Вне здравого смысла

Ватикан, зайдя в комнату, сразу забыл о всех своих благих намерениях, увидев Польшу на кровати незащищённым, невинным, мягким и нежным. Растянутая футболка, ещё одна из числа всех, которые стали со временем на размер больше, задралась, открывая живот, и съехала с одного плеча; шорты собрались и укоротились; ноги, согнутые в коленях, стояли раздвинутыми, а рука лежала на лице, прикрывая глаза. Ватикан, застывший в дверях, не мог оторваться от рассматривания оголенных участков тела, тихо вздымающейся груди и приоткрытых губ, однако усердно пытался перевести мысли в нужное русло, пока в конце концов не принял гениальнейшее решение совместить желанное с полезным. Он тихо, точно плывя, подобрался к кровати, взобрался на неё и сразу на Польшу, пока тот не успел опомниться, вспомнить, где он, кто он и с кем живёт с недавних пор, начавшихся немногим больше недели назад, если считать ещё и Рейхугольника, так и не появившегося на горизонте, хоть и казалось, прятаться в квартире особо негде. Ватикан удобно расположился на бёдрах Польши и надавил на его грудь после попытки рвануть прочь с самого удобного для соития места в доме, на котором Ватикан пытался поймать его каждую ночь, пока лакомое местечко не стал занимать Рейхугольник с тех пор, как вдруг стал активным жителем проклятой квартиры. Польша вжался в постель спиной, смотря на Ватикана снизу вверх, как загнанный в тупик маленький, но злобный зверёк, готовящийся выпустить клыки и впиться ими в шею обидчика. Ватикан поерзал и заговорил медовым голосом, ласкающим слух: — А я решил проблему с дверью, — он вычертил на груди Польши круг указательным пальцем и наклонился к его лицу, опаляя жарким дыханием кожу. — Думаю, я достоин награды? Его губы накрыли ладонью и отодвинули. Польша, воодушевленный новостью, скинул рано расслабившегося священника с себя — да так, что тот прокатился через всю кровать и громко свалился на пол с комичным кряхтением, — и побежал к выходу проверять достоверность информации, у которой были все шансы оказаться новой хитровыдуманной уловкой выманить у него как минимум романтики. Польша распахнул дверь — за ней правда был простой подъезд его родного дома. Он глянул наверх, сразу смекнул, что суть дела крылась в положении подковы, и загорелся желанием выдрать железку из стены к чертям собачьим, чем поспешил заняться в ту же секунду. Он закрыл дверь, принёс стул из кухни и забрался к подкове. Никаких способов её крепления к стене он не заприметил, так что на удачу попробовал отодрать с места голыми руками — если что, вместе с креплением и отлетит. Поддавалась подкова туго, заставляя верить в существование в стене гвоздей или клея на другой стороне железа, но поляк не сдавался. Ватикан успел в самый раз к моменту односторонней борьбы Польши, он стоял позади и наблюдал за его потугами, потирая самое ноющее после падения место — нос, ибо упал, по несчастью, он лицом вниз, смачно впечатавшись им в ламинат. В конце концов, Польша одержал победу и рывком отодрал подкову, вместе с которой полетел вниз, не удержавшись на стуле. Рейхугольник появился как раз вовремя, чтобы мягкой подушкой поймать Польшу и спасти от жесткого столкновения с полом, что стало бы практически мгновенной кармой после того, как он отправил в полет священника и тем самым покалечил. Но, видно, не заслужил ещё Польша расправы, потому и оказался в нежных объятиях пластичного тёплого сгустка поглощающей свет тьмы, прижимающим к груди подкову, старую и подзаржавевшую — источник всей беды, возникшей с возможностью выхода из границ квартиры. — Мне кажется, это так не работает, — Ватикан скептически вскинул бровь и сложил руки на груди, в одной из них продолжая держать излюбленную библию. — Вот и посмотрим. — Польша вскочил на ноги, отпнул стул, загораживающий проход, в сторону и взялся за ручку двери. Весь светящийся радостью от гениальности своих мыслей и вкуса успешного решения проблемы, он открыл дверь и буквально ничего за ней не увидел: всё пространство снаружи оказалось погружено в черноту, такую же непроглядную, как главная составляющая Рейхугольника, только то, что он увидел перед собой, не имело физического проявления — это поляк понял, когда выкинул вперёд руку, так и не коснувшуюся ничего перед ним, что могло бы напомнить сгусток тёмной материи приятной наощупь; он неверяще разглядывал черноту, пока не начало казаться, словно он ослеп, из-за чего пришлось вернуть взгляд в границы квартиры, пока бездна, к тому же, не начала всматриваться в него в ответ, а она вполне могла, судя по звукам, донесшимся оттуда до его ушей, звукам, похожим на кряхтение живых созданий, весьма страшных и мерзких, от взгляда на которых так и пробирает дрожь, как в качественных фильмах ужасов. Польша снова посмотрел вперёд и сглотнул комок страха, перекрывший горло; откуда-то впереди из тьмы спиралью начали выплывать расплывшиеся силуэты с размазанными лицами, хрипящие не по-человечески и завывающие — это зрелище напугало не только поляка, побледневшего и похолодевшего, но и Ватикана с Рейхугольником, которые стояли рядом, выглядывая сбоку и из-за спины. Ватикан первым захлопнул дверь, замкнул её и приложился к ней спиной, ошарашенно смотря в пол. Он выхватил у Польши подкову, собираясь вернуть её на законное место, но выронил — она буквально отправилась в полет из его руки — из-за испуга от раздавшегося беспорядочного стука в дверь и процарапывания её поверхности вместе с истошными воплями. Рейхугольник поймал подкову и прислонил к тому месту над дверью, где она находилась до этого с самого раннего утра, после чего звуки сразу прервались, а подкова прилипла к стене снова. Ватикан выдохнул, глянул в глазок и кивнул всем: чисто. Ноги поляка подкосились, он почти упал на пол и оказался подхвачен Ватиканом, а Рейхугольник, с чувством выполненного долга, снова исчез, оставив за собой вопрос о причинах его резкого изменения поведения, хотя мог ли Польша утверждать о нем что-то конкретное? Быть может, это и было его обычным поведением, просто знали они друг друга слишком мало, чтобы описать в уме всю картину и смело предположить, будто что-то не так. — Подкову не трогаем, — заключил Ватикан вместо Польши, оказавшегося не в состоянии связать и два слова. Он в одно мгновение выучил пару истин: во-первых, не такой он и стойкий ко всем этим аномалиям, а во-вторых, Рейхугольник с Ватиканом — лучшее, что могло с ним случиться и случилось, в какой-то миг он был готов расцеловать Ватикана, лишь бы больше не стоять перед бездной и не видеть, как из неё страшные создания пытаются пролезть к нему в его мирную квартиру, на самом деле, как выяснилось, даже при прочих действующих обстоятельствах остававшуюся мирной. — Я, наверное, попозже в магазин спущусь, — промямлил поляк, неотрывно смотря на дверь такими глазами, будто за ней его всё ещё подстерегала ужасающая опасность, готовящаяся схватить, стоит хоть на миллиметр на секунду приоткрыть дверь. Ватикан молча взял его на руки, не желая оставлять на полу перед новым ночным кошмаром, и отнёс в комнату на кровать, где оставил и засобирался уходить, как вдруг Польша его остановил, схватив за руку. — Я… Не хочу сейчас быть один. Ватикану дважды говорить и разжёвывать было не нужно, он сел рядом с Польшей и обнял с утешающей улыбкой. Поляк нерешительно обхватил священника руками в ответ и уложил голову боком на его плечо. Спокойствие, которое он познал совсем-совсем недавно в объятиях Ватикана, вернулось к нему таким же, с тем же привкусом облегчения и свежей головы. Ватикан и правда не был бесполезен.