Вне здравого смысла

Около получаса ушло на приход в себя. Польша постарался забыть всё то, что ему пришлось увидеть за дверью в наказание за жалкую и совсем необдуманную попытку исправить положение. Очевидно, конкретно с этой проблемой он уже ничего не сможет поделать, она плотно закрепилась в его доме и уже никак не пропадёт, сколько не старайся, если только сама не захочет чудным образом испариться и оставить в покое искаженное понятие нормальной жизнь Польши. Это лишало всякого воодушевления и надежды вернуться к прежнему течению его дней, ничем не выделяющихся среди таких же обычных дней других людей, не ведающих о существовании паранормального. Если будущие аномалии точно так же нельзя будет уничтожить, он наконец-то свихнётся со временем и погрязнет в хаосе, если, конечно, на этом вся паранормальная заварушка не решит оказаться снисходительной к нему и закончиться. Когда Польша пришёл в себя, он обнаружил их с Ватиканом не в том положении, в котором он уходил в себя около получаса назад. Они вместе лежали на середине кровати, поперёк неё. Пустой взгляд поляка стал осознаннее, он заморгал и увидел перед собой священника, всё это время смиренно ожидавшего, когда Польша станет прежним после потрясения. Ватикан приобнимал его, ласково улыбаясь, и гладил по спине, в этот момент будучи совсем непохожим на себя самого, извращенного и горделивого, надоедливого мерзавца, сующего нос куда попало. Польша впервые смутился перед ним, как не смущался даже в моменты оголения перед Ватиканом, когда тот бесстыдно следил за ним, облизываясь и лаская взглядом каждый миллиметр тела. Его щеки порозовели, сердце застучало чуть быстрее, не слыша мысленных упрёков в его сторону, ибо как это понимать? Но разве требовались объяснения чему-либо теперь, когда эта квартира была всё дальше от понятия здравого смысла? Почему Польша всё ещё искал логику? Вероятно, это помогало ему чувствовать себя находящимся на прежнем месте в жизни, где он был отделен от всего сверхъестественного толстой непробивемой стеной. — Когда не пристаёшь, ты мне нравишься больше, — прошептал Польша и ухмыльнулся. Впервые он сказал что-то приятное в сторону Ватикана, вместо ругательств и проклятий. — Я не чудовище всё-таки, — Ватикан усмехнулся и оголил клычки в широкой довольной улыбке. — Ситуация не та была. Польша закатил глаза, но, так или иначе, был рад узнать Ватикана с хорошей стороны. Заботливой и чуткой. Если бы ему раньше сказали, что Ватикан способен вместо домогательств обнимать его и успокаивающе гладить, не забираясь шаловливыми руками под одежду, Польша бы громко рассмеялся и покрутил пальцем у виска, а потом пошёл бы дать профилактический пинок священнику, снова заворожённо смотрящему на то, как красиво закипает чайник со стеклянными стенками, сияя синим светом. Ватикан сократил расстояние между ними и, еле касаясь, накрыл губы Польши. Сопротивления он не почувствовал, вместо этого Польша опустил веки и подался навстречу. Зелёный свет горел ярче солнца. Ватикан обхватил верхнюю губу, нижнюю, и внутренне ликовал, получая ответ. Польша чувствовал себя не хуже, испытывая дополнительное удовольствие от чудодейственных прикосновений, излечивающих его измотанную душу. Никогда в жизни у поляка не было настолько чистого разума, как сейчас. Он думал только об удовольствии и о том, что Ватикан, вроде, не так плох, как он считал. Как Ватикан заставлял его считать. В голову ворвалось осознание, что из этого самого рта стабильно раз пять в день вырываются тараканы, и новый может появиться в любое время, да и кто знает вообще, вдруг Ватикан после них не моет рот? Маловероятно при его чистоплотности, но Польшу всё равно пробило на рвотный позыв. Польша отпрянул так, словно перед ним был уже не Ватикан, а безобразное создание, например, сам таракан — огромный и мерзкий, и сел, зажимая руками рот в попытке подавить рвотный рефлекс. Как он мог забыть о чем-то настолько важном и отвратительном среди особенностей Ватикана, о самом крупном его недостатке, напоминающем о себе каждый чёртов день с не лучшим звуковым сопровождением? А если бы нечто шевелящееся и шустрое оказалось в его полости рта, и это был бы даже не язык Ватикана, что бы Польша тогда делал и что бы стало с ним? Как минимум, его бы определенно вывернуло наизнанку от отвращения, а после — он бы несколько минут подряд чистил зубы и полоскал рот с мылом, что сделать хотелось уже сейчас. Он еле держался скрюченным на краю кровати и старался не глотать слюну, которая всё равно медленно затекала в горло. — Что случилось? — Ватикан уселся рядом и обхватил Польшу за талию, размещая подбородок на его дрожащем плече. Его вопрос звучал до ужаса странно: ему ли не знать, что не так во всей этой ситуации, не считая того, что Польша ответил на поцелуй, хотя давно должен был дать пощёчину и столкнуть с кровати, ещё и мощно врезать тапком напоследок, дабы неповадно было. Почти сразу после вопроса Ватикана самого затошнило: он склонился к полу, а дальше Польша прижал к себе ноги, чтобы те не находились внизу в столь важный процесс, закрыл глаза и зажал уши, лишь бы не видеть и ни в коем случае не слышать этот ужас. Ей-богу, лучше бы бабочек откашливал. И романтичнее, и не так мерзко. Или цветы. И чтобы потом сдох от них же где-то в углу, ближе к двери, откуда Польша его с лёгкостью выбросил бы наружу, на тот самый луг — единственное место, куда Ватикана можно было отправить прочь из квартиры. — Вот в этом и вся проблема! — крикнул Польша, задрав голову к потолку. Ватикан схватил библию с кровати и одним чётким движением отправил в насекомое с громким хлопком. — Почему ты их вообще отхаркиваешь?! — Как будто мне самому это нравится. — Ватикан закатил глаза и встал, поправляя на себе рясу. — Сейчас вернусь и мы продолжим. — Он невозмутимо забрал библию и исчез на стандартную для него процедуру: протереть обложку книги, на которой не должно оставаться и пятнышка, убрать труп, протереть место смерти на полу и, Польша очень надеялся, помыть рот. С мылом. И антисептиком. Поляк замотался в плед, как в блинчик с начинкой, и представил себя им же — блином с мясом, безобидным и не знающим всего того бреда, творящегося здесь, далёким от суеты, невозмутимым и тихим, обычным блинчиком, который не говорит, не шевелится сам по себе и не испытывает ужаса или напряжения, потому что элементарно не видит того, что может происходить вокруг него. Но блинчик может съесть кто угодно. К его сожалению. Ватикан вернулся. Он не стал уходить снова, когда увидел Польшу в состоянии блина, и сохранять его личные границы. Он хитро улыбнулся, в его голове зажглась идея, из-за которой Польша давно бы кинулся прочь с кровати, если бы умел читать мысли, в его положении эта супер-способность оказалась бы невероятно полезна. Ватикан забрался на кровать и сел поверх поляка, руки ставя по бокам от его головы. Польша недовольно поджал губу и зарылся носом в покрывало, продолжая усердно изображать блинчик, тот самый невозмутимый блинчик, который может молча лежать и существовать вне искажения границ адекватной реальности. Ватикану это ничем не помешало. Он развернул Польшу-колбаску на спину и опустил край покрывала, открывая его поджатые губы. Глаза смотрели на Ватикана строго, молча проклиная и желая ему всего самого худшего. Польша пытался открыть в себе способности гипнотизера и отвадить священника от себя, но тот так и сидел на нем с наглой улыбкой превосходства и недобрым блеском в глазах. — Я вымыл рот, — шепнул священник и поцеловал Польшу в уголок губ, затем в щеку, ухо и вздернул его голову, взявшись за подбородок. — Изыди, нечисть! — рявкнул Польша и забарахтался, как рыба на суше, но ничего не мог сделать. Он сам загнал себя в ловушку, из которой не мог теперь выбраться и хорошенько врезать Ватикану. — Я не нечисть. Я здесь, чтобы помочь твоей душе, — он невесомо коснулся губами шеи. Польша вздрогнул и попытался опустить голову, но не смог. Ватикан держал его на удивление крепко. Он продолжил расцеловывать шею Польши, а в ответ получал мычание с дерганиями и попытки улизнуть от губ. — Да отпусти ты, тварь потусторонняя. — Польша умудрился извернуться и укусить его руку между большим и указательным пальцами. Ватикан и бровью не повёл, сколько бы сильно в него не впивались зубы. Наоборот, это его раззадорило, в глазах зажглись огоньки, не предвещающие ничего хорошего. Польша даже засомневался в правильности своего поступка и захлопал недоуменно глазами. Ватикан провел языком по всей длине шеи и прикусил её, сильно не надавливая, однако Польша всё равно смог явственно прочувствовать остроту его клыков, отчего замер и осторожно разжал собственные челюсти. Впервые он задумался об истинном предназначении острых удлинённых клычков: вдруг Ватикан вампир? Или оборотень. А превращается он в таракана, такого жирного и мерзкого. Жуть. — Люблю укусы, можешь это делать почаще, — сладко протянул Ватикан на ухо и отпустил. Он спрыгнул с кровати и ретировался до того, как Польша успел размотаться и броситься за ним с целью болезненно отомстить за выходку. Нигде в квартире Ватикана он не нашёл. Границ её покинуть тот не мог, однако всё равно куда-то да девался время от времени. То ли невидимым становился, то ли такой же жижей, как Рейхугольник. Польша не имел понятия, так как никогда не видел сам процесс пропадания из виду. Он пообещал себе, что ещё отыграется, как только словит Ватикана, и отправился в магазин, куда собирался с самого начала, пока не нашёл пару особенностей во входной двери, за которой отныне нужен был глаз да глаз. Не дай боже подкова окажется перевернута не так или вообще пропадёт — это уже станет настоящей трагедией.