Сколько месяцев в году

Сколько месяцев в году Мы хотим узнать; И для этого мы будем Пальчики считать

/ / ateez – new world

Один

      Вдалеке звенит и догорает остаток взрыва, испещрённого битым стеклом и окроплённым кровью. В воздухе разбивается, рвётся гул и грохот, ветер, подхватив отдачу, впитывает в себя песок вперемешку с грязью и забивает их под веки, осаживает на брови и щёки, усеивает видавшую худшие времена одежду и стучит камнями по носкам обуви.       Стрелка огромных старинных часов дрожит, будто не совсем уверенная, стоит щёлкнуть на следующую цифру, или же переломиться и рухнуть наземь, оборвать, наконец, эту бессмысленную погоню за недостижимым.       На её притупившемся нескончаемой бойней конце сгущается пропыленный животный ужас. Он раскаляет и плавит воздух, исходя жаркими волнами всюду.

Два

      Качнувшись на пятках, молодой человек задирает голову к небу и бессловно молится, не складывая рук у груди. Его лицо, осунувшееся и обострившееся, озаряет немой восторг, подёрнутый необузданно горячим предвкушением, пока он одёргивает полы плаща и щёлкает языком.

Три

      К нему уже спешат: высокая фигурка растворяется своей истончённостью во вмиг налетевшем, наплывшем тумане, тонкой влагой лёгшим на дрожащую кожу. Длинные пальцы почти по-наставнически накрывают чужие и дёргают плащ ещё сильнее вниз. Стараются стащить налипшую на плечи ткань, перепачканную в крови.       Жаль только, что нельзя тем же образом стянуть скальп – а ведь он пропитан жаждой греха куда больше какой-то незначительной вещицы, развевающейся на ураганном ветру. Крыша небоскрёба, грозящегося обрушиться адской карой на уничтоженный смертью город, держит на себе двоих, плотно сплетённых и недвижимых.

Четыре

      Мягко улыбнувшись, не отводя глаз от черноты наступления очередного года, кто-то притягивает к себе другого и целует, шумно дыша через нос и тут же отстраняясь, чтобы сплюнуть кислотой себе под ноги. За грудь цепляются узловатые пальцы, маленькое тело льнёт ближе, скукоживаясь в своих размерах сильнее былого, чтобы укрыться в надёжных руках, более не дрожащих от нервов. Они припадают друг к другу снова.

Пять

      А целует крохотная фигурка ещё крепче, ещё пыльче, вжимаясь губами в губы, глядя глаза в глаза, не отпуская кроткой ухмылки, разливающейся необъятным обожанием. Несущей в себе зыбкую уверенность, никому, кроме них, в этом мире не подвластную.

Шесть

      Фейерверки взрывают ночной воздух, опьянённый буфером вплавленного в их жар мороза. Всё кругом ломается и дребезжит; вдалеке кто-то звонко прикладывается бокалами – и слава богу, что в кои-то веки стекло бряцает не с целью умертвить. Лишь в последний, а, может, и нет, раз столкнуться в восторге от того, что жизнь продолжается.       Совсем не важно, продолжится ли она завтра – ведь если бокалы сталкиваются, шампанское плещет, а цветастые огни пестрят среди молчаливых, спокойных звёзд, значит, всё в порядке.       Значит, надежда не исчерпала себя. Лишь подскочила в геометрической прогрессии и продолжает боязливо обвивать ужаснувшиеся сердца, не ведающие, когда суждено им замереть.

Семь

      Выжженные аммиаком корни безвольно болтаются у ног, и треснувшее зеркало являет кого-то совершенно нового, незнакомого смотрящему. В момент, когда руки с силой опираются о раковину, ярость восходит в свой зенит, и абсолютно опустевшая и разочарованная голова, давным-давно утерявшая способность мыслить, лбом врезается прямо в трещину. Глаза застилает алым.

Восемь

      Кровь струится по лицу, как струится в венах возбуждение, стоит подхватить оружие и развернуться, чтобы узреть сюрреалистичную картину некогда цветшего города, теперь безвозвратно утонувшего в страдании и мольбе о спокойствии. Пол вздрагивает. Нужно бежать. Нужно бежать.       Нужно бежать. Нужно.       Бежать. Куда?

Девять

      И он бежит сломя голову, цепляясь переполненными тревогой пальцами за затылок и надрывно рыдая.

Десять

      По привычке меж губами застывает сигарета… да только вот зажигалка сгинула в пламени считанными днями назад. Со вздохом юноша падает на какой-то валун, округлый и нетронутый – непозволительная роскошь, – раскидывает колени и со всей жадностью впитывает последние мгновения подобия веселья.       За спиной одиноко скучает опустевший автомат, начищенный заботливыми касаниями и необычайной лаской. Он ногтем разворашивает натянутую бумагу и сыплет табаком на сверкающий в огнях ствол.

Одиннадцать

      Где он?

Одиннадцать

Где он?

Одиннадцать

Где же он?

Одиннадцать

Что это за место? О д и н н а д ц а т ь Куда он, чёрт возьми, попал? Помогите

О д и н н а д ц а т ь

Помогите.

О д и н н а д ц а т ь

Пожалуйста, помогите.

О д и н н а д ц а т ь

Пожалуйста. Хоть кто-нибудь, помогите.

Двенадцать

      Минги расправляет плечи, когда взбирается на последний этаж и рассматривает виднеющиеся вдалеке фигурки. Целующиеся, сыплющие табаком, отчаявшиеся, бьющиеся в агонии и силящиеся содрать с себя кожу, фигурки. Фигурки, появляющиеся позднее, с обрубленными волосами и источающие пустоту. Фигурки, остервенело бьющиеся бокалами. Он бы сколы этих бокалов с упоением вонзил в чужие глотки.       Часы нехотя, но находят в себе силы пробить эту метафорическую стену собственного отчаяния от необходимости всё же сдвинуть стрелку.       И наступает новый год. И разворачивается, казалось бы, всё тот же, неизменный, но всё-таки иной, окказиональный мир. Минги скалится. Да начнётся же финальная игра.