным мастерством покерного шулера выкладывает перед Блэком веер различных бумажек. — А у меня есть выбор? — Уже нет, — довольным тоном отвечает врач, продолжая свой рассказ. — Это — санаторно-курортная карта, которую вам необходимо взять с собой в ваше увлекательное приключение, направление и рекомендации для местных врачей санатория по поводу вашего состояния, а вот это вам сейчас нужно будет отдать в нашу местную бухгалтерию. Наши прекрасные феи цифр выдадут вам путевку и оповестят по остальным нюансам. Вопросы? Финеас только отрицательно мотает головой, сгребая в кучу все свои бумаги и думая о том, чтобы побыстрее выйти из этого кабинета. Главное только спиной не поворачиваться, а то вдруг прилетит какой-нибудь шприц с непонятными и болючими веществами, направленный прямо в его худосочный зад. — После прохождения санаторного оздоровления, приходите на прием. Буду рад послушать восторженные впечатления, — подаёт голос Руквуд, когда пациент уже был готов покинуть его скромную обитель. Блэк забавно вздрагивает и чуть ли не подскакивает на месте, но тут же берет себя в руки, оборачиваясь: — Не дождетесь! — гордо заявляет мужчина, который был уже без пяти минут пенсионером. — Я бы на вашем месте так, уважаемый, не зарекался, — елейным голоском отвечает Виктор, снова расплываясь своей жуткой до скрежета зубов чеширской улыбке. Пациент фыркает и громко хлопает дверью терапевтического кабинета, поспешно направляясь в бухгалтерию. Ну и угораздило же Финеаса Найджелуса Блэка!☤☤☤
Единственным спокойным местом в местной поликлинике считалась аптека, которой заведовал провизор Эзоп Шарп. Он считал свою обитель истинным и самым важным королевством покоя и умиротворения. Никаких тебе криков, скандалов, угроз и жалоб, а главное никаких людей. Ну почти, не считая редких пришибленных посетителей в виде больных, которые теряли всякий дар речи, пытаясь разобраться в каракулях лечащего доктора. И, когда Эзоп, с великим спокойствием оглашал название препарата, честное слово, пациенты смотрели на него, словно на божество. А это просто не могло не льстить и не тешить его исключительное и весьма скромное, по мнению самого провизора, самолюбие. Фармацевты вели себя тихо, выполняя свои обязанности, а банки, склянки и таблетки имели отличное свойство — безмолвие, помимо всяких прочих своих чудесных лечебных эффектов. — Проспиртованным жителям шлю пламенный привет. Курить охота, от недостатка никотина уши уже вянут, глядишь помру, — тишину нарушает неожиданный посетитель в лице Виктора Руквуда, который, по обыкновению своему, заглядывал исключительно редко. А если быть точнее в исключительно определенных случаях, а именно: 1. Поругаться с Шарпом о том, что тот опять завернул его пациента с рецептом, ссылаясь на неправильное оформление. 2. Попросить налить разведённого спирта от расшалившихся нервишек в процессе огромных приемов. 3. Пригласить провизора на длинно-короткий философский перекур. — Витя, на тебе пахать и пахать. Какой помру? — ласково отзывается Эзоп, ставя размашистую подпись на очередной накладной с препаратами. — Так ты идёшь или нет? — облокотившись на косяк двери, зевает Руквуд. — Торопишься? — Кварцевание пятнадцать минут. Шарп с видом истинного пианинного маэстро поднимается со своего рабочего стола, взмахивая распахнутым халатом, словно фраком. Выглядит он так, словно его не покурить пригласили, а дать денег решили, да ещё и просто так. — Веди! — оглашает провизор, легким жестом руки указывая на дверь. Виктор закатывает глаза от отвратительной театральной игры, но все же решает подыграть склоняясь в паршивом полупоклоне. — Не соблаговолите ли? — Не слышу искренности, друг мой! — А не пошел бы ты… — начал было Руквуд. — Так я уже иду. Курить с тобой, — тут же отзывается Эзоп, на что терапевт снова закатывает глаза, понимая, что в этой битве победил всё-таки Шарп. Стоит им только выйти из кабинета провизора, как в аптечной обители слышится звук битого стекла, заставляющий двоих товарищей по перекуру если не подпрыгнуть от неожиданности, то основательно вздрогнуть. — Что это было? — учтиво интересуется Виктор. — Какая теперь разница, пошли курить, — отмахивается Эзоп, поспешно покидая аптечный пункт. Руквуд лишь пожимает плечами, следуя за Шарпом. Они прячутся подальше от посторонних глаз, словно нашкодившие школьники. Виктор роется в карманах собственных брюк, выуживая пачку тонких сигарет со вкусом яблока. Шарп же с недоуменным лицом забирает сие творение табачного искусства и прикуривает с некоторым подозрением. Первая затяжка проходит в тишине. И только после третей провизор решает высказать свое недовольное «фи»: — Что это за табачное дерьмо? — интересуется Эзоп, стряхивая пепел с сигареты. — Это лучше, чем «Золотая Ява», от которой кони можно двинуть, только вдохнув. И вообще какого хера ты еще возмущаешься, стреляя у меня постоянно сигареты? — Мда… Но дерьмо редкостное, — делает окончательный вывод Шарп после пятой глубокой затяжки. — Не спорю, но мне навевает воспоминания, — отзывается Виктор, кидая бычок на землю и туша его носком ботинка, после чего достаёт вторую сигарету. — Просвяти меня: о чем же, мой любезный друг? — Когда мелкий был, батя отправил в музыкальную школу, играть на баяне. В одну из репетиций я свои сигареты просохатил и дёрнул вот такой фигни у девчонок местных. Так, собственно, меня и застали за курением, когда я репетировал на баяне. Крику было, выгнали с позором. Я тогда девчонкам целый блок купил в благодарность. Батя орал страшно, так надеялся, что стану знаменитым баянистом, — прикуривая сигарету, делится Руквуд и делает затяжку. — Но твой батя придумал месть получше и запихнул тебя в медицинский, а там за такое не отчисляют, — усмехается провизор, облокотившись о каменную стену. — Кстати, путевку то загнал последнюю? — Ага, с грехом пополам, как и все остальные. Этих больных не поймёшь, то требуют, когда нет возможности, то отказываются, когда она есть. Ещё попался явно с придурью. — До какой стадии дошел: шантаж, угрозы, слезы и мольбы? — лаконично перечисляет Эзоп, загибая пальцы на правой руке. — Шантажа и угроз вполне хватило, — усмехается Виктор. — Я бы с удовольствием довел бы его до кондиции слез, но путевку втюхать было куда важнее, так что дражайший папочка наконец-то отвалит от меня со своим специальным заданием, — бычок от второй сигареты присоединяется к первому и принимает смертельную участь, как и первый собрат, от ботинка Руквуда. — Хоть клизму лекарственную выписал, для отмщения? — Это у тебя любимые методы исключительно происходящие через жопу. Объясни мне свое помешательство, будь добр, — кисло отзывается терапевт, размышляя, стоит ли выкурить третью. Число два ведёт к похоронам, как принято говорить в народе, поэтому думы были у Виктора недолгими, третья приходится, как нельзя кстати. Хуже не будет, лишней не станет. Огонек от зажигалки облизывает кончик сигареты, заставляя ту задымиться. — Через кишечник лучше всасывается и быстро. Приятно и полезно, а главное — доходчиво, Витенька. Попробуй, ты получишь колоссальное удовольствие от нытья, когда пациент расскажет тебе про эту ужаснейшую процедуру, — Шарп выдает слабую усмешку, выуживая из рук друга пачку с погано-яблочным привкусом. Выбирать ему особо не приходится. Лучше так, чем пухнуть от злости из-за того, что не хватает никотина. — И почему я всё ещё с тобой общаюсь? — вздыхает обреченно Руквуд, кривя гримасу боли от упоминая клизменных или жопных — кому как нравится — процедур. — Ну, во-первых, я просто душка, — теперь провизор загибает на своей свободной от сигареты руке пальцы, подсчитывая свои лучшие качества. — Во-вторых, кто ещё будет терпеть твои каждодневные ошибки в оформлении рецептов и скромно указывать на них? — И по-твоему, разъяренный пациент, который срывает мне остальные приемы, тыча рецептом с пеной у рта, в котором он нихрена не разбирается — это называется скромно указать? — перебивает терапевт, поджимая недовольно губы. — Я не договорил, Витенька, это невежливо, когда ты перебиваешь своего собеседника. — Ах, простите великодушно. Могу отвесить поклон, в качестве жеста извинений, — язвит Руквуд, выпуская облако сизого дыма, что растворяется в воздухе. — Не стоит, еще представится возможность. Так о чем? Ах, да. В-третьих, я самый прекрасный алкогольный сомелье, и при мне всегда имеется бутылочка-другая. Ну разве я не душка? — усмехается победно Эзоп, затягиваясь сигаретой и кривясь от мерзко проступающего привкуса химозного зелёного яблока. — Напомню тебе, что казённый хитро и нагло спизженный больничный спирт, не считается за бутылочку-другую. Но в целом, красиво раскидал, одобряю, друг мой. — Премного благодарен. Интересно, конечно, зачем санаторию понадобилась помощь захолустной больницы и сколько они дали на лапу твоему папеньке? — Шарп сосредоточенно смотрит перед собой, переводя тему в более деловое русло по части сплетен и теорий. Как говорится, кто владеет информацией, тот ей владеет и может передать другому, раздуть сплетню, если не довести до безбожного скандала. Терапевт лишь пожимает плечами. Его эта тема не так сильно волнует, батенька у него всегда искал методы подзаработать со стороны, даже сидя удобненько на месте главного врача, будь он проклят. И подобные махинации действительно проводил частенько, хорошенько получая на свою жадную лапку, потому что работал эффективно и быстро. Точнее, загружал и тюкал своих подчинённых и в хвост, и в гриву. Особенно единственного дражайшего сына, которому принудительно каждый раз приходилось лезть в очередную навязанную кабалу, а хотелось иногда и в петелечку. Но такое желание возникало только иногда. — Может, их хотят прикрыть насовсем из-за нерентабельности, я не особо вникал, да и не горю желанием. Мне вот этих всех тифозных, чахоточных хватает, а ещё симулянтов, лишь бы больничный на подольше выписали, — Виктор элегантным движением отправляет третий бычок на землю, снова придавая ему плоский вид носком своего ботинка. — И все же интересно, — задумчиво тянет Шарп, поспешно делая последние затяжки, так как пятнадцать минут прекрасного перерыва подходили к своему логическому концу. — Даю голову на отсечение, что этот санаторий нам ещё аукнется, вот увидишь. — Ой, Витенька, не хотелось бы, — причитает Эзоп. — Нас спрашивать уж точно не будут, смысл переживать на пустом месте, — разводит руками Виктор в ленивом жесте отчаяния и безнадеги. — И то верно, — соглашается провизор, следуя за терапевтом обратно в поликлинику. Перерыв перерывом, который выдавался лишь бы как, набекрень и накосяк, а вот работа родимая была по расписанию, как ни крути.