Исключение

      После того злосчастного вечера прошло уже битых два дня.       Почему злосчастного? Да потому что уже который день Томаш был как на иголках. Последнее время он почти жил на тренировочной площадке — Би-Хан определённо проверяет его на прочность.       Но и труд не помогал забыться. Изредка на горизонте маячил Куай, и улавливая на периферии зрения фигуру в жёлтой форме, Томаш впервые чувствовал грусть.       И каждый раз, сталкиваясь с ним, он корил себя за слабость, бегло отводя взгляд. Смотреть на него было чем-то невозможным — до того хотелось высказать всё, в том числе и то, что видел его в душевых позапрошлым вечером. Прекратить осточертевшую игру в прятки, обнять, признавшись в том, как сильно соскучился, вернуть всё на круги своя.       Скорпион будто делал вид, что его не существует. Тренировал молодняк и ел отдельно — да даже на совете мастеров, обводя глазами всех присутствующих в зале, его взгляд перепрыгивает через Томаша, будто его место и вовсе не было занято.       Томаш кидает оценивающий взгляд на грандмастера, задаваясь вопросом, действительно ли он подозревает что-то? Незадолго до того как отдалиться, Куай предупреждал его о повышенном внимании Би-Хана к их времяпровождению вдвоём. И выслушивая раздражённые придирки старшего вот уже который день подряд, Томаш жалеет о том, что не прислушался к словам Скорпиона сразу.       Он смотрит на невыспавшееся лицо, залёгшие мешки под глазами — неужели грандмастер не спал всю ночь? — и склоняется к тому, что всё-таки ему не привиделось, когда Би-Хан хмуро щурится на него аккурат в тот самый момент, как Смоук тихонько вздыхает, глядя на Куая. Несмотря даже на это, Томаш не терял надежду, что Саб-Зиро просто не в духе.       Вера в себя обрушилась под сверлящим взглядом — от короткого приказа остаться после совещания. — Ты думаешь, это незаметно? — начал он, как только они оказались наедине. — Грандмастер? — Томаш использовал лучшую тактику из всех тех, что сейчас доступны. Прикинуться дурачком было его единственным выходом. — Не делай вид, что не понимаешь о чём речь, — моментально взвинтился Би-Хан. Стол под его сжатыми кулаками покрылся лёгким инеем.       И естественно, на него это не подействовало. Если он припирает к стенке, то наверняка всё знает. Просто проверяет на честность — и Томаш эту проверку с треском провалил. Взгляд серых глаз забегал по комнате, цепляясь за ускользающий шанс спастись от гнева старшего.       Поздно. Саб-Зиро уже был на взводе. Резко вскочил из-за стола, стремительно подлетел вплотную к Томашу. Форма сидела на нём как влитая, но Би-Хан был настолько зол, что без проблем собрал серую ткань в кулак, дёргая на себя. — Только тронь его, — его ярость отдаёт морозом в дыхании, — И тогда будешь иметь дело со мной, — внезапно осекается, отталкивая Томаша. — Свободен.       Он отряхивает руки, как если бы коснулся чего-то липкого. Би-Хан никогда не скрывал своей неприязни к Смоуку. Отвращение — ещё одна рана на сердце, оставленная ледяными шипами брата. Но Томаш уже почти не возражает. Томаш лишь радуется, что отделался малой кровью, освобождая кабинет Саб-Зиро от своего присутствия, пока тот сверлит его ненавидящим взглядом, провожая до самого выхода.       Цокнул языком уже за закрытой дверью, но не пройдя и пары метров боковым зрением уловил движение, моментально возвращая себе выправку. — Что он тебе сказал? — Куай тронул за плечо, заглядывая в глаза. — Он и правда всё знает, — выдохнул Томаш, чувствуя облегчение в присутствии возлюбленного. — Ещё немного и он бы меня убил. С тобой он тоже разговаривал? — Да... — Скорпион почесал затылок в неясном чувстве вины, — ...он сказал, что один раз просто не вовремя зашёл в мою комнату. Оу, у тебя форма смята.       Томаш смотрит вниз. Из-за волнения он совсем забыл о том, в каком виде вышел из зала. Неловко поправляет лежащие друг на друге слои ткани, растревоженные грандмастером, делая вид что не замечает реакцию Куая на это простое действие. Нутро Скорпиона греет томное желание — заменить бы его пальцы своими, уложить встрёпанную одежду ровнее, невесомо проходясь пальцами под ключицами, а после притянуть к себе, запечатывая напрягшиеся губы поцелуем.       И плевать на то, что Би-Хан находится в комнате прямо за дверью. — Завтра большая дата, — начинает он издалека. — Мы могли бы встретиться после отбоя вне клана. Я объяснюсь брату, если что-то пойдёт не так.       Объяснится, как же. В случае с их грандмастером, не так пойдёт абсолютно всё. Он обезумит от ярости, чуть зазнав о желании Куая справить со Смоуком его, можно сказать, второй день рождения. Однако не попробовать они просто не могли. Би-Хан упёртее барана, но это исключительно грандмастерское качество имело свойство отступать, если речь заходила о младшем брате.       Когда на одной чаше весов здравый рассудок, а на другой — важный момент, проведённый вместе, Томаш бы скорее предпочёл уступить осторожность трепетности момента, пусть и не мог ответить наверняка.       Куаю будет виднее.       Куаю лучше знать, как им быть и потому решение не заставляет себя долго ждать.       Он приходит поздней ночью, заранее проверив, не бодрствует ли Би-Хан. Проблем не оберёшься, если старший вдруг прознает, зачем Куай нарушает установленный распорядок дня.       В комнате, освещённой одной только свечой, виднелись лишь очертания мебели и недвижимого тела, вальяжно раскинувшегося на кровати. Томаш не дождался его прихода, уснув за чтением. Книга покоилась на открытой груди, понемногу сползая на простынь от каждого глубокого вдоха. Каким беззащитным он выглядел в этот момент... Прямо как в далёком детстве, когда после нагоняя от наставников или брата находил успокоение в руках Куая.       Все эти дни, проведённые без него, тянулись долго, одиноко — а замечать, как тоскует Томаш, было и вовсе невыносимо. Но прятаться чуть больше обыкновенного было необходимо. И ради них, и ради Би-Хана.       С грустным вздохом Куай присел на край кровати. Вблизи было видно, как губы Томаша приоткрываются на выдохе. Его голова откинута немного немного назад — дышать носом при таком положении трудно, и это играет на руку.       Тихое сопение сквозь разжатые зубы звучит успокаивающе, и Куаю почти не хочется прерывать его сон ради их маленькой договорённости. Он поддаётся игре света на его умиротворённом лице, тянется вниз, прихватывая ускользающий тёплый лучик на поверхности его губ. Томаш дёргается во сне, и Куай чувствует накаляющее чужие мышцы напряжение. Серые глаза раскрываются медленно — непростительная заминка для убийцы, но опасности нет, и Томаш даже в полудрёме помнит об этом. — Ты пришёл... — сонно бормочет в губы, прежде чем снова потянуться за поцелуем, вешаясь на шею.       Руки блуждают по его телу, спихивают книгу окончательно, прихватывая упругую грудь. В порыве чувств Томаш разрывает поцелуй, прикусывая щёку. Он всегда такой — с виду и не скажешь что настолько темпераментный.       Лижется, кусает, цепляется за шею и плечи, будто тонет. Томашу всегда мало. Он отчаянно грустит, когда их ночи оканчиваются после одного раза, смотрит так жалобно, что иногда и не хочется отказывать, хотя сил нет. Сейчас же всё будет иначе. Воздержание сделало своё дело, и теперь Куай даст ему столько, сколько тот захочет. В конце концов сегодня же его день.       Туника падает с плеч и Куай валится на кровать, притягивая Томаша к себе. Жёсткая постель не предназначена для таких рискованных трюков, но ему не привыкать — лёгкая вспышка боли только сильнее распаляет. Он хватает Томаша за запястье, прижимает его руку к бедру, показывая, чего именно хочет от него, и ладонь на заднице согласно сжимает сильнее, спускаясь ниже.       Да, всё так, он всё понял сразу. Томаш наглеет, наваливается сверху, шумно дыша через рот, пока не утыкается в губы, глуша довольный стон в поцелуе. Его руки не отлипают от сочной задницы — растаскивают в стороны ягодицы, нажимая на рефлекторно сжавшийся анус. Тело рьяно протестует против вторжения, и это после стольких подготовок! Мозолистыми пальцами Томаш ощущает узость девственной дырки, смотрит на Куая неуверенно: — Можно? — трётся щекой о щёку, выпрашивая согласие.       Куаю стыдно отвечать прямо — вместо этого он гладит ширинку на топорщейся ткани его штанов, толкаясь бёдрами выше. Произнести эти дурацкие слова так трудно, расслабиться на кружащих около ануса пальцах — просто нереально, но он вспоминает прошлый раз, и на секунду удаётся разомкнуться, впуская сразу два пальца в судорожно подрагивающий вход. Острое жжение после прошлых попыток себя растянуть заставляет прошипеть сквозь зубы, втягивая воздух.       Поцелуи и нежные касания спасают от неприятного давления внутри, лёгкой щекоткой обласкивают плечи и грудь, дразняще задевая кончик члена. Томаш внимателен до последнего, пока Куаю самому не надоедает разнузданно долгая прелюдия. Он развязанно стонет на очередное движение пальцев, побуждая к более активному действию.       Тяжесть с тела ненадолго пропадает, но вскоре возвращается, и Куай чувствует твёрдость растянутой дыркой. Томаш толкается, погружаясь внутрь одной лишь головкой. Боли нет — есть только ощущение тугой натянутости на грани дискомфорта. Куай откидывает голову, привыкая к заполненности. Промежность горит огнём, хочется чтобы произошло хоть что-нибудь. На вопрос, хочет ли он, чтобы Томаш вытащил или задвинул глубже, Куай отвечает однозначно: — Глубже...       Тихо стонет, получая удовольствие от, наверное, чересчур грубого толчка сразу наполовину длины. Куай узнает об этом завтра, когда ползком будет добираться до своей комнаты, а сейчас когда пальцы непроизвольно сжимаются на напряжённой спине Томаша, мир сомкнулся лишь на нём, на его цепком взгляде, омрачённом похотью, и восхитительно подходящем по размеру члене, растягивающем на себе узкий анал ровно так, как Куай и мечтал, думая о нём одинокими ночами. Томаш дрожаще стонет под ухом, опаляя шею жарким дыханием, и по тонкой коже пробегают мурашки, отдавая импульсом в пах.       Спустя несколько минут крепкий ствол входит уже по самое основание, приподнимая Куая навстречу толчкам. Или же он сам настолько забылся, что вскидывает бёдра вверх, насаживаясь на него ещё быстрее.       В тот самый момент, когда страсть накрывает их обоих с головой, Томаш вдруг замирает, запоздало вытаскивая член. Он дёргается в такт выстреливающему семени, пачкая и простыни, и животы друг друга, рассыпается в смущённых извинениях. Его стыд вызывает у Куая улыбку, и он притягивает Томаша за голову, заключая в покровительские объятия. — А... Вытереться? — поднимает взгляд Томаш.       Логичный вопрос. Но неверный. — Хм, — притворно задумывается Куай, — хочешь ещё? — Ты же завтра идёшь на задание. — возмущается он, нахмурив брови.       Куай видит — Томаш готовится ругнуться, но сдерживается. Взгляд снова становится привычно мягким, и он продолжает: — Может, как освободишься, мы..? — тянет последнее слово, не решаясь додумать за своего старшего.       Он едва ли не просит, заранее зная, что отказа ему не видать, но будто вынуждает остаться с ним на ночь. И конечно же, это как всегда срабатывает безотказно. Куай ведётся на него, поднявшись с кровати не ради того, чтобы уйти — возвращается с салфетками, обтирая себя и кидая салфетку Томашу. — Спокойной ночи, — шепчет ему на ухо, обнимая сзади.       Завтрашнее задание можно отложить до обеда. А брату он ничего не скажет.