Lichtbringer

      — Ч’то такое «Т’ер’афл’ю»? — с искренним интересом спросил Воланд, глядя на положенный перед ним пакетик с лекарством. Глаза у него слезились и выглядели покрасневшими, как и нос, который он то и дело тёр ребром ладони. Судя по тому, как ёжился профессор, пряча пальцы в широких рукавах свитера, его знобило.       — Лекарство такое. Хорошее, — терпеливо пояснил мастер, борясь с желанием согреть его руки в своих, — Мне всегда помогает почувствовать себя лучше.       Профессор поморщился:       — Зач’ем? Я буду пить ч’ай, и вс… апчхи! И вс’ё пр’ойд’ёт.       Мастер посмотрел на него менее чем впечатлённо:       — Вы меня один раз уже не послушали…       — Но это пр’авда вс’егда помогает!       Воланд глухо закашлялся, жалобно шмыгнул и ткнулся носом в мастеров синий шарф крупной вязки, бывший надетым на него чуть ли не силой. Прикрыв глаза, мастер сделал несколько глубоких контролируемых вдохов. После этого получилось даже усмехнуться:       — Ну-ну, помогает… Вопрос только в том, как скоро.       В голове мастера со скрипом двинулись шестерёнки, напоминая мастеру об ужасающем в своём вероломстве плане, когда-то опробованном на Маргоше.       — Ладно, упрямый вы мой… — наигранно вздохнул мастер, не обратив внимания на то, как удивлённо закашлялся профессор, — Давайте я вам тогда хоть чай сделаю.       — С ч’ем? — глаза Воланда блеснули.       — С малиной. В термосе принесу, у меня как раз с собой есть.       — А ви тогда ч’то пить буд’ете?       — За меня не переживайте, — улыбнулся мастер. — Сейчас в столовую схожу и вернусь.       Никакого чая с малиной у мастера, конечно, не было, был только откопанный в домашней аптечке пакетик малинового Терафлю — лимонного фармацевт не нашла. Мастер тогда чувствовал себя так плохо, что готов был пить лекарство с каким угодно вкусом, лишь бы перестало знобить и течь из носа.       Ещё до начала пар термос оказался наполнен водой насыщенно розового цвета и был торжественно вручён всё ещё шмыгающему Воланду. Направляясь на растерзание к любимому четвёртому курсу, — бессовестные дети держались с ним по большей части на равных — мастер подумал, что было бы хорошо познакомить Воланда с Маргошей: в них было даже больше схожего, чем могло показаться на первый взгляд.

***

      — Отр’авит’ель, — недовольно простонал Воланд, — Иуда! За ч’то, мастер? Ч’то ви мн’е подл’ил’и?       Мастер спрятал улыбку в женском шарфе, завязанном французским узлом. Шарф этот был Маргошин, но Маргошу сегодня встречала Гелла на машине, так что за её здоровье можно было не беспокоиться.       — Я засн’ул во вр’ем’я собств’енной л’екции! — срывающимся звонким голосом возмутился профессор. — У м’ен’я дет’и сб’ежал’и! Это подр’ывает мой п’едагогическ’ий автор’итет!       — Простите, — не чувствуя вины, сказал мастер. — Это не подрывает ваш авторитет, правда. Дети вас очень любят.       — Хоть б’ы пр’едупр’едил’и… — проворчал Воланд, — Сейч’ас я ч’увств’ую себ’я р’асстр’оенным, и мн’е н’еловко. От эт’ого могу б’ыть гр’убым, пр’остит’е.       Прямо напротив них остановилась солидного вида чёрная машина. Мастер неуютно поёжился, но подал профессору руку и, придержав дверь, помог ему сесть поудобнее. Только после этого мастер обошёл машину и проскользнул на среднее сиденье, положив трость Воланда к себе на колени.       Высокий и хриплый голос водителя уточнил адрес. Мастер подтвердил, и машина тронулась с места.       — Я ж’иву н’е на Л’итейн’ом пр’оспект’е, — справедливо заметил Воланд.       — Конечно, — мастер кивнул, не отрывая глаз от дороги, — На Литейном проспекте живу я.       — О, — профессор сухо шмыгнул носом, больше по привычке, чем от необходимости, — Зн’ач’ит, мы ед’ем к вам в гост’и?       Мастер снова кивнул:       — Буду вас лечить… А, вы же не против?..       — Вопр’ос н’есколько запоздал’ый, но я н’е пр’отив.       Боковым зрением мастер видел, что Воланд прикрыл глаза и уткнулся в шарф.       — Пахн’ет хор’ошо, — сказал он приглушённым голосом, — Вами.       Мастер сглотнул и отвлёкся от наблюдения за дорогой, чтобы посмотреть на Воланда. Это далось ему до странного легко: поездка в комфорте была лучше и спокойнее, чем мастер ожидал от поездки на такси. Согласился он на неё исключительно по той причине, что его ужасала даже мысль о том, чтобы заставить больного Воланда добираться до метро пешком или бросить его на самолечение.       — Н’е делайт’е так больш’е, пожалуйста, — тихо и неразборчиво попросил профессор, подавляя зевок. — Конеч’но, я был не вполн’е пр’ав, и вс’ё-таки в сл’едующ’ий р’аз давайт’е постар’аемся найт’и др’угой путь.       Лёгкое чувство вины всё же царапнуло сердце мастера и свернулось неприятным комком в животе.       — Я беспокоился о вас, — честно признался он, — Видел, что вам плохо… У меня Маргоша такая же, постоянно простужается, а лечиться не хочет… В общем, другого пути я не видел. Простите.       — Беспокоил’ись? — запоздало повторил Воланд.       — Конечно.       — Интер’есно, — тихо сказал профессор, еле ворочая языком. — Хор’ошо, mein Meister… Es ist… sogar angenehm…       Губы Воланда дрогнули и приоткрылись. Когда машину слегка мотнуло на повороте, он уронил голову на плечо мастера. Сердце тяжело бухнуло в груди. Мастер замер и постарался расслабить жёсткое, неудобное плечо, мысленно умоляя его стать мягче, но профессор, казалось, не замечал угловатости и жёсткости. Всё то время, что они ехали, мастер почти не дышал, боясь, что ненароком разрушит мгновение. Только один раз, когда машина дёрнулась, чуть было не поцеловавшись с чужим задним бампером, весь напрягся, но тут же легко прикусил губу, возвращая себя в реальность.       Метро было привычнее и спокойнее.       Вскоре за окном такси показались выученные до кирпичика здания. Мастер мягко дотронулся до непривычно горячей щеки Воланда:       — Мы почти приехали.       Профессор пробормотал что-то на немецком и ткнулся лбом в плечо мастера.       — Ну же, надо просыпаться, а то на улицу спросонья холодно…       Сдержанно зевнув, Воланд с трудом разлепил веки. Жалобно шепнул почти в самое ухо:       — Ich bin müde.       Мастер почувствовал, как тонкие волоски наэлектризованно вздыбились на его руках.       — Haben Sie eine Weile Geduld, — попросил он, — Wir sind bald zu Hause und Sie können da ein bisschen schlafen.       Машина очень плавно остановилась.       — Здесь? — спросил водитель, обернувшись через плечо.       — Да, всё верно. Спасибо за поездку.       Мастер отстегнул ремень Воланда, затем свой, сунул трость под мышку и пошёл помогать ему безопасно выйти из машины.       — Mir ist kalt, — дрожащим голосом сказал профессор, цепляясь за предплечья мастера.       — Wir werden jetzt ins Warme gehen, — ответил мастер, почти привычным жестом разворачивая и прижимая его к себе. Вдруг особенно чётким стало чувство опустошения, но он стряхнул его, передёрнув плечами.       Воланд сжал челюсти и уронил голову на плечо мастера. Хотелось взъерошить его волосы или хотя бы просто погладить по голове, но в одной руке была как-то неудобно перехваченная трость, а на другой вис профессор. Удовольствия не добавляло то, что дом мастера был в старом фонде, и лифта в дома не было, зато была парадная мраморная лестница. Мастеру даже подумалось, что проще было бы донести Воланда до третьего этажа на руках, но он был не уверен, сможет ли удерживать его одновременно с подъёмом по лестнице, и решил не рисковать.       — Ну вот, дошли, — сказал он у дверей квартиры, ощущая некую неловкость, — Вы молодец, правда.       Воланд бледно улыбнулся, следя потускневшими и очень уставшими глазами за тем, как мастер расстёгивает куртку, тянет ключи из кармана плотных джинсов и открывает дверь.       — Я сейчас… — бормотал мастер, пытаясь вставить срывающийся ключ во второй замок, — Чайник поставим… У меня аптечка давно, хорошая. И плед…       Профессор хрипло рассмеялся, но смех почти сразу оборвался, превратившись в кашель.       — Мастер, н’е волн’уйт’есь и н’е тор’опитесь. Всё хор’ошо.       После этих слов мастеру почему-то и вправду стало легче, как будто исчезли железные обручи, сдавливавшие его грудь. Ключ сразу вошёл в замочную скважину и легко провернулся, позволив открыть дверь.       — Ну… Добро пожаловать… — мастер встрепал волосы, в очередной раз мимолётно подумав, что надо бы уже попросить Геллу хоть как-нибудь подстричь ему волосы. Деньги на парикмахера, наверное, можно было выделить, но тратить их на такие мелочи не хотелось совершенно.       Перегнувшись через порог, мастер щёлкнул выключателем в прихожей. Протянул руку профессору:       — Давайте помогу.       Эффект Терафлю, по всей видимости, успел сойти на нет: Воланда сильно знобило. Он очень старался не стучать зубами, но мастер каким-то шестым чувством угадывал его сведённые лихорадкой мышцы.       Мастер почти закрыл дверь, когда в лёгком желтоватом свете настенной лампы внезапно возник знакомый ему огромный чёрный кот с большими внимательными глазами и длиннющим хвостом. Маргоша говорила, что мейн-кун — это хвост, на конце которого прицеплен кот. Исходя из этого, мастер считал прозванного Бегемотом кота мейн-куном.       — Ну что вы стоите как неродной? — усмехнулся мастер.       — Я жду в’ас, — растерянно пробормотал Воланд.       — О, простите. Я говорил не с вами.       — Но тут… — профессор согнулся от приступа сухого кашля. — Тут же… больш’е никого н’ет…       Мастер посмотрел на очевидно зависшего профессора и чуть не расхохотался, хоть это и было бы верхом бестактности. Поспешил объяснить:       — Это я с котом говорил.       — Поч’ему на «ви»? — снова не понял Воланд.       — Я просто в какой-то момент жизни подумал, что это очень странно, что мы к котам обращаемся на «ты», — мастер пропустил Бегемота в квартиру и запер дверь на внутренний замок. — И что, возможно, им это неприятно… И решил обращаться к котам на «вы», если только они не предложат мне выпить на брудершафт.       Профессор рассмеялся — беззвучно, чтобы не спровоцировать новый приступ кашля, но искренне.       — Ун’икальн’ый ви ч’еловек, мастер…       Мастер разделся сам, помог раздеться Воланду, повесил его тяжёлую куртку на крючок, забросил шарф на полку и уже хотел помочь профессору снять ботинки, но, встретившись с ним взглядом, увидел его яркое смущение, почему-то смутился сам и отступил, давая ему пространство.       — Постарайтесь пока не засыпать, хорошо? — сказал мастер, сглаживая лёгкую неловкость. — Надо будет выпить лекарства.       — Хор’ошо. Я постар’аюсь.       В несколько чрезмерном тепле Воланд расчихался, стал шмыгать носом и, видимо, в общем и целом чувствовал себя до такой степени неважно, что почти не спорил, когда мастер усадил его на диван, сунув градусник под мышку, накрыл его колени пледом и ушёл на кухню — ставить чайник. Пока мастер отсутствовал, Бегемот покружил по квартире, пару раз весомо мявкнул и запрыгнул к профессору на колени. Воланд обрадовался, стал гладить кота по мягкой чёрной шерсти, и вскоре Бегемот характерно расхрюкался вместо того, чтобы размурчаться.       Мастер вернулся через несколько минут, уже с двумя слегка парящими кружками в правой руке и пачкой таблеток в левой.       — Жаропонижающее давать не буду, температура не такая высокая. Вот это, — он приподнял правую руку, — От кашля. Мне обычно помогает. Таблетки тоже хорошие, должны помочь.       — Зач’ем две кр’ужки? — брови Воланда приподнялись, выдавая лёгкое и весёлое недоумение.       — А во второй чай с малиной, — виновато улыбнулся мастер, — На этот раз не лекарство.       Профессор тихо засмеялся, почесав кота за ухом:       — Спас’ибо… За то, ч’то забот’ит’есь.       — А я о вас не могу не заботиться, — просто сказал мастер, заставив профессора опустить глаза от лёгкого смущения. — Возьмите пока вот эту кружку, чтобы потом вкусный чай пить. Сразу таблетки запейте…       Удерживая в ладонях вторую кружку, мастер сел рядом, включил временами барахлящий телевизор и убавил звук почти до минимума. На экране были красивые природные пейзажи, играла спокойная музыка.       — Мастер, — тихо позвал Воланд, глядя на экран.       — М?       — Сейч’ас, когда я в’ижу вас спокойн’ым, я поч’ти увер’ен, ч’то в маш’ине вам б’ыло… ängstlich. И вы вс’ё р’авно поехал’и со мн’ой. Спас’ибо.       Мастер тихо вздохнул:       — Источник моей тревоги лежит не в том, что случилось со мной.       — Р’азве от этого ваш поступок стан’овится м’енее ценн’ым? — возразил профессор. — Спас’ибо вам, мастер. Пр’осто хоч’у, ч’тобы ви зн’али: я в’ижу и цен’ю вс’ё, ч’то ви дл’я м’еня дел’аете.       Мастер кивнул и улыбнулся, но не смог повернуться к нему: воспоминания успели обвить его душу своими холодными путами. Картинка Галапагосских островов расплывалась перед глазами.       — Ч’то-то н’е так? — чутко спросил Воланд.       С тяжёлым вздохом мастер покачал головой:       — Это не вы. Давняя история…       — Есл’и хотите под’елиться, я вс’егда р’ад вас в’ысл’ушать, — профессор протянул руку к мастеру и сжал его предплечье. — Н’еобязательн’о сейч’ас. Н’еобязательн’о и потом… Пр’осто зн’айте, ч’то я р’ядом.       Мастер попытался улыбнуться и впервые за долгое время не смог пересилить тупую саднящую боль в груди. Воланд молчал, не лез в душу, и от его тихого сочувствия ужасно захотелось расплакаться… Как в детстве, когда это ещё было можно.       Квартира на Литейке досталась мастеру от родителей. Досталась тогда, когда он не был к этому готов: ему было почти семнадцать. Мартовским утром, ещё до учёбы, он серьёзно поссорился с родителями и, вспылив, сказал им, что раз они не способны понять и принять его, то и сына у них больше не будет. На учёбу мастер сбежал без куртки, ужасно замёрз из-за накрапывающего дождя, ветра и поднимающегося от воды холода, вернулся в пустой дом и ждал час… два… три… Он напрочь забыл о ссоре, о собственной жгучей обиде, о том, что не хотел возвращаться домой, метался по комнате из стороны в сторону и звонил, звонил, звонил то матери, то отцу, пока на побитом экране самсунга вдруг не высветился незнакомый номер. Мастер взял трубку и был готов повесить её, когда незнакомый голос монотонно сказал: «…попали в ДТП», но вместо «срочно нужны деньги» вдруг прозвучало таким же монотонным голосом: «Мои соболезнования».       В груди разлился неестественный холод, затопив всё тело. Мастер ничего не слышал. Голова закружилась. Кажется, он упал на колени, выронив телефон, но боли не почувствовал, вообще ничего не почувствовал, кроме стыда за то, что глаза у него совершенно сухие. Потом мастеру сказали, что случай был типичным — фура, красный свет… Мастер сжимал в руках чудом уцелевшего «Книжного вора», и ему было абсолютно похрену на типичность или атипичность. В его голове без конца пульсировала единственная мысль: мысль о том, что если бы не случилось этой ужасной утренней ссоры, его родители не поехали бы за этой книгой-извинением и были бы живы…       Маргоша знала, конечно. Знала, поэтому никогда не шутила на эту тему, даже когда мастер раздражал её, сильную и независимую женщину, своей временами чрезмерной опекой. Для Маргоши в юморе было мало запретных тем. Мастер был ей очень благодарен.       Вернувшись из собственных мыслей на собственный потёртый диван, мастер посмотрел на Воланда, а он посмотрел на него, посмотрел с мягкой и понимающей улыбкой, и лучики морщинок расходились от его ровно светящихся каким-то неизъяснимым светом глаз, как лучи солнечного света. Мастер отставил кружку, помолчал, попытался начать говорить, но смог только с третьего или с четвёртого раза. Сердце колотилось в безумном темпе, заливая жаром всё тело.       — Знаете, мне эта квартира досталась от родителей… — начал он. Профессор ободряюще накрыл его ладонь своей, остужая и успокаивая.       И вдруг стало совсем не страшно.       Мастер и сам не заметил, как вывалил на Воланда всю эту историю. Он не вдавался в причины ссоры, а профессор тактично не спрашивал, только слушал и не отнимал руки.       — Я вам оч’ень соч’увствую, — тихо сказал Воланд после того, как мастер выжал из себя всё до последнего слова и опустошённо затих, — Н’е пр’едставл’яю, как вам б’ыло т’яжел’о. Вы зн’ает’е, вс’е ил’и поч’ти вс’е л’юди ч’увствуют в’ину, когда умир’ают бл’изкие. Но это ч’увство — н’е истин’а.       — А что есть истина? — горько, но беззлобно спросил мастер.       — Истин’а в том, ч’то наше созн’ание нас обман’ывает, заставл’яя думать, ч’то мы могл’и сдел’ать больш’е. Пон’имает’е ли, mein lieber Meister, смер’ть невозможн’о пр’едугадать. Вс’е л’юди смертн’ы, а хуже вс’его то, ч’то иногда он’и смертн’ы вн’езапн’о… Но н’е ссор’а убивает их, а сл’учай, в’ысш’ие сил’ы, есл’и жел’аете. И ви никак н’е могл’и пр’едотвр’атить его, но н’е могл’и этому и спос’обств’овать. Может, они б’ы вс’ё р’авно поехал’и за кн’игой, пр’осто захотев вас пор’адовать, может, с н’ими пр’оизош’ёл бы несч’астн’ый случ’ай днём позже, и в этом тоже н’е б’ыло бы ваш’ей вин’ы.       — Вы просто хотите меня утешить, и я благодарен…       — Я хоч’у вас утешить, не спор’ю! — перебил профессор. — Но это факт! А факт — самая упр’ямая в мир’е вещ’ь!       Успевший задремать Бегемот, недовольно мявкнув, спрыгнул с коленей Воланда и скрылся в коридоре, изогнув пушистый хвост вопросом. Профессор ненадолго отпустил ладонь мастера, чтобы поставить кружку на пол, и тут же, гипнотизируя взглядом своих удивительно разных глаз, взял его ладонь уже двумя руками:       — В… Вы мн’е вер’ите?       Мастер улыбнулся впервые прозвучавшему совершенно без акцента слову «вы» и ответил стремительно, боясь передумать, словно шагая с обрыва:       — Верю.       — Это пр’авильно, — с ноткой самодовольства кивнул Воланд. На его губах играла весёлая усмешка. — Р’аз вер’ите мн’е, повер’ьте моим увер’ениям в том, ч’то вам н’е за ч’то с’ебя в’инить.       — Спасибо… Спасибо вам. — немного помешкав, мастер выдохнул непривычное, даже рискованное: — Теодор.       Воланд улыбнулся, и тогда мастер, обжигаясь об его холодные руки, поднёс их к своим губам и нежно мазнул по острым костяшкам. Профессор вздрогнул и облизнул губы.       — Придётся заварить вам новый чай, — сказал мастер, и голос его не сломался, несмотря на то, что голова казалась тяжёлой и пьяной, — Этот уже остыл и не сможет согреть вас.       — Мн’е н’емн’ого н’е хватает гр’елки, но вы, mein Miester, как и вс’егда, оч’ень тёпл’ый, — смущённо улыбнулся Воланд. — И я… Я н’е пр’отив ч’ая.       Прямо перед тем, как мастер отпустил руки профессора, ему показалось, что они стали немного теплее.