Пристань моей души

      – Итак, – мистер Уайт грозным шаром ходил перед выстроившимися в ряд пациентами, тряся пустым кошельком. – Я спрашиваю, кто это сделал? Отвечайте! – кто-то испуганно икнул, но ни более, виновный упрямо держался, не выдавая себя. Доктор осклабился, обнажая стёртые зубы, лицо его пошло неприятными пятнами. – Что ж... – Мужчина наклонился к Волкову, с отсутствующим взглядом смотрящему на неровность стены с отколотым куском. Кожаный кошель остановился прямо напротив карих глаз. – Быть может, вы, Волков?       – Мою палату обыскивали, сэр, и ничего не обнаружили, – отчеканил Олег, на ровном лице не дрогнул ни мускул. Но бровь, не удержавшись, иронично изогнулась. – Или вы сомневаетесь в трудоспособности местной полиции?       – Подерзите мне ещё, – красная физиономия от злости вздулась так, что, казалось, вот-вот лопнет.       На плотно обтянутое медицинским халатом плечо легла смуглая ладонь одного из обвиняемых в нетрудоспособности.       – На пару секунд.       Уайт, напоследок презрительно смерив солдата бесцветными сканерами, переваливаясь, отошёл в сторону. Издалека было видно, как заламываются и взлетают его кустистые брови.       – Как?! – по-поросячьи взвизгнул Доктор. – Кто-нибудь, срочно отключите пожарную сигнализацию! Салли, быстр...       Конец приказа для побледневшей Салли оборвался и потонул в вое сирены, заполнившим маленькое пространство за доли секунды.       Ультразвук перекатывался в ушах, как будто в голове свили гнёзда десятки комаров и теперь плотно взялись за штурм пульсирующего от перенагрузки мозга.       Олег, зажмурившись, вжал взмокшие руки в ушные раковины, изолируясь от прошибающей нехитрую преграду звуковой волны.       Происходящее вокруг доносилось до него вырванными из контекста фразами:       –...оставаться на местах...Без паники!       –...няем спокойствие, мы всё решим...       – Да что же вы встали, бегите, тушите это безобразие! – Надрывался фиолетово-багровый мистер Уайт, потерявший где-то кошелёк и теперь размахивавший пальцами-сосисками. Внутренние терзания и тяжесть выбора отчётливо исказили его лицо, но в итоге Док, махнув розовой рукой, побежал вглубь коридора. – Не смейте расходиться!       В этот момент Волкову показалось, что в лечебницу прокралась маленькая, но разрушительная частичка ада.       Со стороны кухни что-то оглушительно бабахнуло и в столовую, со свистом, прорезавшим воздух, влетела обугленная старая плита, оставившая в полу глубокие полосы и расплавившаяся наполовину кастрюля. Бок плиты охватили языки пламени, проворно расползающиеся по всему прибору. Один из них охватил штору и та мгновенно вспыхнула, распространяя огонь по всей длине ткани к карнизу...       Небольшого роста девушка из 5 палаты рухнула на пол, заходясь рыданиями, посоревновавшимися бы с визгом сигнализации.       – Что же это творится...– слезливым голосом пролепетала медсестра, закрывая плачущую девушку от чёрных облаков дыма и пузырящегося газа.       В небольшой больнице на окраине США начался апокалипсис: одичавшие пациенты толкались и кричали, перекрывая рёв сирены; несколько человек сцепились в драке за право первым покинуть место происшествия, образуя клубок из борющихся тел; какой-то светлый паренёк, издав звериный клич, бился головой об угол: с каждым ударом от стены отламывалось по кусочку, светлые волосы налипли на лоб, по прозрачным ресницам вниз стекала кровь. Олегу показалось, что он увидел кусок мяса, торчащий из головы парня...       Бабах!       Взрывы, крики, молитвенные завывания складывались в один сплошной комок тревожного ожидания, сграбастав Волкова в здоровый кулак, как ничего не весившую букашку.       Ожидания, когда и откуда полыхнёт на этот раз. С кем сольются эти 10 грамм свинца?       Может, с ним?..       И снова гул заблудших, не нашедших покоя душ, отдавших свой свет за какие-то погоны, бумажки, славу.       И снова орут тысячи, как один, голосов: «в атаку!».       И снова приклады тянут на земь, распяв уже не гвоздями даже – кинжалами, вилами.       Снова ему улыбается вдалеке что-то, что хуже смерти...       Запястье попало в плен сильной, но поразительно осторожной руки, тянущей его подальше от гущи событий, поглаживая взбесившийся пульс, успокаивая.       –...Олег, твою мать! – «Свою мать» солдат успешно не услышал, зато лёгкая пощёчина привела его в чувства. Перед ним стоял Серёжа - низкий хвост безбожно растрепался, из носа на зубы течёт алым ручейком кровь. – Пора, Олег...       Разумовский нырнул под матрас и вытащил из добротной дыры несколько купюр – тех самых, что искал Уайт.       «– Ну что, получилось? – Парень вскочил с постели, на которую только-только умостился, судя по зажатой позе.       – Да, – Олег - губы превратились в две бескровные нитки, конечности свело от нервного напряжения - вытащил из-за пазухи деньги с загнутыми углами. – Это было легче, чем я думал: дурак опрокинул на себя кофе, и я в это время вытащил деньги.       – Спасибо тебе... Ты молодец, – похвала растаяла на губах поцелуем.»       – Ты взял таблетки? – Встряхнув головой, прогоняя оцепенение, Олег вынул из-под другой койки холщовый мешочек, куда незамедлительно полетел свёрток зелёных бумажек.       Меж длинных пальцев, как по взмаху волшебной палочки, блеснули несколько блистеров с лекарством без упаковки и тут же отправились вослед деньгам.       – Ну, вроде всё, – Сергей надул щёки и медленно выпустил прохладный воздух через рот, сдув длинную прядь-проказницу.       – Серый, – горло нещадно саднило, как если бы его порезали изнутри, не убивая, но делая надрезы глубокими ровно настолько, чтобы причинить боль и дискомфорт. – Ты понимаешь, что когда мы переступим порог этого места, дороги обратно не будет? Мы не сможем вернуться, а за пределами больницы нас ждёт целый мир. Ни поле боя, ни палата, ни задний двор - мир. Ты точно готов?       – Всю жизнь. – Последовало незамедлительно. Шёпотом. С трепетно вздрагивающими ресницами и гордо вздёрнутым носом.       « – Но любишь ли ты меня – это другой, однако немаловажный вопрос...       – Хватит, ты же знаешь ответ...»       «Тогда давай убежим»       «Я тебе доверяю»       «Спасибо..»       «Я люблю тебя.»       В молчании Волков затянул верёвочки на мешке, перекинув тот через плечо и также молча покинул палату, беглым жестом призывая следовать за ним.       Шлёп.       Шлёп-шлёп-шлёп...       Время, объединившись с памятью, игралось с ним, перематывая кривую помятую киноплёнку: целую жизнь назад он вошёл сюда с подбитой надеждой на спасение, а сегодня покинет больницу навсегда.       Как давно он оставил бессмысленные метания и попытки спасти себя из лап монстра-лечебницы?       Как давно лечебница перестала казаться монстром, а прибывание в ней стало вполне себе сносным?..       Порывистое учащённое дыхание складывалось в ехидное «едва ли».       Олег моргнул.       «У меня уже есть план...»       « – Ну, рассказывай, – скептически произнёс Волков, деловито скрестив руки на груди.       – Пожар. – Выпалил Сергей. И тут же поспешил объясниться, нервозно хихикнув на комичное удивление солдата, не впечатлённого одиноким пожаром. – Нам нужно устроить пожар. Или утечку газа, ну или что-то в этом духе. Пока будет паника, суматоха, мы сможем пробраться к аварийному выходу и сбежать. Персонала не хватает, так что устранять неполадку ринутся все, хвост не должны подцепить. И я знаю, кто нам поможет в этом.       – Стой, – расслабленный до сих пор Олег выпрямился, натянулся струной. – Я правильно понимаю, что ты хочешь привлечь в это кого-то ещё? Рассказать кому-то про нас?..       – Ну да, – парень либо не видел, либо стоически игнорировал прыгающую вокруг проблему. – Точнее, я уже...       – Ты что?!       – Да погоди ты пороть горячку, – Серёжа поцеловал разозлившуюся бровь, поигрывая тёмными прядями. – эта девушка, она... ей ничего не нужно взамен. Ей и сказать некому... И не сможет она скоро: ей собираются делать лоботомию. Слышал о таком?       – Приходилось, – мрачно подтвердил Волков.       – Она и правда может и желает помочь нам... Это шанс.       – Ты уверен в ней?       – Да. А ты...Ты мне веришь?»       Разумовский не услышал ответа на поставленный вопрос, но получил его в другой форме.       – Где сейчас эта девушка, которая всё провернула? – Спросил вдруг Волков, покрепче сжав ладонь Серёжи.       – Наверное, вернулась к остальным, чтобы отвести подозрения... – парень вцепился в тёплую мозолистую ладонь, как утопающий за соломинку. – Ей, должно быть, так страшно...       – Имя. Назови её имя, кто о...       – Эй...       Синхронно вздрогнув, они оба развернулись в пол оборота, в любую секунду готовые сорваться и бежать.       Перед ними стояла девчонка лет 18 с тёмными волосами и узковатыми глазами.       «Ладонь с треском ударилась о стол, заставив его покачнуться, а сидевшую за соседним столиком девушку вздрогнуть.»       «Прости, я пытался переубедить Мэдди...»       – Что ты здесь забыла? – Грубо окликнул сконфуженную девчонку, теребящую край сорочки, солдат.       – Мэдди? – Вторил ему Разумовский растерянно. – Ты что здесь делаешь? Мы думали, ты к остальным пошла...       – Решила посмотреть, что тут у вас... – пожала она плечами, избегая смотреть на застывшего Олега.       Мозг завис, переполнился от навалившегося осознания.       Эта Мэдди, сдавшая его Уайту несколько месяцев тому назад, помогла им в побеге?..       – Ты точно не хочешь с нами? – продолжал между тем парень, со смесью жалостливого сожаления и благодарности разглядывая тёмные глаза.       – Куда ж я пойду?.. – Девушка грустно улыбнулась и стала вдруг такой очаровательной и светлой, как фарфоровая кукла, что у не сентиментального Волкова защемило сердце. – У меня отца - вьета - на войне застрелили, а мама с горя удавилась... мне некуда идти. А вы бегите, нечего вам тут торчать. Вам счастливыми быть надо.       – Спасибо, – одними губами проговорил солдат, протянув Мэдди руку.       Девочка испуганно на неё покосилась и, мгновение решаясь, несмело пожала её своей крошечной ладошкой.       – Удачи вам.       – И тебе.       Мэдди беззлобно хмыкнула и, посмотрев на их сплетённые пальцы, зашагала обратно.       – Бежим, – напомнил Олег растрогавшемуся парню, потянув его за рукав к выходу.       – А... А, да... – отлепив глаза от удаляющейся девичьей спины, Серёжа поплёлся за Волковым, доверив ему своё потерявшее волю тело.       Нога об ногу, плечо – точёное, с перекатывающимися мышцами, – к плечу – хрупкое, осыпанное небрежной рукой творца созвездием веснушек; вместе чеканя шаг – размашистый и нетвёрдый – они приближались к одинокой двери с зелёной вывеской, гласящей «exit».       Переглянувшись, они надавили на прохладную поверхность и толкнули её...       Осенний, пока ещё тёплый, ветерок ударил в лицо, запутываясь в волосах. У ног Серёжи приземлился пожухлый жёлтый лист.       Одинокая калитка, окружённая прутьями и проволокой забора, беззаботно открывалась и закрывалась, резвясь с стихийным явлением...       – Быстрее, – подтолкнув Сергея в спину, солдат, для верности, посильнее натянул завязки на мешке, поудобнее перехватив его. – нам нельзя медли...       – Постойте! – оборвал его шепелявый, с придыханиями как от бега, зов откуда-то слева. – Погодите... Господь праведный, что ж за... – судя по характерному «ой», зовущий споткнулся о камень или ветку, коими был засыпан весь двор. Пыхтения затихли и показалась русая кудрявая голова: медбрат со второго этажа, которого Олегу доводилось видеть лишь единожды, во вторую неделю своего пребывания в больнице. На шее у него повис мальчуган лет 12. – Вас подослали помочь? Как хорошо, а то одному вообще никак. Что за люди... Нет бы раскошелиться и купить новую технику, ан нет - они экономят, а потом вот что... э-эй, а вы чего это, а?.. – юноша запнулся, непонимающе провожая взглядом движущихся в сторону калитки молодых людей, не выпускающих его из поля зрения. – Вы паци...Чёрт! – Он заметался, порываясь бежать, но вспомнил о своей стонущей «ноше», возясь теперь с мальчиком. – А ну стоять! Побег, кто-нибудь!!!       Но было поздно: толкнув хлипкую дверцу, парни бросились на утёк, не слыша позади криков медбрата – ветер и звон в ушах смешались в тошнотную, дьявольскую песню.       Опилки и камушки прорезали тонкую кожу стоп, вонзаясь в мягкую плоть; ветки хлестали по шее и лицу, норовились проткнуть глаза, тянулись к сердцу, дабы сделать частью себя, увековечить и затерять в своих таинственных глубинах.       Лёгкие у Волкова жгло, словно их заполнили битым стеклом, и каждый вдох сопровождался дикой болью, бок кололо. Рядом хрипел и ругался не привыкший к физической нагрузке Серёжа. Но останавливаться нельзя: преследующее ощущение погони давило на пятки, вынуждая, превозмогая удушье и головокружение, бежать быстрее.       Дорожка пошла на склон и Олег, зацепившись за дерево, затормозил. Сергею, не успевшему спохватиться и оценить ситуацию, повезло меньше:       Не сумев ухватиться за протянутую солдатом ладонь, он поскользнулся на свежей луже грязи и повалился на бок, кубарем катясь вниз: стоны и всхлипы откликались в пустом лесу, один из сучков подцепил болтающийся серый рукав и рубашка на Разумовском с треском порвалась, повиснув до колена изодранным тряпьём...       – Серёжа! – «Рёжа-рёжа-рёжа...» - волновалось вместе с ним эхо, когда Олег, упёршись стёртыми в мясо руками, спускался вниз к свернувшемуся калачиком парню. – Серый, ты ка...       «Серый», подняв голову, плакал – размазывая по лицу крупные, детские слёзы, кровь и землю. На щеке у него красовалась царапина, как от когтей большой кошки, а нога подвернулась под неестественным углом.       – Я не могу больше, – уголки рта опустились, в кашле и плаче почти не узнавался звонкий голос Сергея Разумовского. – Я не смогу идти дальше, Олеж... Прости меня пожалуйста...– запрокинув шею, он прижал руки к трепыхающейся груди, как маленький ребёнок. Голос надломился, глаза дрожали синевой и волновались морем, а соль всё бежала и бежала, высушивая Океан. – Я вывихнул ногу, я... Я слишком поздно понял, что не такой как ты: ты можешь идти при любых обстоятельствах, еле живой, раненый, я не смогу. Беги без меня, ещё сумеешь найти помощь...       На том выдержка Олега упала до нуля. Не удосужившись дослушать бред, что буйным водопадом бил из отчаявшегося Серёжи, он взвалил парня на плечо, быстрее, чем тот успел пикнуть. Лёгкий. Мальчишка был лёгок, аки пушинка. Изогнулся в его руках, попытался вырваться, но только плотнее прижался тёплым, грязным боком к щеке. Волков, крепко придерживая «добычу» под ягодицами, двинулся прочь, постепенно ускоряясь и вновь срываясь в бег.       – Пусти, да пусти же, ну!.. – требовал, извиваясь и хныча, Сергей, но Олег Волков - скала и верный волк - оглох и проглотил язык, вынося парня с этакого поля боя, как выносил раньше своих раненых соратников. С разницей в том, что на войне это был долг, а сейчас - искреннее, святое желание спасти того, кто дороже жизни, яснее солнца и желаннее Моря. Того, кто стал Океаном, чёртовым Богом и светилом.       Плечо, несмотря на ничтожный вес притихшего наконец хиппи, онемело от тяжести, прорывать вязкий воздух становилось всё сложнее. Он уплотнялся, раскалялся, закупоривал ноздри, противно лип к поверхностям дыхательных путей. Двигался солдат чисто механически, концентрируясь на движениях тела, а не на его ощущениях.       – Олег, ты... – жалобно начал Серёжа, вытирая с вспотевшего насквозь загривка пот.       – Помолчи, – перепрыгивая очередной булыжник, взмолился Волков. – прошу... помолчи.       Внемля просьбе, Разумовский благоразумно замолчал, извернувшись и коснувшись губами чуть ниже плеча.       Ноги отекли и потяжелели от длительной ходьбы, а глаза и рот будто набили ватой. Пить хотелось неимоверно. Прошедший недавно дождь ничего после себя не оставил, кроме мерзкого липкого воздуха и такой же по описанию земли.       – Олеж... – Неизвестно сколько времени спустя снова заговорил Сергей: может прошли целые сутки, а может всего 5 минут?..       – Я же попросил, – скорее утомлённо, чем зло проворчал солдат, слабо гнущимися пальцами свободной руки раздвигая жёсткие ветки.       – Нет, послушай!       Впервые за долгое время остановившись, Олег привалился к стволу дерева, навострив, как и велено, уши.       Где-то недалеко журчали на неизвестном Волкову языке голоса: женский и два мужских...       – Это...       – Французы, – закончил Серёжа еле-еле слышно.       Сжав посильнее в объятиях парня, Олег, набрав львиную порцию кислорода в истерзанные лёгкие, и сжав губы, сорвался с места, ориентируясь на звуки голосов.       – Помогите! – Мешочек с каждым прыжком бился о рёбра, и, хоть деньги и таблетки весили мало, кожу неприятно жгло.       – Pouvez-vous nous entendre? Nous sommes là, aidez-nous! – Что есть мочи кричал Серёжа, как догадался участком не отключившегося разума Олег, на французском. – Nous avons besoin d'aide!       – Chérie, tu as entendu ça? – Беспокойно спросил женский голос совсем близко...       – Oui… étrange… est-ce qu'il parle… français? – Ответил ей один из мужчин.       – Vous êtes toujours là? Faites le nous savoir! – Отозвался ещё один, по звучанию молодой парень.       – Oui! – Воскликнул Разумовский так громко, что с деревьев, возмущённо перекликиваясь, вспархнули птицы.       За тонкими, поредчавшими стволами проглядывались три пары ног, шагающих им на встречу.       – Êtes-vous blessés, les garçons? – Взволнованно поинтересовалась женщина, с интересом и тревогой разглядывая шатающегося Олега, который на всякий случай кивнул, и усердно выглядывающего из-за его плеча Серёжу.       Глаза склеивались, их стягивало мороком, будто сам Морфей продевал нитку с иголкой сквозь веки, и сшивал шов за швом.       Олег аккуратно передал Разумовского в протянутые руки высокого мужчины с проседью в волосах и мешком упал на землю, уткнувшись в траву, щекочащую ноздри. В носу защипало, невольно дрогнули губы, и, возможно, Волков бы даже заплакал, останься в нём хоть капля воды.       Последнее, что он увидел и почувствовал – как заносят его чьи-то руки в не новую легковушку и синие-синие глаза, обволакивающие его теплом и защищённостью.       «Мы справились».

***

      Эпилог.       Две пары ног, облачённых в недорогие, но новые туфли, ступили на палубу небольшого пассажирского лайнера с интригующим названием «sourire d'étoile», провожаемые лучезарной улыбкой капитана – месье Меланшона.       Минул месяц и неделя после их побега из злодейской лечебницы, в следствии которого их и нашла чета Меланшон: месье Илберт Меланшон и его супруга - мадам Лоррет Меланшон с их 22-ух летним сыном Лукой.       Милая пара, не обращая никакого внимания на отговорки Волкова и смущение Разумовского затащили их к себе домой, заботясь об уставших, вымотанных юношах, как о родных детях: обогрев, накормив и одев...       « – Вам очень повезло, что мы знать английский язык, – живо хлопоча над спиной неподвижного солдата, добродушно тараторила Лоррет. – и что я в'гач. В'гаш французский plutôt bie      Се'гьёжа, но всьё же далеко бы мы не п'годвинулись... так, синьяки йодовой сеткой будьем мазать, а г'аны зельёнкой.       – Да ладно уж, – фыркнул Олег. – Эта балда поцелует и всё пройдёт.       Он посмотрел на прижавшегося к его голой руке парня и мягко улыбнулся.       – Кто здесь в'гач: я или Се'гьёжа? – Смешно нахмурив светлые брови, пригрозила Волкову ватной палочкой женщина.       – Ско'го к нам прие'гжать мой б'гат, – помогая сыну расставлять сервиз на стол, пробасил Илберт. – Он капитъян navire и любье'гзно согласится... как ето у вас гово'гят... подб'госить вас?       – Мы заплатим вам, мисье, – прошептал Разумовский, принимая горячую чашку фруктового чая.       – Вам и вашему брату, – благодарно кивнул Волков, отхлёбывая душистый напиток.       – Это дажье не обсуждаться! – Эмоционально хлопнув по столу широкой ладонью, взвился мужчина. – Вы за кого нас де'гжите? Че'гстный ф'ганцуз никогда не взять дьеньги за помо'гшь. Скажи им, Лука!       – C'est vrai papa! – отсалютовав, проговорил молодой человек и тут же добавил совершенно серьёзно: – А вооб'ге, б'госте этот вздо'г, нам не надо ваших деньяг!       – Merci. – с жутким акцентом произнёс Волков и все улыбнулись.»       Кучевые облака на небе сменила тусклая серая плёнка, за которой скромно скрылась половинка солнца. Ветер уже совсем не ласково трепал кудри, завивая и спутывая их, навевая понятную только избранным мелодию. Олег Волков ощущал себя тем самым Избранным.       – Чёрт, – выдернуло из раздумий солдата злое шипение сбоку: Серёжа споткнулся о длинную ярко-фиолетовую штанину своих новых брюк клёш. – Кто вообще их придумал... Эти клеши...       – Ты сам их выбирал, – подколол Олег, ткнув парня острым локтём в рёбра и с достоинством поправляя свою укороченную куртку из грубой, но удобной джинсы: сам-то он взял обыкновенные чёрные штаны.       – Впредь контролируй все мои хотелки, – обречённо вздохнул хиппи, но от Волкова не укрылись бесята, бодро отплясывающие чечётку в его зрачках.       – Если бы это помогало...       На причале резвилась детвора, пуская по воде деревянные кораблики.       – Дэнис, ну не надо, это опасно... – переминался с ноги на ногу высокий мальчик с чёрными вьющимися волосами.       – Свистать всех наверх! – Воскликнул рыжий низкий парниша, видно, его друг, и прыгнул в воду.       Солдат вдруг рассмеялся легко и весело, как не смеялся, похоже, никогда, и, к полной неожиданности, сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул.       «Mettons les voiles!» – весело прокричал капитан, взобравшись на своё детище, и юнга поднял трап.       Лайнер тронулся, отправляясь в порт Нью-Йорка, откуда, по Атлантическому океану, путеводная «звезда» отправит их в порт Марсель – Францию.       Мальчики махали рукой «классному дяде», который, перегнувшись через фальшборт, корчил рожицы.       – На нас похожи, а? – белые руки обвили его со спины, заключая в бережные, но цепкие объятия, подбородок опустился на плечо, касаясь усмехающимися губами.       – Ага, – закатил глаза, вовсе не обижаясь, Олег, вкусно сжав хрупкое тело, прижимающееся к нему с необъятной до одури нежностью. – Я точно также пытаюсь отговорить тебя от авантюр, а ты точно также меня не слушаешь.       Серёжа захохотал, забавно хрюкнув, а Олег слушал и слушал, как шуршат слова, точно янтарные бусины чёток в ласковых пальцах, в которых кроется вся сила мира, как ведёт их упругая сила ритма, и думал о том, какой разной, оказывается, бывает любовь. И о том, как раньше он этого не замечал, не знал...       Любовь – бабочки в животе, да слюнявые стихи на полях тетради в клетку, которая лежала ничейной на дне тумбочки? Чушь и ерунда! Любовь – когда наконец можешь произнести Бог с большой буквы, обращаясь при этом к одному единственному человеку; когда готов молиться и давиться святой водой, хоть и утратил веру в далёком детстве, лишь бы помог, упас Его от беды; когда ставишь свечки в храме ещё одной беспринципной развратнице с лукавыми огнями заместо глаз, которую в народе именуют Судьбой; когда мечтаешь заграбастать, отметить этот Океан на карте своим, разрываясь от противоречивых чувств: хочется и орать об этом на весь мир, так, чтобы глотку надорвать, что «мой это Океан, мой и ничей больше!», и одновременно с тем тихо, в тайне от любопытных очей лелеять своё счастье; и при том полная готовность отпустить свой Океан, – ведь разве бывают океаны чьими-то? – при полном желании того. Любовь как вода, она повсюду, и мы сами из неё сделаны, и плаваем в ней, и можем не замечать, но если её не станет, все мы сразу возьмём и вымрем... И ведь от этого действительно гибнут. Особенно старики, дети и собаки. И взрослые люди, которые беззащитны и чувствительны. А когда-то спокойно обходились без неё и думали, что так будет до второго пришествия, до скончания веков.       Страшная всё же ведьма – эта любовь, однако же умудряется быть всем необходимой.       И Олегу стала.       – Волче! – удивился неожиданно парень, огромными глазами глядя на Волкова, будто постиг только что великую тайну человечества. – Мы же на корабле! Олег, ты же... ты же всегда хотел увидеть мо... Олег, море! Смотри, Олег!       Волков поймал веснушчатые щёки, заглянув в убаюкивающую синеву, бьющую навстречу тёплыми волнами – успокаивающими и мягкими.       – Вижу, – улыбнулся он, накрыв губами Море, заполняясь солью, ставшей ему кислородом и кровью. Перетекая душой.       Наверное, Олег Волков всё же никакой не солдат, а моряк, потому что тот, кто рождён ходить под парусами знает лучше своего имени: пока есть возможность плыть – плыви, а море найдётся всегда. И у каждого оно своё.       И Олег Волков преодолел Судьбу, обыграл Жизнь и победил Смерть, чтобы однажды назвать этот Океан Своим.