Вечерняя заря цвета красного вина

Му Цин не выпускает ребенка из рук, пока они ожидают лекарей, а тот и не пытается сопротивляться. Малыш лишь сильнее жмется к ханьфу своего спасителя, словно стараясь впитать в себя каждое его прикосновения. Маленький черный глаз смотрит на старшего, кажется, с удивлением и печалью. Несмотря на тяжелые ранения и кровоподтеки, лицо мальчика совершенно не искажает боль, но этот взгляд… У Му Цина сжимается сердце, когда он пытается представить, что может чувствовать этот бедный ребенок, столько раз вынужденный претерпевать страдания и унижения. Дома родные его не принимали, — синяки и бинты тому доказательство, — а упав с городской стены, он только подставил себя под удары прихвостней Ци Жуна. Му Цин чувствует, как кто-то пристально смотрит ему в спину, и оборачивается. Фэн Синь взирает прямо на него и, нахмурившись, сжимает губы. Его взгляд холоден и отстранен, но продолжает блуждать меж лопаток Му Цина, так и норовя поразить острием невидимого меча глаз. Еще секунда, другая, третья — и вдоль позвоночника бегут мурашки, становясь, наконец, невыносимыми. Фэн Синь ломает ему душу, подобно яду проникает в самые уязвимые ее уголки. Му Цин находит в себе силы отвернуться, и когда он снова опускает голову, чтобы посмотреть на мальчика — тот хмурит брови, но не от злости, а, как будто, от сожаления. Он словно чувствует каждое из непроизнесенных мыслей, которые роятся в голове Му Цина, словно слышит скрип пружин, сжимающихся в его груди. А может, ему просто кажется, что все видят его насквозь. Сердце заходит на новый вираж, чуть сильнее, чем обычно. Под ложечкой — легкое жжение. И в следующий момент Му Цину кажется, что у него хрустнули ребра. В его выражении лица что-то меняется, потому что ребёнок вдруг перестает хмуриться и приоткрывает рот. Му Цин старается привести свои мысли в порядок и принять непринужденный вид. Рядом с малышом ему совсем не хочется казаться слабым, беспомощным и растерянным. Он даже заставляет себя мягко улыбнуться, прежде чем обратиться к малышу с вопросом. — В прошлый раз я так и не узнал, как тебя зовут, — его улыбка уверенно держится на губах, но предательски вздрагивает, когда Фэн Синь вставляет свой комментарий. — Тебе не идёт быть заботливым, — Му Цин не может себя контролировать. Мальчик вздрагивает, когда нерушимая маска его идёт трещинами, и маленькие ладошки хватают Му Цина за руку. — Гэгэ, — он говорит тихо, неуверенно, но в то же время доверчиво и мягко, по-детски, перетягивая на себя внимание. — Меня зовут Хун. Му Цин кивает, бережно сжимает ладошку и вновь улыбается, но печальная морщинка под глазами выдаёт его волнение. — А дальше? Мальчик отрицательно качает головой, однако его рука всё же сжимается чуть крепче на пальцах Му Цина. Теперь сильнее выступают разбитые костяшки на детских кулачках. Становится очевидным, что ребёнок защищал себя сам. Сердце снова сжимают холодные и острые тиски — да так, словно кто-то хочет оторвать его с мясом. — Только Хун. Больше ничего нет, — шепчет ребёнок, отводя глаз. Слова выходят слишком тихими для такого решительного выражения лица. — Значит, Хун-эр? — мальчик осторожно кивает. — Сколько тебе лет? — Десять. Хун-эру на вид не было и восьми. Его худые плечи не походили на плечи десятилетнего мальчика, а круглое маленькое личико и большой чёрный глаз выделялись своей хрупкостью. Му Цин крепче прижал Хун-эра к себе и криво улыбнулся, неловко пряча свою тревогу. — Уже такой большой, — здоровой рукой он собирался опустить его на скамью, но тот вдруг схватил Му Цина за одежды, пряча лицо и жмурясь. — Почему не отпускаешь? Се Лянь вернулся с лекарями как раз в этот момент. На ходу он разъяснял им ситуацию и когда оказался совсем рядом с Му Цином, бережно положил ему на плечо ладонь. — Как твоя рука? Как мальчик? — его беспокойный взгляд скользнул по фигуре Му Цина, а потом остановился на лице Хун-эра и, видя, как тот тревожно льнет к старшему, ласково к нему обратился. — Не бойся. Сейчас тебя осмотрят и наложат повязки. Се Лянь вытянул раскрытые ладони, чтобы забрать мальчика. Ни один ребенок еще не отказывался от таких знаков внимания со стороны наследного принца. Ни один, кроме Хун-эра: он не проронил ни звука, изо всех сил зажмурился, уткнул личико в складки платья Му Цина и отпихнул протянутые руки ногой. Се Лянь резко отпрянул назад. Из дальнего угла комнаты — прямо оттуда, где стоял Фэн Синь — послышался раздраженный топот, и Му Цин тут же заслонил собой мальчика, накрыв его порезанной рукой. — Ваше высочество, этот мальчик очень напуган. Он даже боится спуститься с меня! — начал было Му Цин, желая исправить ситуацию, но его грубо прервали. — Ничего он не боится! Не знает — где он стоит, а где его высочество! А ты только и рад. Казалось, еще мгновение — из ноздрей Фэн Синя повалит пар. Му Цин практически был уверен, что действует на него, как на быка красная шелковая завеса. — Фэн Синь… — Хватит меня во всем обвинять! — щеки Му Цина от негодования запылали огнем. — Тебе никогда не приходило в голову, что я могу иметь собственную точку зрения? Ты дальше своей руки не видишь! — Вести себя как урод — не точка зрения! Они бы так и продолжали препираться, если бы Се Лянь не отдернул Фэн Синя, который уже собирался схватить Му Цина за руку. Оба опять замолчали. — Перестаньте ругаться, — принц вернулся к раненной руке Му Цина, поднял ее и оглядел порез. — Му Цин, если ребенок не хочет спускаться, может, подержишь его, пока вас будут осматривать? Му Цин кивнул. Он сел на край скамьи, а мальчика усадил на свои колени. Хун-эр распахнул глаз, разжал пальцы и расслабился. Лекари двинулись к пострадавшим, но завидев их, малыш вновь напрягся. — Гэгэ, — слетело с крошечных губ Хун-эра. Как бы не пытались лекари, перевязать получилось только руку Му Цина. Мальчик же сидел, словно у него вообще не было никакой раны, и сосредоточенно смотрел на присутствующих, не позволяя никому приблизиться к себе. Увидев это, лекари принялись уговаривать Хун-эра, надеясь, что он пойдет на уступку, но их усилия оказались тщетными. Попытки Се Ляня добиться доверия малыша тоже не принесли успеха, он тихонько вздохнул и затих. Фэн Синь же был на пределе. Наглый мальчишка действовал ему на нервы и раздражал до крайности. Он был уверен, что Хун-эр лишь наслаждается всеобщим вниманием. — Мы не сможем тебе помочь, если не дашь себя осмотреть, — Му Цин осторожно улыбнулся и чуть прижал его к груди. — Я не буду тебя отпускать. Хун-эр, на тебе очень много синяков и ссадин, если их не лечить, то тебе станет хуже. Ты же смелый мальчик? Разрешишь посмотреть? Хун-эр просиял, услышав последние две фразы. Опустив длинные ресницы, глянул на лекарей, кивнул и без особого энтузиазма позволил провести осмотр. Все это время он не отводил взгляд от Му Цина, поджав губы. Лекари то и дело изумленно охали и тихим шепотом поражались травмам мальчика и тому, как хорошо ребенок держится. Когда дело дошло до бинтов на лице Хун-эра, он вновь закрыл его ладошками. — Твои бинты в крови. Их тоже нужно сменить, — Му Цин потянулся к бинтам, но теперь Хун-эр отвернулся и от него. Он и до этого момента не раз замечал, что мальчик прячет лицо и прикрывает его руками, и догадался, в чем дело, но все же решил спросить: — Боишься показать лицо? — Уродец, — Хун-эр ответил без раздумий, словно ожидая подобного вопроса. Его губы зашевелились, будто он собирался заплакать. Му Цин обернулся на Се Ляня, принц понял его намёк. Через минуту в комнате уже никого не было. Се Лянь поблагодарил лекарей и, под руку с закипающим Фэн Синем, вывел всех в коридор и прикрыл дверь. Му Цин устало опустил голову, с хрипом втянул в себя воздух и обмяк. Хун-эр, сидящий на его коленях, встрепенулся. — Никакая внешняя красота не сравнится с внутренней. Красота, которая услаждает собой глаза, ничего не значит, — Му Цин нежно коснулся его волос. — Настоящая красота нисходит изнутри. В твоей душе. Большой нос или маленькие глаза, ноги кривые или прямые, лицо глупое или умное — ничто не может скрыть внутреннего совершенства. Только оно может дать счастье человеку. Му Цин хотел бы верить своим словам, но чем больше вслушивался в них, тем меньше они его убеждали. С каждым ударом сердца он все острее чувствовал, что они пустые. Но Хун-эр слушал всё внимательнее, блестящими глазами и тихим, лёгким дыханием следя за движением губ. Словно уловив почти незаметную перемену интонаций, он почти шепотом, робко сказал: — Гэгэ, я хочу быть, как ты. В его голосе было что-то жалобное и бессильное, и это растрогало Му Цина. Он негромко рассмеялся. Подобные слова чаще всего были адресованы Се Ляню, изредка Фэн Синю. Теперь Му Цин тоже мог ими похвастаться. — Хочешь быть, как я? — улыбаясь, спросил он. — Не думаю, что это хорошая идея. Хун-эр помотал головой. Нахмурившись брови, он приготовился спорить, но вдруг почувствовал прохладный ветер на правой стороне личика. Му Цин стянул с его лица бинты, пока они разговаривали. — Постарайся стать сильным и смелым, — сказал Му Цин, потирая влажной тканью щеки и лоб Хун-эра. — Когда это случится, ни я, ни кто-либо другой не понадобится тебе, чтобы почувствовать спокойствие. Пообещаешь мне стать таким? Хун-эр улыбнулся и энергично закивал головой — он поклялся пронести это важное учение в своем сердце через века.

***

Хун-эр не захотел возвращаться домой в тот день, Му Цин не стал расспрашивать его о причинах. Оставлять мальчика на улице было опасно — дружки Ци Жуна в любой момент могли вернуться для продолжения жестокого и бессмысленного развлечения. Поэтому Му Цин предупредил Се Ляня о своём недолго отсутствии и отвел Хун-эра к себе в дом. Старая крыша протекала, и при каждом дожде гудела под множеством капель, балки угрожающе поскрипывали, а стены, давно не крашенные, обещали долгое время быть источником сквозняка. Но Хун-эра это не испугало — он наслаждался, сидя на деревянном табурете у огня и глядя на других детей, играющих во дворе. Му Цин и его слабая и захворавшая, но добрая и заботливая матушка, стали для него семьёй. Он выглядел по-настоящему счастливым. Му Цин нечасто появлялся дома. Большую часть времени он проводил с Се Лянем, оставаясь на ночь в комнате для прислуги. Но в те редкие дни, когда он все же ночевал в своей родной кровати, Хун-эр устраивался рядом и осторожно прижимался к нему, словно стараясь защитить. Удивительно, сколько ласки и заботы находил в себе ребёнок, долгое время живший в недружелюбном мире. Он оставался в кровати до утра и всегда уходил до пробуждения Му Цина, боясь быть замеченным. Но, по правде говоря, Му Цин и так знал о его забавной привычке. Хун-эр старался изо всех сил следить за бытом новой семьи: колол дрова, мыл полы, готовил обеды. Родители, казалось, его и не искали, а он сам не нашел в себе сил попытаться к ним вернуться. Мальчика устраивало его новое положение, и он был благодарен каждой минуте, проведённой в любящем теплом доме. Хрупкая и слабая матушка Му Цина души не чаяла в помощнике и радовалась, что теперь не скучает от одиночества, а Хун-эр помогал ей в самых сложных делах. Через несколько месяцев Му Цин и Фэн Синь ушли с Се Лянем странствовать. Му Цин перед уходом пообещал Хун-эру, что скоро вернётся, а пока его не будет, наказал следить за здоровьем матушки. Мальчик исполнял его просьбу прилежно: получал деньги отправленные Му Цином, покупал на них продукты и лекарства, иногда Хун-эр оставлял хозяйство и выбирался в город, чтобы заработать. За время отсутствия Му Цина он успел починить крышу дома, смастерить кровать и полочку и с нетерпением ждал его возвращения, но странствия Се Ляня затянулись. Три года пролетели быстро — наследный принц вознесся. Три мира содрогнулись в ликовании. Страна расцветала пышными плодами, поклоняюсь божеству, возводя ему храмы и обсыпая их щедрыми подношениями. Люди радовались так, словно небеса явили им чудо. С собой Се Лянь забрал самых близких людей, вручая им титул чиновников средних небес. Му Цин исчез из жизни Хун-эра так же быстро, как и появился. Матушку Му Цина, потерявшую возможность видеться с сыном, вскоре настигла серьёзная болезнь. Её глаза совсем ослепли, все время она начала проводить во сне. Му Цин не мог навестить её — правила запрещали спускаться к смертным. Хун-эр ухаживал за больной женщиной вместо него. Казалось, лишь за мгновение его жизнь вновь превратилась в мучение. Не вынося мольбу и стенания матушки в бреду горячки, он чаще стал уходить из дома, но и на улицах Хун-эра никто не ждал — оборванец, погрязший в нищете и грязи, мало кому мог понравиться. Он вновь превратился в изгоя, ловящего камни спиной и постоянно готового к драке. С его лица не сходила гримаса боли. Му Цин знал об этом. Видел собственными глазами, как жестоко Хун-эр отвечает обидчикам, не страшась даже смерти, и его сердце разрывалась. Он ничего не мог сделать, вынужденный лишь наблюдать со стороны. В конечном итоге, Се Лянь поручил ему разбирать прошения молящихся в его храмах, и времени на визит к матери и Хун-эру не осталось.

***

— Му Цин, никто в своих молитвах не упоминал засуху в Юнъане? — Се Лянь с крайне серьезным видом сдвинул брови. Му Цин удивлённо заморгал и отрицательно покачал головой. Ни один человек в храмах наследного принца не просил дождя. Вопрос был настолько неожиданным, что Му Цин даже не сразу нашел, что на него ответить. — В Юнъане на засуху не жаловались. С чего вы взяли? — Сегодня в столицу пришёл юнъанец. Он просил визит к государю у Ци Жуна. Сказал, что в Юнъане уже давно нет ни дождя, ни урожая. Му Цин чувствовал давящую тяжесть атмосферы. Взгляды Фэн Синя и Се Ляня в его сторону — недоверчивые, настороженные — не внушали оптимизма. Выжигая дыру в напряженных конечностях Му Цина, они словно бы напоминали ему, какой репутацией он пользуется. Злость от бессмысленности собственных усилий начинала переходить в апатию. В конце концов, Му Цин уже потерял всё. Он и уверен-то не был, что у него когда-то было хоть что-нибудь… — Думаете, я намеренно скрываю такие серьезные прошения? — голос дрогнул на последних словах. Фэн Синь, уловив в нем нерешительность, закричал: — Ты сам себя накручиваешь! Никто такого не говорил! Му Цин ненавидел такого Фэн Синя. Ненавидел за выражение лица, за манеру говорить, даже за голос — за все, что разрывало мясо в груди одним лишь своим видом. Му Цин не смог бы сосчитать, сколько литров крови он потерял под этим злым взглядом. Собственными руками он бы задушил себя, лишь бы… Лишь бы… — Думаю, мне придётся сходить к отцу, — прервал начинающуюся ссору Се Лянь. — Если он не знает о засухе, надо объяснить ему, в чём дело. А если знает, то спросить, почему он не отправляет в Юнъань помощь. — Ваше высочество, вы не можете спускаться к людям. Это нарушение правил, — Му Цин пытался отговорить принца, но, похоже, безуспешно. Се Лянь не намерен был слушать никаких доводов. Он был настроен решительно. Фэн Синь тоже хотел остановить его, понимая возможные последствия, но одной фразой наследный принц перечеркнул все возражения. — Пока люди в моей стране страдают от голода и засухи, я не вправе закрывать на это глаза. Се Лянь виделся Му Цину совсем юным, незнавшим проблем жизни, царским сыном. Ему не встречались на пути серьезные препятствия, которых он мог бы опасаться, и судьба улыбалась ему, казалось, со всех сторон. Жизнь его была проста и ясна, как солнце в небесах, а другой никакой он не знал. Полагаясь только на собственные чувства и ощущения, принц, забывая о рациональных расчетах, следовал своей легкой поступью за зовом сердца. Се Лянь просто не мог представить, что его собственные желания, его мысли и слова способны стать преградой на его пути. Му Цин боялся, что эта легкость в суждениях, будет иметь пагубные последствия. — Ваше высочество, не стоит так спешить! — Фэн Синь тревожно посмотрел на принца. — Мы же не уверены, что в Юнъань правда страдают от засухи. Давайте для начала сами все узнаем! Се Лянь пару секунд колебался, а потом решительно кивнул. — Хорошо, так и поступим! Завтра отправимся в Юнъань и все выясним! Му Цин облегчённо опустил голову и расправил плечи. Неприятное чувство после их разговора нарастало в груди, оно походило на огромное яблоко, полное гнилых червей, вот-вот готовых его пожрать. Отпустить мысль, что товарищи не доверяют ему, никак не получалось. Казалось, внутри у него с каждой секундой становилось всё больше шума, мешающего здраво рассуждать. В последние месяцы Му Цин все реже ходил по улицам Сяньлэ. Они стали казаться ему слишком шумными, многолюдными и, главное, напоминали о доме, в который он не мог вернуться. Как бы сильно Му Цин не избегал прогулок по городу, в этот раз, шагая под проливным дождём, он надеялся развеять мрачные мысли. Несколько раз мимо него, закрывая макушки зонтами, пробегали молодые люди, которые весело о чём-то переговаривались и смеялись — но никто не видел Му Цина. Он бы не рискнул принять выдуманный облик, прячась в невидимости. Промокший до нитки, Му Цин брёл под кронами высоких клёнов, носом ловя запахи мокрой листвы и зелени. Листья, опадая, шипели, а по земле стекали потоки дождя, рассыпающиеся в лужи. Вечерний воздух пел в унисон с мерным стуком капель. Му Цин посмотрел на небо, по лицу побежали струйки воды. Они попадали в глаза, и всё расплывалось. Он несколько раз моргнул, пытаясь прогнать неприятные ощущения. Одежда прилипла к телу. Дождь колотил по плечам. Му Цин не обращал на это внимания. Увлеченный раздумьями, он незаметно для себя оказался у маленького храма наследного принца. Таблички не было, но за деревянными стенами слышался аромат благовония. Перед входом в храм горел свет, несколько фонарей казались далёкими маяками в ночной тьме. Бедняки часто возводили скромные молельни, чтобы, как и остальные, показать своё уважение к наследному принцу. Таких храмов Му Цин видел не один десяток. Прячась от холодного дождя, он выжал свои одежды и переступил низенький порог. Внутри храма были лишь стол для подаяния и уродливая, кривая деревянная статуя. Она не была похожа на Се Ляня даже отдалённо. Скульптор, видимо, только научился держать в руках резец. Или вообще никогда не держал. Статуя напоминала скорее фигурку из дерева, которую мастер выстругал для забавы. Му Цин опустился на пол, плечом уперся в стену и, поджав ноги к груди, некоторое время сидел так, глядя на дождь, бьющий по листьям. С волос и по подбородку капли стекали за ворот. Увидь его кто сейчас в таком виде, точно решил бы, что Му Цин от одиночества тронулся рассудком. Вскоре он уронил голову на колени и закрыл глаза. Постепенно мысли перешли в сон. Он уже засыпал, когда услышал тихий скрип половиц. Открыв глаза, Му Цин увидел в дверном проеме юношу с большим красным зонтом. Его лицо покрывали бинты, но даже так его нельзя было не узнать. Щеки горели багровым румянцем, а на поясе висел мешочек. Юноша подошел к столу и зажег палочку благовония. Дождавшись, пока она догорит, он развязал мешок и достал несколько спелых персиков, которые аккуратно выложил на деревянную тарелку. Приподняв неприметную дощечку, юноша вытащил чайник и две небольшие чашки из своего тайника. Под трепет ливня он наполнил чайник травами, поджег под ним маленькую свечку и, дождавшись, пока чай заварится, разлил его по чашкам. Одну юноша придвинул к уродливой статуе. Му Цин никогда не видел, чтобы кому-то поклонялись так. Казалось, именно здесь — в этом маленьком храме — молился самый преданный последователь наследного принца. Му Цин не смог бы не узнать в этих мягких чертах лица Хун-эра, и, глядя на него, в груди вновь зашевелилось давняя тоска и вина. Он давно не посещал семью, боясь, что после визита не сможет вернуться к Се Ляню. Тревога мучила его, но сейчас, встретив Хун-эра здесь, он не сдержал улыбки. Мальчик продолжал двигаться вперед: построил храм, ухаживал за ним, приносил палочки благовония и менял фрукты. Жил, несмотря на всю тяжесть своего положения. Му Цин крепко задумался, наблюдая за Хун-эром со стороны. Ритуал с горячим чаем грел душу своей трогательностью. Кто бы кроме Хун-эра мог этим заняться? — Гэгэ, — сказал вдруг мальчик совсем тихо. Му Цин чуть не подскочил на месте от неожиданности, подумав, что расслабившись перестал быть невидимым. Но Хун-эр даже не посмотрел на него, продолжая отпивать из чашки. — Мне бы хотелось, чтобы ты когда-нибудь услышал мои слова. Сколько бы времени ни понадобилось, я буду приходить сюда и говорить с тобой. Му Цин ошарашенно моргнул, глядя на лицо Хун-эра. Спокойствие и серьезность мальчика, его неподвижная поза и слова, сказанные печальным голосом, в котором чувствовалась безнадежность, заставили позабыть о реальности происходящего. — Все в городе поклоняются наследному принцу, как умалишенные, но мне на него все равно, — пар поднимался от чашки к самому потолку. Хун-эр глядел прямо перед собой и ни разу не повернул головы. — Гэгэ, я никогда не смог бы следовать за ним или за другими божествами, поэтому я здесь. Может, этот храм не выглядит так же величественно, как храмы наследного принца, но в нем тихо и спокойно. Я построю храм для тебя, который не будет уступать другим, обещаю. Чашка у статуи была предназначена не его высочеству наследному принцу — она стояла для самого Му Цина. Он сделал пару шагов и сел напротив Хун-эра, не смея прервать его монолог и не притрагиваясь к чаю. — Гэгэ, я не знаю, зачем тогда ты позволил мне остаться в своём доме, — по щеке Хун-эра потекла слеза, и Му Цина охватил стыд. Он слишком мало сделал для несчастного ребёнка. — Если бы я умер, упав со стены или от голода на улице, у тебя не было бы стольких проблем. Хун-эр замолчал на мгновение, собираясь с духом. Му Цин жалостливо смотрел на него, сжимая кулаки. Он виноват в том, что говорит этот ребёнок. — Я должен быть благодарен за эту жизнь, и за возможность остаться с тобой, но… Му Цин зажмурился, чувствуя, как в горле образуется ком, а сердце сжимает горячее и тихое, очень печальное и какое-то бесконечно тоскливое чувство. Словно раздался один тихий и протяжный звук, от которого захотелось закрыть уши и спрятаться, где угодно, куда угодно — только бы его не слышать. — Но я так ненавижу себя, гэгэ. Слова вырвались откуда-то из глубины, как дым от костра заполнили собой все углы храма, и теперь лицо Хун-эра казалось совсем бледным, а в глазах стояли слезы. Повисла долгая тишина. Было слышно, что цикады на соседних деревьях поют все громче. Му Цин не смог терпеть дальше. Его тонкие пальцы опустились на ручку чашки, а голос разрезал ночную тишь. — Если хочешь кого-нибудь ненавидеть, — произнёс он, поднося чашку к губам. — Можешь ненавидеть меня. Я лучше всех подхожу на эту роль. Хун-эр засиял, словно перед ним наконец зажегся свет. Даже слезы на его щеках засверкали удивительным сочетанием цветов. Затрепетав от нахлынувших чувств, он снова заговорил, хватаясь за рукав Му Цина, будто тот в любую секунду мог исчезнуть: — Гэгэ! — Хун-эр улыбался самой нежной из своих улыбок. Он придвинулся ближе к Му Цину и, не отводя глаз, обнял его, руками обхватив за шею. — Гэгэ, почему ты весь мокрый? Му Цин прижал мальчика к себе в ответ, ставя чашку чая на стол для подношений. — Ты так вырос с тех пор, как я видел тебя в последний раз, — сказал он, склоняясь над юношей. — Никогда бы не подумал, что в мою честь построят храм. — Гэгэ, я построю для тебя храмы больше и лучше, чем этот! Мы же ещё увидимся? Я буду ждать столько, сколько будет нужно. Я буду приходить сюда каждый день! Му Цин засмеялся и погладил Хун-эра по голове. Грудь наполнилась приятным теплом. — Я постараюсь приходить чаще. На самом деле я боялся, что если вернусь домой, ты не захочешь со мной разговаривать, — он ласково улыбнулся и протянулся к чайнику, заново наполняя их кружки. — Веришь? Хун-эр потряс головой и устроился рядом, вытягивая ноги под столом. Его брови сдвинулись от волнения, а губы по-детски надулись. — Я бы никогда так не сделал! Му Цин провел с Хун-эром в храме всю ночь, распивая чай, жуя фрукты и разговаривая. Утром, разбудив мальчика, он отправил его отдыхать домой, пообещав вскоре снова встретиться, а сам вернулся к Се Ляню. Му Цин действительно ощутил себя счастливым этой ночью. Чудесный миг, наполненный запахом дождя и травяного чая, он надолго сохранит в памяти.