госпожа кровавый снег

Они сбегают. Пытаются, точнее. Тяжело даже не прорваться за пределы поместья, а просто сбежать оттуда. Хакури знает это с самого начала, но он верит в лучшее… Потому что кроме веры (и Тихиро) у него ничего не остается. Но, как он видит, судьба к нему не слишком благосклонна; возможно, он просто такой неудачник, а может, он просто глупый и наивный дурак, что пытается идти против сильных людей сего мира. Хакури не знает, и, наверное, не узнает никогда. Наивно было думать, что они вдвоем смогут противопоставить что-то лучшим в семье Сазанами без магического меча. Их окружают. Тихиро орудует мечом плавно и элегантно, она движется так быстро, что за ней не угнаться. Многих она ранит, легко избегает атак по себе. Хакури приходится тяжелее, но у него в руках вещица, которая делает его уровнем едва ли не выше Сои — а все потому, что это центральный ингредиент магического клинка. Небесный камень. Он и правда дает ему столько сил, что со своей неказистой магией и столь же не доведенным до идеала владением клинка он может доставит проблемы семье. Когда датенсеки в руках пульсирует, Хакури игнорирует это. У него нет времени, он должен помочь Тихиро, должен… Потому что сейчас на нее набрасываются сразу несколько братьев, потому что сейчас они теснят ее, если он не сделает что-то, если… Он складывает пальцы в печати, уже готовится использовать «Погребение», и знает, что, сделав это, точно поможет Тихиро, лишит ее проблемы хотя бы в виде одного из братьев… Но в этот момент словно судорога проходит по его руке, а затем, как в замедленной съемке, он видит, как собственное тело предает его. Хакури чувствует, будто бы его одновременно пронзили сотней мечей, будто бы бросили в кипяток, швырнули в ледяной океан; рука, держащая датенсеки, изгибается под странным углом, а затем из нее, будто из дырявого шарика, начинает хлестать кровь, столько крови… И следом — все тело, точно так же. Адская боль пронзает разум Хакури, и она — единственное, что там остается, вытесняя все остальные мысли. Он даже закричать не может, не может разжать руку, но камень сам выпадает, потому что несколько пальцев отваливаются вместе с ним. И все точно так же, слишком медленно, он видит, как падает на землю, потому что ноги больше его не держат. Ах, это конец. Он не успел дотерпеть до конца. Прости, Тихиро. В ужасе он смотрит на нее, Тихиро глядит на него в ответ, и одними губами он произносит — беги. Не жди меня. Спасай свою жизнь, в конце концов, ради этого Хакури и жертвует собой, ради этого… О, он готов отдать всего себя лишь рад того, чтобы Тихиро жила. Лишь рад того, чтобы Тихиро была счастлива. Впервые в жизни у него появился смысл просыпаться на следующий день, и Хакури отдаст все, чтобы Тихиро добралась до конца. Так он думает в тот момент, когда ноги окончательно подводят его, и он падает на землю. Кровь брызжет во все стороны. Тихиро что-то ему беззвучно кричит. Хакури не знает, видит лишь то, как шевелятся ее губы, и сам улыбается в ответ, понимая, что выхода нет, что он обречен. Она должна сбежать. Она должна жить дальше, найти все мечи, отомстить всем убийцам отца… Должна быть счастлива. А Хакури… Ему будет достаточно тех маленьких крупиц счастья, которые он пережил с ней за эти несколько месяцев. Так мало счастья за восемнадцать лет, но даже такая кроха окупает все пережитые страдания. В конце концов Хакури встретил Тихиро. И это уже много для него значит. Но случившееся… Выбивает ее из колеи. Спокойствие пропадает, Тихиро начинает ошибаться. А ошибки там, где каждая секунда может стоить жизни… Стоят слишком дорого. Ее окружают. Хакури видит это остатками угасающего сознания. Даже ее превосходные умения уже не позволяют дать отпор старшим братьям. И это без Сои!.. О чем они вообще думали, о чем!.. Они были обречены с самого начала, верно? Тихиро смотрит ему в глаза, всего мгновение, и он видит, как в ее глазах меркнет свет. Он может лишь беззвучно хлопать ртом, когда она прижимает лезвие к своей шее, и они вновь смотрят друг на друга. Не делай этого, думает Хакури. Но он знает, что если она останется жива, то поместье Сазанами станет для нее могилой, и потому лишь слабо улыбается разбитыми губами, чувствуя, как на них пузырится кровь. Выбора у них и правда нет. Жаль, что все так закончится… … интересно, встретятся ли они на том свете? Лезвие скользит по коже. В воздух взмывают алые пятна. Хакури теряет сознание и падает во тьму. Все кончено. Для них все кончено. Но почему-то не умирает. Сознание возвращается вспышками. В первые несколько раз, когда он просыпается, он не может понять, где именно находится. Свет бьет в глаза, иногда становится слишком темно. Все тело болит. Ему хочется плакать, ему хочется провалиться в сон опять, ему хочется… Ему ничего не хочется. Тихиро? Тихиро… Где ты, Тихиро?.. Тихиро… Когда он открывает глаза в этот раз, все тело отдается страшной болью, но Хакури сдерживает стон. Он с трудом смотрит вперед, где видит слишком хорошо знакомый пол отцовского кабинета; видит и то, что смотрит на него как-то странно, а потом понимает — кто-то держит его за шкирку. Сил поднять голову нет, потому Хакури просто рассматривает чужой сапог рядом. Интересно, кто это. Интересно… Соя, это ты? Соя… Он видит свою руку, свисающую вниз. Она грубо забинтована, и на ней нет нескольких пальцев. — Попытка побега!.. Как наивно. Голос отца? И вдруг Хакури вспоминает. В ужасе он дергается, и его встряхивают за шкирку, отчего он вновь безвольно повисает в чьих-то руках. С огромным трудом Хакури поднимает голову, закашливаясь кровью: и он видит то, что и думает. Кабинет отца, его самого, стоящего у стола, и всю сильнейшую четверку. Двое из братьев держат… Тихиро, это Тихиро! Хакури невольно дергается вперед, пытаясь окликнуть ее, но стоит ему просто пошевелиться, как он слышит голос над головой, настолько тихий, так, чтобы мог расслышать лишь он: — Не шевелись. Соя… Но потом он видит Тихиро. Наверное, проходит совсем немного времени: ворот белого кимоно у нее окрашен в алый, словно кровь брызжет целой струей. Один из братьев держит ее под пояс, потому что стоять сил у нее нет, заметно по тому, каким белым кажется ее лицо, как бинт почти сливается с кожей, настолько она бледна, лишь алые пятна на нем оповещают о том, что там есть ткань. Но одно не меняется — взгляд, и Тихиро с видом загнанного зверя смотрит на Сазанами Кьеру, который продолжает ходить вокруг. Хакури часто видел отца, и потому знает, что тот сейчас в ярости — но он не кричит в такие моменты, о, нет, у него просто взгляд меняется на такой, что хочется забиться под пол и замереть, не дышать. Тихиро пытается дернуться, но попытка настолько слабая, что братьям даже не приходится напрягаться, чтобы ее удержать. — И вы действительно рассчитывали на то, что у вас получится? — Кьера надсадно вздыхает, будто разочарованный. Потом кивает в сторону Хакури. — Ну ладно он-то, бестолковый. А ты? От тебя я ждал куда более разумного поведения. — Дай мне сдохнуть, — хрипит Тихиро, пока на губах у нее пузырится кровь. — Убей меня. — Прекрати драматизировать. — Ублюдок! Кьера смотрит на нее, будто на глупого ребенка. — Без знаний Рокухиро Кунисигэ о принципах работы датенсеки… ты нам действительно бесполезна. Хорошо же ты обвела меня вокруг пальца. Впрочем, это моя вина, — улыбка на губах у Кьеры становится шире, добродушней, но взгляд ледяной. — Не стоило доверять глупой девице. Все это неважно. Рокухиро Тихиро… Ты действительно хитроумна. Это был опасный и глупый план, но он мог сработать. За это я обязан тебя похвалить. Потому что теперь я знаю, как именно следить за тобой, чтобы больше такого не повторилось. Еще раз Тихиро дергается в исступлении, пытаясь вырваться, но тщетно. Повязка на ее шее пропитывается кровью. Она щерится, как бешеная собака, и плюет в лицо Кьере, всеми силами упирается, но тот лишь с горьким смешком вытирает слюну со скулы и сухо замечает: — Связать нашу кровь все еще будет выгодно и почетно. Обработайте рану еще раз, затем перетащите ее вещи в главный дом и установите караул, — он машет рукой, и Тихиро взвывает, словно бешеный зверь. Затем отец разворачивается к Хакури, и их взгляды пересекаются. Отец… глядит на него равнодушно. — Этого в расход. — Нет! Нет, Хакури!.. Тихиро мгновенно меняется в лице, исчезает все ее звериное нутро, в этот раз она даже не боится демонстрировать страх, царапает руку брата. Она рвется к нему, и их взгляды наконец пересекаются. Сил держать глаза открытыми становится все меньше, и Хакури хочет прошептать ей что-то напоследок, подбодрить… Но он знает, что в такой ситуации ничего из этого не сработает. Сюда его притаскивают просто для того, чтобы демонстративно убить на глазах у Тихиро. Отец легко это сделает, чтобы сломать ее волю. Потому он просто шепчет ей первое, что приходит в голову. — Не умирай. Потому что Хакури верит, что в конце концов Тихиро ждет счастливый финал. Но она так не думает. — Скорее! Она пытается откусить себе язык! Хакури хочет броситься к Тихиро, но сил нет, ведь его тело — сплошь рана; он может лишь наблюдать за тем, как несколько братьев хватают ее за руки и за ноги, а сестра разжимает ей рот рукой, не давай сомкнуть зубы на языке. Тихиро извивается, шипит, и под конец издает дикий вой, словно загнанный в ловушку зверь. Голос ее стихает, когда ей запихивают кляп в рот, а потом, когда отец кивает, они покидают комнату. Сам, Хакури, кажется уже глохнет. Слишком много крови теряет. Мир вокруг постепенно теряет очертания, и он в последний раз провожает Тихиро взглядом, как ее утаскивает один из братьев, закидывая на плечо. Она сопротивляется, кричит и рычит, впервые он видит ее настолько эмоциональной. Жаль, что повод такой. Когда Тихиро проявляет эмоции… Это невероятно прекрасно… Ему бы хотелось увидеть, как она улыбается. Напоследок. Сил не остается, и Хакури просто опускает голову вниз. Угол зрения сужается все сильнее и сильнее, пока он не видит лишь темный тоннель с неразборчивыми очертаниями. Кажется, его опускают на пол… Хакури чувствует, что это именно отец подходит ближе, видит нечто, напоминающее саблю. Жаль, что он так и не помог Тихиро сбежать. Жаль, что он оказался бесполезным в итоге. (но ведь он знал, чувствовал) (что эта затея плохо закончится) Иногда просто хочется верить в лучшее. О, боги… Если вы действительно существуете… Заберите всю ту мизерную удачу, что есть у Хакури, даруйте ей сил… Пожалуйста… Это меньшее, что он может просить… Отец что-то произносит. Сверкает сталь. Он заносит саблю, чтобы убить одним точным ударом. Лезвие опускается вниз, словно в замедленной съемке… пока вдруг что-то не хватает его раньше, чем то коснется шеи. Хакури же просто закрывает глаза и теряет сознание. Он просыпается от свиста. Кажется, это чайник гудит. Слышны звуки шагов, обычные бытовые шумы, и несколько минут, лежа с закрытыми глазами, Хакури думает лишь о том, почему же ему так плохо. Наверное, он опять заболел, а Тихиро сейчас что-то готовит… Сейчас они поедят вместе, и потом он уговорит ее лечь рядом. Будет так хорошо уткнуться ей лицом в плечо и вновь уснуть… Да, точно… Тихиро… — Тихиро… Внезапно, словно вспышка, Хакури вспоминает. Воспоминания ударяют сильнее, чем молот по наковальне. Они проносятся быстрым вихрем, и с ужасом он вспоминает все, что случилось. С трудом Хакури раскрывает глаза и понимает, что по какой-то причине он все еще жив. Несколько секунд он просто смотрит в потолок, пытаясь понять, где он находится, потом понимает, что помнит эту комнату: потому что это его тесный домик на отшибе всего поместья. Но кто-то рядом, кто-то готовит… Неужели… В сердце закрадывается слабая надежда, и Хакури с огромным трудом поднимает голову с подушки, пытаясь понять, кто сейчас рядом (это Тихиро? Тихиро?), но, не успевает он даже двинуться, как над ним появляется тень. Зрение пока размыто, и, видя белые одежды, Хакури чувствует, как сердце бьется чаще… Но реальность оказывается разочаровывающей, потому что над собой Хакури видит Сою. Тот вытирает руки тряпкой; неожиданно, понимает Хакури, одна ладонь у него забинтована. Почему-то он даже страха не чувствует, лишь угнетающее разочарование. Но если Соя рядом… Значит, Хакури и правда жив. Потому что, если Соя тут… жизнь и правда продолжается. Ведь она невероятно разочаровывающая. — Не вставай. Ты болен, Хакури. Тот хочет возразить, но закашливается и сворачивается в клубок от боли. Он хочет сжать кулак, но вдруг понимает, что на не может нормально двигать левой рукой, будто, будто… Когда он отрывает ладонь от своего рта, то видит кровь на бинте, обвязанном вокруг… его искалеченной руки. Ах да. Пальцы… Двух пальцев как не бывало. Соя присаживается рядом с ним и кладет руку на плечо. Взгляд у него на удивление измученный. Никогда еще Хакури не видел старшего брата таким, даже все его моральные терзания из-за недоверия к Тихиро так на нем не сказывались — но сейчас брат словно осунулся, и его обычно вечно аккуратно заплетенные косички завязаны абы как. Вместо приветствия Соя просто притягивает Хакури рукой к себе и сжимает в объятиях, утыкается лицом в плечо и долго молчит, но в сравнении с тем, что было в прошлом, эти прикосновения почти не ощутимы. А может, у Хакури просто организм творит чушь, и потому он не может толком почувствовать прикосновений. Он не знает. Он уже ничего не знает. — Почему я… жив?.. — Я уговорил отца, — шелестит голос Сои позади. — Это был ты… тогда? Остановил его меч?.. Хакури опускает взгляд вниз, на забинтованную руку Сои. Тот то ли качает головой, то ли кивает, не видно, но вслух не произносит ничего, но Хакури и не нужно больше подтверждений. Он не знает, чувствовать ли благодарность к брату… В прошлые разы он был в бешенстве, что тот вернул его обратно в поместье, что его одержимость настолько сильно мешала Хакури жить — даже дышать!.. Но, в итоге, самое смешное, что именно больная любовь Сои к младшему брату в итоге оказалась тем, что спасло его уже который раз. Все это так по-злому иронично. — Что… было? — Прошло две недели. Ты был серьезно ранен из-за того камня. Словно всего внутри перемололо. Настолько хотел сбежать, что пожертвовал собой? — хватка Сои становится крепче, но, когда Хакури жалобно скулит, он немного расслабляет руки. — После вашей попытки побега… отец хотел убить тебя, но я уговорил его не делать этого. В этот раз он мне не поверил. — Но я все еще жив. — … да. Ты все еще жив. Соя так медлит, будто бы не уверен в чем-то. Хакури же чувствует, как где-то в груди зарождается комок подозрений. — На что ты обменял мою жизнь? — Отец… все еще жалостлив. Когда я стал его уговаривать… он потребовал с меня гарантию, что ты больше никогда не сбежишь. Что не поступишь глупо. Я не смог… придумать ничего дельного, но… — И что же ты придумал? Хакури ощущает, как начинает злиться, а вместе с этим на его губах начинает пузыриться кровь. — Я обменял кое-что… Мы обменяли… Подозрения вырождаются в догадку, и Хакури резко вырывается из тисков братских объятий и смотрит ему в глаза, когда тот как-то напугано дергается, совершенно не похоже на него. Хакури сцепляет зубы, когда тот, будто отруганный ребенок, отводит взгляд. Все же, понимает он, Соя довольно инфантилен. Значит, что-то… — Я уговорил женщину, — шелестит одними губами брат. — В обмен на твою жизнь, она отдала все секреты отцовской ковки. Мы добыли информацию из ее головы с помощью магии. Теперь нам не нужна она, и, если потребуется… отец от нее избавится. Хакури чувствует, как начинает дрожать в беспомощной злобе. Он хочет сжать кулак, но рука тут же отдается резкой болью. Не только пальцев он лишается, но и ее саму переламывает, будто в мясорубке. — Мне пришлось. Пришлось… Соя бормочет эту мантру, словно единственное объяснение. Даже не извиняясь. Но Хакури устает от этого. От этой семьи, от этих нелепых объяснений. Он злится сильнее, отчего тело откликается еще большой болью, но не реагирует вообще, просто впивается в старшего брата разъяренным взглядом. — Пришлось, значит?! — Я выхаживал тебя в одиночку… — Да мне наплевать! — от злости Хакури едва ли не колотит, и на попытку Сои протянуть к нему руку он бьет ее по ладони. — Отвали от меня! Кто тебя просил?! Ты мог сделать что угодно, но решил, что держать при себе меня выгодней?! Если бы ты реально меня любил, то помог бы мне с Тихиро сбежать! Да ты только о себе и думаешь! У Сои дергается бровь, но он ничего не успевает ответит, прежде чем Хакури тычет ему в грудь пальцем и рычит: — Лучше бы ты либо не помог нам тогда, либо дал нам сдохнуть! — Откуда у тебя такие мысли?.. Раньше… Ты не был таким… — Плевать, что было раньше! Теперь я изменился! Теперь я… Договорить он не успевает, потому что заходится в новом приступе кашля, куда сильнее предыдущего. На языке проступает явный привкус крови, и он падает обратно на футон, пока Соя завороженно на него смотрит. Но терпения брата тоже коротко, и в следующий миг он кладет руки Хакури на плечи и тянет к себе, ближе. В этот раз сопротивляться не получается. — Вот видишь, о чем я говорил, Хакури?! — пальцы Сои сжимают плечи так больно, что тот невольно начинает хныкать, но брат даже не реагирует, смотря на Хакури с таким остервенением, будто на грани срыва. — Она сгубила тебя! Я говорил, что она опасна, но ты не послушал! Вам нужно было и дальше играть в свою глупую любовь, пока отец вам верил! Но теперь слишком поздно! — Да мне плевать! — Почему тебе не плевать на эту женщину, но наплевать на меня?! Я тоже тебя люблю, Хакури! — А я тебя ненавижу! Последнее Хакури почти выплевывает брату в лицо, и Сою перекашивает так, будто он не ожидал услышать чего-то подобного. Он отступает назад, пока Хакури собирается с остатками сил и не цедит, игнорируя текущую изо рта кровь: — Ты мне всю жизнь испортил! Я боялся дышать рядом с тобой, потому что ты меня постоянно колотил! Никогда не спрашивал моего мнения! — Хакури… — Знаешь, как больно мне было?! Не знаешь, потому что тебе было наплевать! Но по сравнению с той болью, эта — так, пустяк! Потому что я получил эти раны, защищая то, что мне дорого, а не потому что ты не умеешь нормально показывать любовь! Ненавижу тебя, ненавижу!.. Внезапно, Соя нависает над ним, словно голодный зверь. Он хватает Хакури за ворот и швыряет его на пол прямо под собой, отчего тот взвизгивает от боли, а потом, не отпуская, заносит кулак. И вновь хнычет… Вот и все, неожиданно равнодушным тоном про себя думает Хакури. Вот и настал момент, когда Соя тебя убьет. Наконец-то это случилось. Он только зажмуривается, думая про себя, что избиение в таком состоянии не переживет, но… Удара не следует. На всякий случай он выжидает несколько секунд, прежде чем приоткрыть один глаз. Кулак Сои зависает в нескольких миллиметрах над ним, но все никак не опускается. В глазах Сои неожиданно заметно сомнение. — Терпение… — медленно произносит он. — Одной болью ничего не добьешься… Будто бы с огромным трудом для самого себя он разжимает руку и опускает ее. Хакури настораживается; с братом никогда не угадаешь, он слишком быстро меняет настроения, но слова Тихиро явно задевают в нем что-то, раз он с такой агонией их произносит, словно нет в мире иной истины. Пальцем Соя стирает слезу из глаза, после чего за шкирку тащит Хакури обратно к изголовью матраса, возвращая на место. Сопротивляться этому сил больше нет, и потому он просто поддается судьбе, позволяя укрыть себя сверху одеялом. Движения Сои резки, дерганы, но в этот раз он словно пытается стараться. Потом просто садится рядом и смотрит куда-то вдаль, отчего становится лучше видно, насколько измученно у брата лицо. Выходит, он один эти две недели сидит рядом с Хакури? Выхаживает его, пока тот пытается умереть из-за нанесенных датенсеки ран? — Что с Тихиро? Соя зло сцепляет зубы, но затем опускает взгляд вниз, на Хакури. — Она потеряла много крови из-за того, что попыталась перерезать себе глотку. Жаль, что не удалось, сожалеет про себя он. — Потом она попыталась откусить себе язык. Когда не вышло — заморить себя голодом. Когда не вышло… Тихиро пробует все, лишь бы не быть запертой в этой клетке. Хакури понимает и сожалеет. Отчего-то Соя не заканчивает этот список, обрывая предложение посреди слова. — Она все еще очень слаба. Наложницы отца следят за ней каждый день. Они готовят ее… к тому, что не сделал ты. Хакури передергивает от этой мысли. Севшим тоном он роняет: — И кто теперь будет вместо меня? — Я думаю… сам отец. Чтобы избежать… проблем. От услышанного Хакури едва ли не тошнит, и он не сдерживает отвращение на лице; впрочем, Соя не высказывает к этому никакого интереса, лишь глядя на него пустым взглядом. Потом отворачивается. — Отец не даст вам больше встретиться. — Почему?! — Я перескажу тебе слова отца. В тебе Рокухиро видит надежду, которая не позволяет ей сломаться. Если убрать тебя из формулы, то она мигом потеряет единственное, что давало ей возможность бунтовать. Кроме того, отец видит в тебе опасный и нестабильный элемент, уже два раза подставлявший семью. Он бы избавился от тебя… — забинтованная рука Сои сжимается в кулак. — Но это его милосердие. — В задницу такое милосердие! Я все равно с ней встречусь! Я не дам этому случится, я не дам отцу ее и пальцем тронуть! — В твоем-то состоянии?.. — Мне все равно! Никто его не остановит! Даже отец! С трудом он приподнимается на локтях, что занимает у него непозволительно долгое время; Соя же наблюдает за ним из-пол полуприкрытых глаз, не помогает, не шевелится, будто бы восковое изваяние. Подняться на ноги нет сил, даже сидеть не полу сложно, но Хакури игнорирует боль в поломанном теле, он на четвереньках ползет вперед. Плевать, сколько времени у него это займет!.. Он доберется до Тихиро, чего бы это не стало! Когда он кое-как добирается до выхода из дома, Соя наконец встает на ноги и следует за ним. Сопротивляться тому, как брат подхватывает его на руки, в состоянии Хакури невозможно, потому он даже не пытается вырваться — а может, просто слишком сильно выдыхается. — Лучше отдыхай. Чем быстрее заживут твои раны, тем быстрее ты сможешь встать. — И ждать, пока я поправлюсь?! Пока Тихиро там… — Отдохни, — резко обрывает его Соя. — Ради твоего же блага. Хакури хочет возразить, но не находит нужных слов. Он просто закрывает глаза, чувствуя, как брат укрывает его одеялом и гладит по голове… И вдруг понимает, что косички нет. Но так даже лучше, думает Хакури, медленно погружаясь в дебри сновидений, слишком измученный сегодняшним пробуждением. Потому что от семьи Сазанами меня тошнит. Я — кто угодно, но не часть клана. На следующий день (на следующее пробуждение; Хакури без понятия, сколько времени он спит) он пробует совершить пробный марш-бросок до Тихиро, хотя знает лишь то, что она где-то в главном доме. Сил хватает лишь на то, чтобы кое-как дойти до веранды главного дома, где ему приходится остановиться. Это и становится главным препятствием — слуги доносят братьям, а потом приходит Соя, который оттаскивает его назад. Хакури так запросто запрокидывают на плечо, что ему почти стыдно, с другой стороны глупо этого смущаться, Соя выше и сильнее его, да и Хакури и правда тяжело ранен. Но он пробует ровно то же самое на следующий день, еще через один, и еще… Ни разу он не видит Тихиро. Вероятно, это начинает раздражать отца, о чем он уведомляет Сою; тот, словно гонец плохих вестей, приходит под вечер. Сегодня одна из наложниц сжаливается над Хакури и приносит ему теплой каши поесть, чему Хакури только и рад. Навыки брата в готовке не столь хороши, а сам он сейчас стоять у плиты не в состоянии. Он угрюмо смотрит на старшего брата на пороге собственного дома, и тот садится рядом. Лицо Сои все еще бледно, но теперь заметна нервозность, ранее не виданная. Хакури отставляет тарелку в сторону. — Что ты тут забыл? Неожиданно, понимает Хакури, он уже не так озлобленно реагирует на нахождение брата рядом. Тот будто бы пугается отпора, а Хакури просто с ужасом осознает, что в своем родном доме, помимо запертой где-то Тихиро, Соя остается единственным его союзником, пусть и понимает любовь как проявление силы. Сраная ирония. Соя странно на него смотрит. — Я… — Достаточно так долго возиться со своим бесполезным братом, Соя. От голоса отца Хакури вздрагивает, и его прошибает холодный пот. Неуверенно он поднимает голову, когда отец входит в комнату и критично осматривает помещение. Заметно, как он морщит нос: скорее всего тут пахнет потом и лекарствами, запахами болезни, что для относящего критично к своему окружению Сазанами Кьере видится чуждым и гадким. Но он быстро возвращается к своему равнодушному состоянию и неторопливо подходит ближе к постели Хакури. Тот только сжимает одеяло крепче, смотря на отца исподлобья. Ответить тут нечего. — Он до сих пор доставляет проблемы, — медленно произносит отец разочарованным тоном. Соя вздрагивает, его глаза начинают бегать из стороны в сторону. — Это больше не повторится. Не повторится же? Да, Хакури? — Повторится! — рявкает тот, смотря Кьере в глаза. — Я доберусь до Тихиро, чего бы мне это не стоило! — Сколько упрямства и энтузиазма, да все не в то русло… Довольно. Кьера цокает языком и выразительно смотрит на Сою, отчего тот становится еще бледнее. — Я достаточно наслушался твоих обещаний. У меня есть терпение, но это уже слишком. Когда в руке отца материализуется рукоятка сабли, старший брат вдруг угрюмо сцепляет зубы, но потом бормочет: — Нет нужды. Мы обговорим этот вопрос. Батюшка, я уверен, в этот раз Хакури послушает, и… — Я уже слышал твои обещания. Впервые в жизни Хакури видит, как отец отчитывает Сою, своего лучшего сына. Зрелище… сюрреалистичное. Сложно даже как-то отреагировать, потому он просто наблюдает, чувствуя, как по спине катится пот. Он вздрагивает, стоит отцу легким движением руки достать саблю из подпространства и указать кончиком лезвия на него. Но Хакури только сглатывает. Он угрюмо смотрит на Сою, который выскакивает перед ним и падает на колени, смотря слезящимися глазами отцу прямо в глаза. — В этом нет нужды. Хакури просто внушаемый дурак! Эта женщина его обдурила, вот он и все пытается до нее добраться! Ну не злитесь же Вы на него, взгляните, в каком он состоянии! Какие от него могут быть проблемы? — Инцидентов на неделю было достаточно. Соя очевидно нервничает, потому приходит к более дурацким идеям: — Я его отговорю. В этот раз… В этот раз даже отец закатывает глаза. — Соя. Я понимаю, ты чувствуешь симпатию к единоутробному брату. Это нормально. Но он — паразит нашего клана. Ты ведь и сам так думаешь, да? — взгляд Кьеры упирается в Хакури. — Ты ненавидишь всю свою семью, а все потому, что влюбился. Когда Хакури угрюмо кивает, Соя смотрит на него, как на умалишенного. — Как глупо… Как наивно и очень-очень глупо. Впрочем, Кьера тоже явно в чем-то сомневается, заметно по его взгляду. Значит, надо додавить. Хакури косится на Сою, явно разрывающегося между своим щенячьим обожанием к брату и страхом перед отцом, и затем рявкает: — Ты же собираешься использовать Тихиро, да?! Ради своей гадкой мечты о наследнике! — когда Кьера опускает на него мало заинтересованный взгляд, Хакури скалится: — Ты сам хочешь это сделать, верно? Я не позволю! — И что ты сделаешь? Когда Кьера это произносит, Хакури давится словами. Отец же снисходительно улыбается. — Ты даже об этом не думал. Верно. Потому вы и не сумели сбежать, хотя план у вас был. Вы просто плохо все продумали. Но это неважно. Я знаю, что сейчас спор пойдет по второму кругу, потому, Соя, как еще ты сможешь убедить меня не убивать Хакури? — Соя лишь ртом хлопает немо, не в силах ничего произнести, что, видимо, тоже было ожидаемо. — Тогда опустим прелюдии. Предложение есть у меня. Соя, сломай своему брату колено. Несколько секунд в комнате висит молчание. Хакури кажется, что он ослышался, он оторопело смотрит на отца, но, видимо, не только он удивлен, потому что Соя дрожащим голосом переспрашивает: — Что?.. — Я говорю, сломай своему брату колено. Сделай из него калеку. В таком состоянии он и правда будет безопасен. Если ты не хочешь, ничего страшного. Я сделаю смерть быстрой и безболезненной. Ах… Теперь Хакури понимает. Отец наверняка знает, кто помогает Тихиро и ему сбить настройки «регистрации», подозреваемый лишь один. Значит, это проверка не столько для Хакури, сколько для Сои… Они с братом смотрят друг другу в глаза, тот опять хнычет — слезы льются рекой. Так странно, что старший и сильнейший из братьев так часто плачет. В детстве Хакури считал это милым. Потом начал бояться. Теперь же… Он не знает, что ему думать. Потому он просто сглатывает. — Хакури… Голос брата доносится глухо, как эхо. — Хакури… Прости меня… В конце концов, Соя всегда выбирает самый простой путь. Потому что он тоже боится. Каким сильным бы ты ни был, но Сазанами Кьера всегда выше, всегда смотрит. Он пытается вырваться, когда веревкой ему связывают руки, брыкаться, но сил не хватает. Рот ему закрывают кляпом, и Хакури немо кричит, когда темная фигура Сои склоняется над ним и кладет руки на ногу. Он извивается как змея, но все это тщетно. — Прости меня. Ни за что. В следующую секунду доносится громкий хруст, а затем — сдавленный крик. Когда с утра Тихиро просыпается, рядом уже кто-то есть. Обычно это одна из наложниц, она словно специально чувствует, когда именно ресницы у Тихиро начинают дрожать перед пробуждением. Стоит ей сесть на футоне, как та помогает расчесать ставшие уже длиннее волосы, аккуратно, попутно сетуя, что такой длины пока не хватает, чтобы собрать в пучок. Затем она протягивает стакан воды и таблетку, чтобы восстановить баланс железа в организме после потери крови. На вопрос о самочувствии она отвечает вежливой улыбкой и говорит, что все в порядке. Вторая подошедшая наложница помогает сменить повязки на ране на шее и обработать их. Затем она отворачивается и возвращается с только что нарезанным яблоком — невиданное лакомство зимой. Дольки выполнены в виде зайчиков, и Тихиро знает, что красные яблоки — это тоже необходимость, «лекарство» для выздоровления организма, потому что Сазанами Кьере Тихиро нужна здоровой и живой. Она тянет пальцы и послушно съедает одну дольку, пока наложница, помогающая с волосами, не сетует позади, как много у нее шрамов, и как это плохо для юной девушки. Она помогает надеть ей халат, предлагая принять ванную, попутно говоря, что нужно прикрыть бинт, чтобы на ранение не попала вода… Яблоки были нарезаны. Взгляд Тихиро падает в сторону, где лежит маленький ножик. В следующее мгновение его лезвие вонзается в щеку наложнице, и, сопровождаемая визгом, Тихиро в наполовину развязанном халате выбегает в коридор. Ей все равно на то, как она выглядит, на крики вокруг, босиком она несется вперед. Ее пытается остановить прислуга, но она режет их ножом, не давая даже коснуться себя, и, когда видит идущего ей навстречу Сазанами Кьеру, кидается на него, словно дикая кошка. Сталь ножика сверкает под светом ламп, Тихиро замахивается… Лишь крохотная царапина появляется на лице Сазанами Кьеры, когда Тихиро пригвождают к полу младшие члены элитной четверки. Тихиро воет, подобно схваченному зверю, когда ее скручивают за руки и за ноги и тащат прочь, она может лишь ругаться и проклинать род Сазанами бранными словами, но Кьера не реагирует ни на что из этого. Он лишь со смешком проводит пальцем по маленькой незначительной ранке на лице, а затем поворачивается к подбежавшему сыну, одному из многих. — Вколите юной барышне двойную дозу успокоительного, и отныне добавляйте его в еду. И займитесь раненными. Не хотелось бы, чтобы у кого-то остался шрам… Ведь шрамы — это дефекты, а Сазанами Кьера не любит владеть чем-то, что обладает недостатками. Транквилизаторы — отличное средство, чтобы сдержать дикого зверя. Рокухиро Тихиро кричала: «я убью тебя, убью, убью». Под необходимой дозой успокоительного девчонка начинает вести себя смирно, реакция чуть заторможенная, но она, наконец, дает подойти к себе без особых проблем. Большую часть дня ее ничего не интересует: ее даже можно выпускать во двор, где она просто будет сидеть за столиком в беседке, положив голову на столик со взглядом, устремленным в пустоту. Ее можно о чем угодно спрашивать, не ответит. Это Соя понимает за пару разговоров. Еще он замечает, что рядом с девчонкой всегда пасется одна из служанок, и скорее всего это замаскированная под наложницу боевая слуга, впрочем, его самого это не волнует. Он просто садится напротив Рокухиро, пока та продолжает смотреть в пустоту широко раскрытыми глазами, не реагируя вообще. Если отец так продолжит, то может переборщить. А может, он делает это намеренно, чтобы потом Рокухиро боялась выступать против, ведь иначе ее ждет жуткая неделя в забытье. Ни жива, ни мертва, ничего. Где-то между. Беседка, в которой они сидят, находится в небольшом саде прямо в середине дома. Чтобы Рокухиро была всегда на виду. Это хорошо. Это значит, что сюда не доберется Хакури. Он уже начинает понемногу вставать, но небесный камень разрывает его тело на части так сильно, что это чудо, что он вообще жив. Соя может гордиться собой — если бы не его уроки силой, то Хакури бы этого наверняка не пережил. Девчонке тоже достается, но она живучая. Скоро она будет полностью здорова. Тогда отец начнет свой план. Тогда он тоже использует транквилизаторы? Или не станет, чтобы лишний раз позлить? Впрочем, Сое наплевать. Утехи отца ему далеки. Все, что волнует Сою — это Хакури. Но Хакури волнуется за Рокухиро Тихиро, души в ней не чает, готов даже умереть, все ноги себе переломать. Он волнуется не за Сою, которого знает восемнадцать лет своей жизни, а за женщину, с которой проводит от силы одну зиму!.. Что в ней такого? Обычная наемница. Все дело в шраме? Соя может нанести себе столько ран, что Хакури сможет выбрать любой шрам, что ему понравится. Или в том, что она женщина? Или… Терпение… Рокухиро Тихиро тоже использует метод кнута и пряника. Но она не удерживает Хакури; это он сам прибегает к ней. Соя пытается удержать… Получается, все дело в свободе? Или потому что Рокухиро Тихиро спасает его в октябре? Все дело в ее силе? Она же убила того дельца с черного рынка, который разжился магическим клинком, верно? Лишилась руки. Хакури ее жалеет? Когда Соя наблюдал за их отношениями, он никак не мог взять в толк, что именно их связало. И сейчас ситуация не лучше. Рокухиро Тихиро едва не становится причиной гибели Хакури, но он все равно продолжает к ней тянуться. Как и она сама. Разве Хакури — не член семьи Сазанами? Разве он не враг? Почему они верят друг другу? Почему соглашаются сбежать вместе? Почему Рокухиро Тихиро так легко берет Хакури за руку и улыбается ему? Все это слишком неясно. Кивком он отсылает слугу прочь. Ему та точно доверяет; Соя ее гораздо сильнее. Этот диалог не должен услышать никто. — Ты знаешь, что собирается делать отец? Тихиро не отвечает, стеклянным взглядом смотря вперед. Части ее лица не видно из-за разметавшихся волос. — Скорее всего это произойдет скоро. Тогда тебе будет поручена важная задача. Если раньше у тебя было право голоса, то после обмена твоих знаний на жизнь Хакури, ты потеряла последнюю возможность хоть как-то спорить с отцом. Ты станешь одной из множеств наложниц, и из них тебя будет отличать лишь наличие известного отца и шрам на лице. И вновь тишина. Соя ощущает, как сжимает кулаки, отчего на руках явно проступают вены. — Что именно Хакури в тебе нашел?! Это больше похоже на монолог с самим собой. — Он постоянно говорит о тебе. Не затыкается. Ты спасла ему жизнь, но этот дурак вновь ее чуть не потерял, а все потому что пытался добраться до тебя. Мне пришлось сделать его калекой, слышишь?.. Он теперь будет всю жизнь хромать. А все из-за тебя! Когда Соя ударяет кулаком по столу, дерево будто трещит. Вот-вот сломается. Наверняка служанка за ним наблюдает. Что она об этом думает? Но Сое наплевать. — Из-за тебя… и из-за меня. Пальцы скребут по столу. — Что я делаю не так? Почему Хакури любит тебя, но так легко отвернулся от меня? Я ведь тоже его люблю. Моего самого близкого брата. Я ведь просто старался научить его так, как учили меня. Ты слышишь, Рокухиро? В чем твой секрет? Нет смысла заглядывать ей в глаза. — Терпение? Не всех можно научить силой. Хакури плох в магии, но оказывается хорош в том, чему его учит Тихиро. Соя не может этого понять. Разве неудачник в магии не будет неудачником во всем? — Я люблю своего младшего брата сильнее жизни. И хочу ему лучшего тоже. Но Хакури наплевать на меня, зато он печется о тебе… И если ты умрешь, если с тобой что-то случится… То Хакури вновь попытается себя погубить. И в этот раз я не сумею его спасти. Значит, чтобы Хакури жил, мне нужно, чтобы и с тобой все было в порядке. Он барабанит пальцами по столу, затем наклоняется ближе, к самому уху Рокухиро. И шепчет, так, чтобы их точно никто больше не услышал — в конце концов, этот дом полон любопытных ушей. — Плана отца не избежать. Он сделает это наверняка, этому нет сомнений. Он отчитывает циклы до того, как ребенка будет проще всего зачать. Тебе придется пережить это испытание. Но ты можешь облегчить себе страдания, если попросишь замены отца на Хакури. Вы с братом в хороших отношениях, отец в курсе, и в этот раз у вас не будет возможности сбежать. Я тоже его упрошу. Отцу будет все равно, чей именно это ребенок, в любом случае это будет потомок клана Сазанами. Тогда ты найдешь самый легкий выход из ситуации. — Нужно найти третий путь. Голос Рокухиро звучит низко, если бы он не знал, что перед ним женщина, то ни за что бы ни догадался. В этот раз она смотрит прямо ему в глаза, не мигая. Но Соя просто медленно качает головой. — В этой ситуации нет третьего пути. Вы сами его обломали. Он все еще чувствует на себе пристальный взгляд Тихиро и протягивает ей руку, хватая за ладонь. В ответ она сжимает ее крепче, ничего более не произнося, и Соя кивает. Он поднимается на ноги и покидает беседку, оставляя ее предаваться одиночеству под зорким взглядом слуг, пока сам идет в домик к Хакури, размышляя, как начать разговор сначала с отцом, а потом — с самим братом. Это будет сложно. Ох, как же кровь бурлит… Как говорит Соя, отец относится к предложению скорее с воодушевлением, чем нет — наверное, потому, что оно исходит в основном от Тихиро, а когда Соя (он тут чуть ли не главный знаток ее поведения, спасибо наблюдениям за ним исподтишка) предлагает тот же вариант, Кьера дает свое согласие. Наверное, Кьера рассуждает, что так он избавится заодно и от проблемы в лице Хакури, который постоянно нарушает спокойствие. Нарушал, точнее, до сломанной ноги. Но условия, конечно… Хотя нет, не в одних условиях проблема. От мысли, какой приказ отдает им всем отец, Хакури бросает в дрожь, Он хочет воспротивиться, закричать, но Хакури приходится быть тихим, иначе отец… не обрадуется, и тогда Тихиро ждут проблемы. А он и так доставляет ей столько неудобств… Перед «процедурой» (назвать эту гадость иначе у Хакури не получается) Соя помогает ему в ванной. Нога все еще не заживает до конца, но вот ранения из-за датенсеки — вполне, потому можно наконец снять бинты. Это первый раз за долгое время, когда Хакури видит себя в зеркале: вместо привычного зрелища он видит исхудавшую тень с множеством розовых рубцов тут и там. Глаза запали, лицо осунулось. За волосами следить времени не было, они стали чуть длиннее, спутанней. Без косички он выглядит странно. Всю жизнь проходил с ней, а теперь… Соя помогает ему сесть на табурет, после чего берет в руки мочалку. Он касается аккуратно; это неудивительно, после избиений брат всегда заботился о нем. Он знает, как проявлять ласку. Знает, но все равно не делает. Точнее… не делал. Сейчас Хакури без понятия, что думать о Сое. Но нельзя расслабляться. Соя — все еще Соя. Он всегда будет опасен. Лучший и умнейший сын семьи, мгновенно теряющий голову рядом с младшим братом. — Скажи, если буду тереть слишком сильно. Хакури кивает, не особо вслушиваясь. После случившегося его болевой порог стал еще дальше от нормы, так что теперь он не особо беспокоится о боли. Некоторое время Соя намывает ему спину молча. Когда он достает шампунь и наносит его на волосы, Хакури вдруг произносит: — Ты считаешь, это нормально? — Что? — голос Сои не звучит удивленно. — Приказ отца. — Если честно, мне наплевать. Хакури хмурится. — А мне не наплевать. — Хакури… — рука Сои ложится ему на затылок, и он замирает, боясь, что тот приложит его лицом о пол. Но вместо этого тот просто продолжает намывать волосы. — Это безвыходная ситуация. Вы откусили слишком большой кусок от пирога, больше, чем могли прожевать. Отец — не тот человек, с которым нужно играться. Рокухиро два раза облажалась. — А что Тихиро было еще делать?! — Не пытаться проникнуть в поместье до начала аукциона. Надо было воровать его после мероприятия. Да, но… Но это Хакури и Соя так говорят, потому что они знакомы со всей внутренней кухней. А Тихиро — чужак в семье, откуда ей было знать? Она просто проводила разведку. Делала разумную для себя вещь. Хакури гневно хмурится, но в этом смысле Соя прав. Тихиро рискнула, за что и поплатилась. Оба раза. Боги, как же хорошо, что именно он использовал небесный камень!.. Она хотя бы не пострадала!.. Потому что, в отличие от него, ей бы не дали так просто умереть. Как и со вскрытым горлом. — Вы должны быть благодарны, что отец позволит вам встретиться вновь. — Ради чего?! Чтобы… спарить нас, как животных?! Омерзительно! На это Соя не отвечает. Теплая вода смывает пену с головы, со спины, пока он сам барабанит пальцами по забинтованному колену. Надо что-то придумать. Как-то обломать планы отца. Хакури очень сильно этого хочет, но вместе с этим он понимает, что если сегодня не исполнит свое предназначение, то Тихиро займется сам отец. Безвыходная ситуация. Хакури вздрагивает, когда ему на плечи накидывают полотенце, а затем за них же его обнимает Соя. Жажда тактильного контакта у него порой переходит все границы, но сейчас от мыслей о предстоящем Хакури кажется, что кровь стынет в жилах, что ему холодно, а Соя… пусть и неправильный, но последний человек в клане, которому на него не наплевать. — Не играйся с огнем в этот раз, — шепчет на ухо брат. — Я не смогу тебя отмазать. — Лучше бы… — Лучше бы — что? — перебивает его Соя. — Лучше бы я дал тебе умереть? Но ведь Рокухиро Тихиро осталась бы жива. И она осталась бы одна. Сейчас у нее хотя бы есть слабая надежда на то, что ты до нее доберешься. А в ином случае? Разве этого бы ты хотел? От подобных слов Хакури передергивает, и он покорно замолкает. Брат же вздыхает, будто и правда устает. — Не говори ерунды… Нам очень повезло, что отец позволил тебе жить и простил за все ошибки. Потом теребит волосы на затылке. — Надо бы тебя подстричь… Соя, ножницы и нервозы Хакури — крайне плохое сочетание, но когда брат кладет ему руку на плечо, то не вырваться. Они вновь сидят перед зеркалом: в отражении на него в ответ глядит несчастный человек, и Хакури со злой усмешкой думает о том, насколько же он жалок. И это после слов отца о том, что теперь он кто-то необходимый в семье!.. Глупость! Лучше бы он навсегда остался никем! Лучше бы… Какая разница? Прошлого сожаления не исправят. Может, хорошо, что Соя вернул его. Так Хакури хотя бы облегчит ужасающее существование Тихиро в этом аду. Он сделает все, что от него потребуется. Палец Сои стирает слезу с его лица, затем брат тихим голосом замечает: — Не расстраивайся, Хакури. — Что я не настолько бесполезен, как говорит отец? — угрюмо улыбается он. — Ну конечно. — Это не то, что я хотел сказать. — А что ты хотел?! Хакури в отражении зло смотрит на Сою, и тот будто запинается, еще не до конца уверенный, но потом качает головой. Взгляд у брата блуждает по комнате, прежде чем вернуться к Хакури, но он просто качает головой в ответ, следом переключаясь на другое: — Жаль, что косичка пострадала. Мне она никогда не нравилась, хочет сказать Хакури, но молчит. Лишь морщится, когда Соя невольно дергает расческой за запутавшуюся прядь волос. — Помнишь? Как мы их заплетали… Хорошее было время. В этот раз хочется согласиться. То время — далекое детство — и правда было неплохо. Хакури еще не был разочарованием отцу, а Соя еще не бил его до кровавых слез. Смешно ли, его самого тогда тренировали до потери сознания, и Хакури, еще пятилетний, часто сидел и канючил рядом со старшим братом, который слишком уставал после тренировки, чтобы играть. Это было приятное время. Тогда Хакури по-настоящему любил старшего брата. Сейчас этих ощущений не вернуть. — Теперь я все равно не часть клана. — Это неважно, — с усилием произносит Соя. — Ты — все еще моя семья. Голос Хакури обманчиво спокоен: — И ты можешь говорить так после того, что сделал? Как бил меня, как сломал мне ногу просто по приказу отца? — У меня не было выбора. И у тебя тоже. Ради наших любимых… Отчего-то Соя не договаривает, хотя Хакури кажется, что ему просто не нравится думать, что Тихиро ему дорога. Возможно, это ревность не в том смысле, в каким видит это сам Хакури. Просто у них с Тихиро хорошие отношения, и Соя завидует, ведь с ним Хакури всегда был просто покорен. Но сейчас он даже не избивает его… Могло ли что-то поменяться? Это хорошая тема для размышлений, но Хакури не может отвлекаться на нее слишком долго. В конце концов потом его ждет кошмар. Соя молча помогает ему одеться. Его лицо похоже на погребальную маску, настолько бледное и равнодушное. Затем он же помогает дойти ему до комнаты — одной из многих в главном доме. У нужных дверей уже поджидают несколько братьев, они с любопытством смотрят за тем, как Хакури опирается на Сою; нога все еще болит, и оттого он тяжело прихрамывает. Даже пройтись по дому для него — целое достижение. Но он только рад: чем дальше откладывается поганое событие, тем лучше. Даже сама мысль об этом отвращает. У комнаты, когда они останавливаются, от усталости у Хакури подгибаются ноги. Он затравленным взглядом смотрит на братьев, но те глядят на него без какой-либо жалости. Может, так даже лучше. Так Хакури хотя бы может знать, что среди семьи друзей нет. Так он может понимать, что надеяться можно только на Тихиро. — Дальше ты действуешь сам, — голос Сои звучит над ухом, словно приговор. — Мы будем лишь наблюдать со стороны. … что? Он не ослышался? Что они будут делать? — В смысле?.. Хакури растерянно смотрит на Сою. Когда тот не отвечает, в разговор встревает сестра: — Чтобы вы ничего там не запланировали вместе. Хотя знаю, это тупо. Но папа так приказал… — Он и сам небось будет слушать. Сестра одаривает одного из братьев осуждающим взглядом. — Не осуждай папу. После того побега понятное дело, что он не хочет оставлять их наедине. Хотя это как дешевую порнуху смотреть. — Ты смотрела дешевую порнуху?.. — Образно говоря, дурень! Глупая перебранка пролетает мимо ушей из-за абсурдности ситуации. — Что?! — Хакури чувствует, как у него сердце уходит в пятки. — Это бред! Безумие! — Это приказ отца, — замечает Соя. — И твой последний шанс. — И что, ты будешь… стоять… Рядом? Типа, свечку держать? Когда Хакури это произносит, рядом хрюкает в ладонь сестра, но Соя осаждает ее строгим взглядом. Потом переводит его на Хакури. Отчего-то его лицо вдруг перекашивает в таком странном выражении, какое у Сои никогда до этого у брата не видел, будто бы… Будто бы это даже и ему не нравится. — Я буду… в соседней комнате. Просто обозревать… на случай тревоги. Лицо Сои мертвенно бледно, взгляд — пустой, и он вновь плачет, и Хакури даже не знает, что на это ответить, вообще на все заявленное, потому что от этой ситуации ему страшно, но ладно для него — он понятия не имеет, что сейчас чувствует Тихиро. Наверное, ей тошно. После такого она точно ему в глаза не посмотрит! Они должны что-то сделать, что угодно! Да хоть двойное самоубийство! Так продолжаться не может! Но Хакури знает, что как только они попытаются, то вмешается отец. И если самого Хакури еще могут бросить умирать… То Тихиро отдадут какому-нибудь другому брату, и это будет еще хуже, потому что сейчас он единственный, кто у нее есть в этом проклятом месте. — Вы сами себя подставили. Теперь это ваш последний шанс, чтобы остаться рядом. Теперь все за тобой, Хакури. Либо ты, либо… Соя не договаривает. Но в этом нет нужды. Хакури и сам все прекрасно понимает. Затем вместо диалога Соя вкладывает что-то в его руку. По ощущениям похоже на… — Это лекарство. Поможет сделать все быстрее. Хакури только сглатывает. Затем он проходит в комнату, и дверь за ним закрывается. В комнате из мебели только расстеленный футон. Отец явно старается, чтобы у них не было ни единой возможности выбраться отсюда, разжившись чем-то. На постели, отвернувшись, сидит Тихиро, и Хакури вдруг понимает, что за то время, пока они не виделись, ее волосы стали еще длиннее. Она не поворачивается, и Хакури не знает, что ему сказать, лишь потирает затылок в неуверенности. Затем делает шаг, но запинается о собственную же ногу. Прежде чем он бьется лицом о пол, его мягко подхватывают. Над ним нависает Тихиро, и их носы почти соприкасаются. Хакури чувствует, как вдруг краснеет. — Прости, — на выдохе произносит он. — У меня с ногой проблемы. — Мне сказали. Речь Тихиро звучит будто бы медленней обычного. Прежде чем он успевает пикнуть, то чувствует, как его ноги отрываются от земли. Тихиро поднимает его на руки так легко, словно он весит как пушинка, и Хакури от испуга вцепляется ей в плечи. Из-за этого она замечает его искалеченную руку, отчего взгляд у Тихиро приобретает горькие нотки. В молчании она относит его к постели. Когда они оба опускаются на нее, Хакури бросается вперед первым и крепко обнимает Тихиро, утыкаясь ей носом в плечо. Наверное, он плачет, но ему наплевать! Пусть братья и отец думают, что захотят! Он не собирается строить из себя чужака перед Тихиро! — Прости меня, Тихиро, пожалуйста, прости, если бы не я, то… — Все это неважно, — тихо произносит она. Как хорошо вновь встретиться! Как хорошо увидеть Тихиро еще раз! Хакури смаргивает слезы, но он не может заставить себя поднять головы, боясь смотреть ей в глаза. Ведь он так виноват, он так облажался, он!.. — Как ты себя чувствуешь? Этот вопрос задает Тихиро. Хакури лишь трясет головой. — Неважно! — Мне — важно. — Плохо. Отвратительно! Но плевать на боль! Я просто думал… Что с тобой тут делают… И… Его лица касаются чужие тонкие пальцы и поднимают за подбородок. Они смотрят с Тихиро друг другу в глаза. Тихиро тоже выглядит так, будто не спит ночами. Но сейчас она слабо улыбается. — Я тоже по тебе скучала. И потом наклоняется, целуя его. Это больше походит на последний поцелуй, чем на приветствие. Потому что они оба знают, что дальше их не ждет ничего хорошего, только несколько кругов ада. Ради Тихиро Хакури готов на все… Но он знает, что не сумеет обвести отца вокруг пальца. В этой игре… победить невозможно. За что жизнь так жестока? Чем они заслужили ее ненависть? Хакури совершал зло… Но Тихиро? Чем она заслужила все, что с ней случилось? Неужели она не заслужила своего счастливого конца?! В его объятиях она сползает ниже и ложится ему на колени. Хакури медленно гладит ее по волосам, стараясь не смотреть на свежий белый след на шее. Может, поэтому с речь кажется будто бы медленней обычного. Он не хочет об этом думать. — Я не хочу причинять тебе дискомфорт. — Я знаю, Хакури. — Нам надо что-то придумать, — шепчет он едва слышно. — Что угодно. — Я пробовала, но… У меня так и не вышло ничего придумать… Взгляд у Тихиро горький. Пальцем Хакури стирает крохотную слезу, скатившуюся с ее глаза. — Неужели и правда нет выхода? — Только самоубийство. Но нам не позволят. Не позволят… Когда Тихиро берет его искалеченную руку в свою, он только сглатывает. Прикосновения у нее почти невесомые, нежные, словно она и сама боится причинить боль. Наверное, помнит фантомную боль после потери руки, вот и предполагает, что Хакури тоже от нее мучается. Смешно ли, но боли у него сейчас отбавляй — потому об отсутствующих пальцах он вспоминает лишь от случая к случаю. Ее губы касаются его изувеченной ладони. — Прости. Это моя вина. Если бы не тот глупый план, с тобой все было бы в порядке. — Я рад, что согласился. Иначе бы пострадала ты. Тихиро просто качает головой. — Мне надо было придумать что-то хорошее… — Я думаю, твой план был хорош. Не без изъянов, но не в нашем положении искать иные способы выбраться. Думаю… просто судьба вставила нам палки в колеса. Как обычно. Это моя природная неудача. Не стоило тебе связываться со мной, может, все закончилось бы намного лучше. Некоторое время они просто сидят друг рядом с другом в полной тишине. Хакури продолжает касаться волос Тихиро, чувствует ее тепло рядом, и лишь ужас ситуации, в которой они оказались, не дает ему позабыть обо всем на свете и просто насладиться этим моментом. Но потом, внезапно, Тихиро произносит: — Нет. Хорошо, что ты такой неудачник. — Почему?.. — с легкой улыбкой фыркает он, и Тихиро смотрит ему прямо в глаза. — Иначе бы мы никогда не встретились. Хакури чувствует, как растет горькая улыбка у него на губах все шире и шире. — Я готов быть неудачником в мириадах вселенных, лишь бы встречать тебя вновь и вновь. — Не говори ерунды, — улыбается она. — Буду! Ведь это правда. Они смотрят друг другу в глаза, несколько секунд, неотрывно, после чего Тихиро болезненно щурит глаза. — Что нам делать?.. Сильная Тихиро, которая всегда готова к опасности… Тихиро, которая идет в сражение, хотя ее тело на грани смерти… Тихиро, которая готова отдать все ради своей цели… Хакури впервые видит ее сомневающейся, не знающей, что делать. Настолько это место терзает ее душу, мучает. Ломает стержень. И Хакури — последнее, что отделяет ее от полного отчаяния. Он тянет руки вперед, и они сжимают друг друга в объятиях вновь. Хакури хочет сидеть так вечно. Хакури просто хочет провалиться в глубокий сон и спать тысячу лет. Но все это не лишит их проблемы, нависшей над головой, словно лезвие клинка. Лекарство в руке неприятно холодит кожу, и Хакури сжимает кулак крепче. — Даже если я буду просить прощения целую кальпу, я не смогу отмолить этот грех. — Ничего, Хакури. Пальцы Тихиро касаются его лица. — Мы в этом деле вместе. Я… никогда не буду на тебя злиться. В этот раз поцелуй кажется горьким на вкус. Отец отслеживает все по различным циклам, как и помогающие ему наложницы, потому их попытка оборачивается «успехом»; теперь под сердцем у Тихиро дремлет новая крохотная жизнь, которую никто из них не хотел. Во всяком случае, так Хакури передают — его вновь не допускают в главный дом, словно дворовую псину, и потому все новости Хакури может узнавать лишь через Сою или наложниц, какие жалеют их трагичную историю любви. Ну конечно, раздраженно думает Хакури, для них это просто развлечение, единственный повод повеселиться в доме. Может, когда-то они тоже не хотели становиться частью клана Сазанами, чтобы рожать будущих наследников, но кто их спрашивал? Хакури страшно, что в какой-то момент Тихиро присоединится к этому безликому обществу, где ее будет выделять только шрам на лице. Теперь он пробует пробраться в главный дом осторожней, чтобы не навлечь гнев отца. Нога постепенно заживает, но, как ему и обещано, теперь Хакури не может ее не подволакивать — он останется хромым до конца жизни. Сущий пустяк в сравнении с угрозой убийства, но Хакури все равно обеспокоен: ведь теперь, если они с Тихиро попытаются сбежать, он будет обузой. С другой стороны, о каком побеге вообще может идти речь… Их держат тут, словно в клетке. Иронично, что они назвали свои клинки при побеге в честь Мандзю и Саки, а в итоге повторили их судьбу — стали неспособны встретиться. Он изнывает в одиночестве. Иногда заходит Соя, брат наблюдает со стороны, но большую часть времени Хакури предоставлен сам себе. Иногда он наведывается в выстроенную кузню и видит там обученных по записям со слов Тихиро братьев; те, неожиданно, не прогоняют его, наверное, потому что Хакури обучали лично — и он даже что-то подсказывает, хотя, конечно, его знания — ничто по сравнению с тем, что умеет Тихиро. А она заперта в главном доме без возможности найти отдушину хотя бы тут!.. Но спустя месяц они наконец встречаются. Это происходит случайно. Хакури идет в главный дом по бытовой необходимости, признаться, он уже и не помнит… Забывает мгновенно, когда видит идущую навстречу ему процессию: несколько служанок, а в центре их кружка — девушка в белом кимоно, в которой он мгновенно узнает Тихиро. И волосы… еще длиннее. Но кроме этого она почти никак не изменилась. Она замирает на месте, они с Хакури смотрят друг другу в глаза ошарашенно, и затем они оба, игнорируя крики слуг, мчатся друг к другу. Хакури наплевать, когда его пытаются оттащить за руки; он просто крепче вцепляется в Тихиро объятиями, а она — в него. Все эти пустые дни друг без друга — словно пытка, и Хакури не хочет думать ни о чем больше. Он игнорирует слуг, но не может не вздрогнуть, когда слышит позади голос, который будет сниться ему в кошмарах. Но не брат. Отец… — И вновь это происходит. Соя, кажется, ты говорил, что теперь Хакури будет вести себя послушно. Медленно он разворачивается назад, когда видит там отца в сопровождении старшего брата. У Сои лицо мертвецки спокойное, а Кьера же смотрит на них с легкой ноткой снисходительности, без настоящей злости. Хакури боится что-либо произнести, но чувствует, как Тихиро прижимает его голову к себе и озлобленно произносит: — Достаточно. Смысл в этом насильном разделении?! Мы все равно ничего не можем сделать! — Я уверен в Хакури, но не в тебе, — со смешком замечает Кьера. — Ты, юная барышня, доставляешь мне проблемы почти каждую минуту своего существования. — Тогда зачем же ты держишь меня тут? — скалится в ответ Тихиро, и Кьера смеется. — Мы ходим по кругу с одними и теми же вопросами и ответами. Это начинает утомлять. Где гарантии?.. — Паразита внутри меня недостаточно?! От этих слов Хакури вздрагивает, но Тихиро наоборот прижимает его крепче к себе, будто заставляя успокоиться. Насмешливая же улыбка на губах у Кьеры меркнет. Он наклоняет голов набок в легкой задумчивости, смотря на Тихиро так пристально, что сам Хакури бы давно отвернулся, но она стойко выдерживает его взгляд. Затем, он коротко смеется. — Действительно. Когда его взгляд упирается в Хакури, тот только сильнее вцепляется в одежду Тихиро. — Прямо эталон влюбленной обреченной пары… У меня нет времени с этим разбираться. Что ты об этом думаешь? Он спрашивает… Сою? Тот, кажется, и сам немного тушуется от вопроса, но лицо его почти не меняется — идеальная маска мертвенного спокойствия. Они с Хакури лишь ненадолго смотрят друг другу в глаза, а тот думает — отчего же отец так доверяет Сое, если его выводы каждый раз ошибочны? Или он проверяет и его тоже? Все это… слишком запутанно. Хакури сглатывает, когда Соя медленно тянет: — Они исполнили приказ, который был им омерзителен. Можно не беспокоиться. А может, отцу просто нравится чувство азарта. Ответа на этого нет, и Хакури просто утыкается лицом в плечо Тихиро, желая больше никогда не открывать глаза больше. Им позволяют жить вместе вновь, но Хакури не чувствует радости. Наверное, потому что теперь он может наблюдать день за днем содеянное собой лично, отчего ему становится тошно — ведь все это просто следствие его слабости, вся эта ситуация… Отец, возможно, просто хочет поглумиться над их глупой мечтой выбраться отсюда, потому и позволяет быть вместе — чтобы видеть, как они оба ломаются, но уже вдвоем. Бесполезный сын, негодная наследница кузнеца. Отличная парочка. Но они хотя бы теперь вместе. Рядом. Иногда по ночам Хакури просыпается от того, что Тихиро немо плачет. Он не слышит ее, а она делает это во сне, но он видит блестящие на ее ресницах слезы и обнимает покрепче, не зная, чем помочь в такой ситуации. Это его вина. Но Соя, как бы парадоксально это не звучало, прав — без Хакури Тихиро сломалась бы гораздо быстрее. Она очень сильная, но даже у нее есть свои пределы, и клан Сазанами играется с ними только так. Что сломается первым: терпение отца или стержень Тихиро? Отчего-то Хакури не уверен, что ответ будет в их пользу. С течением времени ничего не остается от образа юноши в черном в Тихиро: длинные волосы лишь сильнее подчеркивают то, что она на самом деле девушка, не помогают и изменения в фигуре — вечно находящаяся под пристальным вниманием служанок и отца, Тихиро постепенно становится женственней. Вместе с этим в ее теле растет «паразит», что отражается на ней — теперь даже свободное белое кимоно не способно скрыть округлившийся живот. Сначала его не очень видно, но потом он становится все заметней. Хакури часто видит, как обнаженная она вертится около зеркала, то и дело щупая свой живот, хмурится, но не произносит ничего. Пару раз она пытается бить себя, но служанки мгновенно ее останавливают. Хакури… не знает, что ему думать. Он ненавидит отца, ненавидит этого ребенка. Но потом вспоминает себя, точно такого же ненужного сына своей семьи, и думает — ребенок же не виноват в том, что он будет рожден на свет. Глупо испытывать к нему гнев. Он твердит себе это раз за разом, боясь спрашивать мнения Тихиро, но та становится апатичней, покорно исполняет все, что от нее требуют. И Хакури не знает, видит ли он отблески былой Тихиро в ее глазах, или это наоборот — затухание. Так они проводят весну и лето. Наступает осень, и начинают опадать листья. Одним из любимых развлечений отца — момидзи, любование за сменой листвы. Хакури никогда не понимал, что такого увлекательного в этом, но сейчас, кажется, наконец чувствует. Сам он сидит на веранде и смотрит за тем, как на землю опадают желтые и красные листья — еще одно напоминание, что прошел год с их с Тихиро знакомства. Год плена тут… Весь этот год клан Сазанами укрепляет защиту барьера вокруг дома, и Хакури думает — сообщник Тихиро все еще пытается до нее добраться, ищет. Вот бы у него получилось. Сам он будет только рад помочь ей уйти, даже если после этого отец отдаст приказ убить его. Это будет хорошая смерть. Он озирается назад, когда слышит осторожные шаги. К нему подходит Тихиро, вдвоем они смотрят на опадающую листву, а затем она пытается сесть рядом… Ей очень тяжело, Хакури знает — она сама по себе довольно маленькая, на самом деле хрупкая (какой бы сильной не была), и внезапная ноша ей мешает, делает обычную жизнь слишком сложной. Признаться, Хакури вообще боится думать о ребенке, лишь с опаской косится на обвязанный поясом живот, когда помогает Тихиро сесть на подушку. Несколько секунд она тяжело дышит, затем устало улыбается ему. — Спасибо. — Тебе принести что-нибудь? На секунду Тихиро задумывается. — А есть что-то сладкое?.. — Но ты же ненавидишь сладкое! — Очень хочется. Хакури, помедлив, кивает. Он знает, что Тихиро ест сладкое только в моменты, когда либо сильно злится, либо очень сильно грустит, хотя эти перемены настроения можно заметить только по маленьким знакам, вроде нахмуренных бровей. Она так и не признается, откуда у нее столь странная привычка. На кухне он ворует данго и возвращается; вместе они молча смотрят на то, как опадают осенние листья. Для Хакури в этом зрелище нет ничего удивительного, но Тихиро воспринимает это болезненно. Бездарно потраченный год в плену, где есть только один союзник… Сложно вообразить, как плохо она себя чувствует. Потому вместо слов Хакури просто сжимает ее руку в своей. Тихиро вцепляется ему в пальцы. — Мы можем попробовать двойное самоубийство. Он произносит это тихо, чтобы никто больше не слышал. Со стороны Тихиро он слышит лишь горький смешок. — Не выйдет. Нас остановят. Меня… Тебя, может, и нет, но… — рука Тихиро невольно сжимает его пальцы крепче, когда она с болью во взгляде смотрит ему в глаза. — Пожалуйста, не надо. Если я останусь тут одна, я сойду с ума. У меня больше ничего не остается. Вот так ее душу и перемалывает. Хакури ничего не произносит, просто ложится ей на колени, чувствуя, как пальцы Тихиро пробегаются по волосам. Если потребуется, он пройдет все круги ада, лишь бы она чувствовала себя чуточку лучше. Но сейчас вокруг них нет ничего. Только падающие листья, и они вдвоем. — Служанки следят за каждым моим шагом, от них не скрыться. Каждый раз, когда я думаю начать морить себя голодом, они тут как тут, не дают встать, пока все не доем, будто на убой кормят. Когда я пытаюсь ударить себя, то они хватают за руки. Все острые предметы в доме убраны, да это и неважно, даже если бы я украла нож, они бы все равно успели раньше… — руки Тихиро сжимаются в кулаки от бессильной злобы, и, хотя голос ее тверд, Хакури четко слышит в нем потаенную дрожь. — Взгляни на меня! Это не я… Это кто-то другой! Просто какая-то глупая женщина, одна из многих наложниц! А дочь кузнеца умерла еще тогда, три года назад!.. Лучше бы я и правда сдохла! Он сжимает ее пальцы крепче. Ему хочется подбодрить, но он не знает, как. В такой ситуации… это будет выглядеть эгоистично. Тихиро знает, что он так думает. Знает, и потому не обижается на молчание. — Что же нам делать?.. Но никто не знает ответа на этот вопрос. Вместо слов Хакури просто поднимается и прижимает Тихиро к себе и старается сделать вид, что не слышит, как она плачет. Ночью они пытаются забыться, целуясь так, будто бы ничего не было, словно все страдания лишь впереди. Он хорошо помнит их первую ночь вместе: тогда он видит Тихиро впервые и думает, мол, какая же она поджарая, словно гончая. Грудь почти плоская, ребра видно, как и мускулы. Он когда-то по дурости брал у брата пошлые журналы, любовался всяким, хотя не особо понимал прелести, и Тихиро совершенно отличалась от тех стандартов. Но теперь же? Грудь стала больше, бедра — округлей и намного мягче, она в принципе перестала выглядеть тощей гончей, с длинными волосами… Да, Хакури знает, что отец делает. Это место и правда перемалывает ее живьем, ломает старое, но не дает ничего взамен, только отчаяние. Только новый шрам, выделяющийся на шее белой полосой. Он осторожно касается округлого живота, боясь почувствовать хоть что-то. Нельзя плохо думать об этом ребенке, это не паразит — просто такой же неудачник, как они трое. Он ни в чем не виноват. Хакури почти жалко, что тот появится на свет в столь несчастливое время. — Мерзко, да? — Ситуация — да. А ты, как всегда, выглядишь прекрасно. Хакури целует живот, и потом прижимается к нему лицом, закрывая глаза. Нам нужно сбежать, точно, думает он. Если уж мы оба пережили кошмар в нашем прошлом, то хотя бы новая жизнь должна родиться в новом и счастливом мире. Они что-нибудь придумают, обязательно! Неважно как, неважно, сколько это займет времени… Хакури готов всю жизнь отдать тому, чтобы сделать жизнь Тихиро лучше. Если потребуется, он обойдет весь свет вокруг пешком лишь для того, чтобы найти ее желаемое — клинки отца, а затем вернуть ей самой давно утраченную счастливую жизнь, которую у нее забирают сначала «Хисяку» четыре года назад, а потом — Сазанами Кьера. Он чувствует прикосновение к своим волосам и горько улыбается. — Мы еще выберемся. Остается только в это самому поверить. Близится зима. Весь дом в ажиотаже; туда-сюда бегают слуги, но сам Хакури смирно сидит у двери, обхватив колени руками. Он тут лишь мешает, но ему все равно; как только кто-то пытается указать ему, что ему стоит уйти прочь, одного лишь его взгляда хватает, чтобы отослать этого человека прочь, неважно, прислуга это или кто-то из братьев. Он отсюда не уйдет; они это понимают, и потому оставляют его в покое, хотя то и дело смотрят в его сторону неодобрительно. Но Хакури все равно. Он только крепче вцепляется пальцами в колени, когда слышит из комнаты разрезающий шум поместья крик. Такого страшного визга он не слышит еще никогда, и от него кровь стынет в жилах, но Хакури заставляет себя остаться на месте и быть тут до самого конца. Он только крепче сжимает зубы и утыкается лицом в колени, думая о том, сколько времени это уже длится. Когда перед ним останавливается кто-то, Хакури быстро поднимает глаза и видит, что это Соя. Тот выглядит серьезней обычного, но ничего не говорит. Они лишь смотрят друг на друга, прежде чем старшего брата окликают, и он уходит прочь, оставляя Хакури в одиночестве. Он старается не вслушиваться в то, что происходит внутри, но некоторые слова до него доносятся, и от этого становится по-настоящему страшно. Никогда еще Хакури так не боялся, как сегодня. — Не выходит. Придется резать. — Начинайте, — слышится сухой голос отца. Хакури зажимает уши руками, но ему все равно кажется, что он слышит истошный вопль, такой страшный, что ему кажется — он не забудет его никогда, и тот будет преследовать его в кошмарах. Ему так хочется сбежать, так хочется спрятаться и больше никогда не высовываться на белый свет, но он не может так поступить, это будет несправедливо, это будет ужасно! Они… должны разделять все страдания. Пусть даже Хакури совершенно бесполезен. Но… Он до крови закусывает губу. И ждет. Час, может, дольше. Хакури сбивается со счета, он не следит за временем, пока изнутри не доносится голос, произносящий слова, от которого ему становится еще неприятней, словно он участвует в одном из мерзких планов отца добровольно, подносит ему жертву в виде столь желанного наследника от крови Сазанами и Рокухиро Кунисигэ. — Господин! Это мальчик. Хакури вздрагивает, когда слышит это, и крепче вцепляется пальцами в плечи. Это плохо. Отец будет заинтересован в мальчике еще больше, чем в дочери. Он хочет сжаться в комок и перестать мыслить, исчезнуть, но нельзя так думать — он должен быть тут ради Тихиро. Иначе… Если подумать, ребенок у отца теперь есть… Ему она больше будет не нужна, только если он не захочет сыграть с ней в еще одну игру. Дверь рядом с Хакури открывается, и он слышит голоса изнутри, а потом из комнаты выходит Сазанами Кьера с довольной легкой улыбкой. Кажется, он задумался, потому что произносит рассеянно: — Хороший ребенок… действительно. Достойный отпрыск. Когда их взгляды с Кьерой пересекаются, Хакури хочется броситься на него с кулаками, вцепиться ему пальцами в глотку и душить, пока у отца не закатятся глаза. Но Хакури знает, что ему не дадут. А еще он знает, что он — последнее, что есть у Тихиро в этом аду, и потому он должен сохранить жизнь не только ей, но и себе. Потому он просто отворачивается в сторону, теперь уверенный — можно начинать планировать новый побег. Около недели ему не дают увидеть Тихиро — единственные, кого допускают в комнату, это кормилицы и слуги, но изнутри он слышит лишь их голоса, отчего в душу закрадываются страшные подозрения. Но Хакури терпелив — и в один момент его терпение окупается. Когда его наконец-то допускают внутрь, Хакури врывается внутрь при первой возможности. Однако, ночью; он знает, что днем рядом снуют служанки, которые могут донести отцу, если что-то покажется им подозрительным, а их разговоры он хочет оставить наедине. Ребенка, к счастью, тоже забирают кормилицы, так что можно не думать сейчас о том, чтобы вообще на него посмотреть, хотя Хакури не уверен, что он действительно хочет. С одной стороны, они с Тихиро любят друг друга, но с другой — это все действо было совершено не по любви, а из-за принуждения. Сложно сказать, что он вообще об этом думает, наверное, больше ощущает отвращение. Единственный источник света — лунный свет, бьющий с веранды, куда приоткрыта дверь. На улице уже наступает зима, и становится прохладно, но Хакури не чувствует холода вообще, лишь то, как у него горит все внутри, когда при свете луны он видит единственного дорогого себе человека сейчас. Осторожно он подходит ближе и склоняется над Тихиро, боясь даже прикоснуться к ней. Может, она спит… Она лежит на боку, свернувшись в клубок и завернувшись в одеяло с головой, и Хакури не видит ее лица. В такой позе она кажется совсем крохотной и хрупкой. Некоторое время он просто сидит рядом, боясь что-либо сделать, но потом все же собирается и осторожно ее окликает: — Тихиро? Когда ответа нет, он расстроенно поджимает губы, но затем вздрагивает; Тихиро вдруг поворачивает к нему голову. Она выглядит очень дурно — бледная, с залегшими под глазами тенями, вся будто осунувшаяся. Когда их взгляды пересекаются, сначала Хакури пугается, что она прогонит его прочь, настолько у Тихиро страшный взгляд, но вдруг страшное ощущение давления исчезает, и Тихиро едва слышно произносит: — Хакури. Когда она тихонечко начинает плакать, тот забирается под одеяло и обнимает ее. Тихиро подвигается к нему ближе, она утыкается лицом ему в плечо и продолжает скулить, пока Хакури думает: да, вот настолько семья Сазанами ее переломала. Как же хорошо, что у нее остался он. Он гладит ее по волосам и целует, но она только хнычет, слабо цепляясь пальцами ему за одежду. — Мне так тошно, так мерзко… И так больно… Даже когда мне руку отрубили… Так больно не было… — Теперь все это закончилось. — Ненавижу… Ненавижу этого паразита! Всех здесь ненавижу! — ее короткий крик срывается на очередной всхлип. — Спасибо, что ты тут. Не уходи никуда, хорошо? Просто побудь рядом. Мне так плохо. — Конечно. Молчание. — Прости меня. — Не извиняйся. Если бы не ты… Если бы тебя тут не было… Она не договаривает. Хакури остается рядом с ней всю ночь, даже когда Тихиро, измученная всей этой ситуацией, наконец засыпает. Он лишь думает о том, как можно выбраться отсюда, но никакой идеи в голову не приходит. Но он обязан!.. Обязан придумать, иначе это закончится плохо! А он не должен дать Тихиро и дальше гнить в этом аду! Он должен что-то сделать. В этот раз… либо побег, либо смерть. Сложно думать о ребенке, как о своем отпрыске, как ни крути, но сам Хакури все еще морально не готов стать родителем, потому ребенка он воспринимает скорее как какого-то далекого родственника, чем кого-то очень к себе близкого. Почти все время с ним проводят кормилицы, которым отдает приказ отец, зная, что Тихиро не захочет даже видеть ребенка, и Хакури понимает, почему; потому он добровольно тратит все время, находясь рядом с ней, потому что Тихиро не хочет даже есть, и порой ему приходится упрашивать ее съесть хотя бы ложечку. Он покидает комнату лишь в те моменты, когда туда приходят наложницы отца, чтобы обмыть ее тело, даже та со шрамом на лице, которую, как Хакури знает, Тихиро ранит во время одного из побегов — будто бы она и не злится вовсе, скорее даже сочувствует. Ему кажется, что теперь отцу надоест играться с ней, но тот все равно отдает такие приказы… Но один раз ему — может, из жалости — позволяют взглянуть. Может, это подачка отца? Или еще одна попытка поиздеваться? Хакури не знает. Он осторожно подходит к колыбельке, к которой его пропускают кормилицы, и со страхом заглядывает внутрь, где видит крохотного младенчика. Тот не особо симпатичен, но и Хакури никогда не был фанатом детей — несмотря на то, что (как довольно бесполезный член клана) он иногда развлекал самых маленьких братьев, пытаясь научить их быть добрыми друг к другу. Но он знает, что все эти усилия тщетны, и верные ориентиры будут выбиты из их голов в скором времени жестокими тренировками. Как было с Соей. Совсем крошечный младенчик! Когда ребенок открывает глаза, на устах у Хакури вырастает нервная улыбка — алый цвет, прямо как у Тихиро. Он осторожно тянет к ребенку руку, боясь вообще его касаться, и младенчик тянет свои неказистые пальчики к нему, пытаясь схватить искалеченную ладонь. Еще совсем крошечный, он не видит в ней ничего страшного и лишь играется, и смотря на него, Хакури… понимает, что не может ненавидеть этого ребенка, как сильно бы не хотел. Он ведь тоже просто жертва обстоятельств. Его… и Тихиро частичка. Потому иногда он приходит посмотреть на младенчика. Кормилицы ему позволяют, неизвестно, с разрешения ли отца — может, просто жалеют. Только глухой не знает о ситуации с Тихиро, и многие ее жалеют, он в курсе, но кто что скажет против воли Сазанами Кьеры? Потому, чтобы и им не досталось, он чаще всего делает это ночью, когда Тихиро уже засыпает — просто так покинуть ее он не смеет, не в таком моральном состоянии. Но одной ночью он оказывается не один. Хакури проходит в комнату по привычке, тайком, но замирает на пороге, потому видит темную фигуру у колыбели. Когда он видит Сою с ребенком в руках, кажущимся совсем крошечным на фоне брата, то внутри него все переворачивается. Но броситься наперерез нельзя, это опасно. Соя слишком безумен… Потому Хакури осторожно подходит ближе, будто крадется, но брат не шевелится вообще, но в какой-то момент, Соя, кажется, все же замечает его присутствие, потому что начинает говорить: — Забавно. Хакури не видит в этом ничего забавного. — Я помню… — продолжает Соя, игнорируя подошедшего брата, — когда-то давно ты был точно таким же, маленьким и слабым. Совсем крошечным в руках отца. Мне тогда никто, конечно, не дал тебя в руки, кто вообще доверит младенца пятилетке, но я помню, как я смотрел в колыбельку и видел там тебя… Тогда я протянул к тебе руку… А ты сжал ее своими крошечными пальчиками. Я был в таком восторге. Проговаривая это, он сам тянет к младенчику палец, огромный по сравнению с маленьким ребенком, и тот с любопытством тянет к ней свои маленькие ручки, после чего некрепко сжимает. В этот момент на лице брата мелькает улыбка, такая странная, такая ему несвойственная, что Хакури стопорится и забывает даже про то, что изначально хотел вырвать младенца из его рук. Впервые он видит такую сторону Сои. Впервые… … нет, когда-то давно в детстве брат был точно таким же. Даже когда они еще совсем детьми играли, порой он был жестоким, но не намеренно, и потом извинялся. Такого Сою Хакури уже забывает, и оттого его поведение сейчас выглядит неестественно. Потому он не знает, что делать: просто смотрит на брата, когда тот возвращает ребенка обратно в кроватку, нависает сверху, отчего его косички свисают над младенчиком. Тот начинает с ними играться. Кажется, Соя опять плачет. Хакури плохо видно. — Отец попытается забрать ребенка, — внезапно произносит брат. — Я слышал его разговоры. — Зачем ты мне это говоришь? Когда Соя выпрямляется и смотрит Хакури прямо в глаза, у него вновь глаза на мокром месте. Он лишь пожимает плечами, будто бы его ответ — само собой разумеющееся. — Ведь я люблю тебя, Хакури. Это же так очевидно. — Мне все равно на ребенка, — врет тот. Соя улыбается краешком рта. — Не обманывай старшего брата, — строго отчитывает он его, будто бы сейчас ударит вновь, но потом опускает голову вниз, на младенчика в колыбели. Несколько секунд он просто смотрит вниз, но потом медленно качает головой. — Я знаю, что ты дорожишь и женщиной, и ребенком. Потому что ты очень добрый и глупый. Когда Хакури ничего не отвечает, Соя смотрит уже на него, потом отводит взгляд в сторону. — Ты опять хочешь сбежать. Он даже не спрашивает — утверждает, но Хакури просто пожимает плечами. Одно дело — желание, и совсем иное — готовый план. Не с Тихиро в таком состоянии. Да и контроль за ними ничуть не снижается за все это время, в этот раз они не смогут добраться даже до ворот особняка. Хакури так хочется придумать план!.. Так хочется, но… Это невозможно. Некоторые вещи не могут случиться. Ему нельзя рисковать. Он должен остаться рядом с Тихиро, быть ее поддержкой во всем. Без него она сломается тут окончательно, останется совершенно одна. — Хакури. Названный хмурится. — Я знаю, что это глупо. Я знаю. — Хакури. — Давай не будем спорить об этом. — Это не то, о чем я говорю. Рука Сои тяжело ложится на плечо, а сам он наклоняется к уху брата и тихо — так, что тот сначала уверен, что ему послышалось — шепчет: — Я могу помочь. Когда он резко переводит на Сою настороженный взгляд, тот добавляет: — Я много думал об этом. Ты дороже мне всего клана, но отец слишком часто угрожал тебе. Взгляни, что случилось из-за этого… — его рука сжимает искалеченную ладонь Хакури. Взгляд Сои в темноте выглядит совсем непроницаемым. — Все потенциальные наследники получают информацию о том, как именно работает «регистрация», в том числе и то, как именно она снимается. Конечно же я… в курсе. Это сокровенная информация… Но я расскажу тебе, Хакури… Потому что я люблю тебя… Люблю тебя… Косичка брата щекочет кожу. Голос Сои звучит странно, плаксиво, но Хакури затаивает дыхание. Ему кажется, что это обман. Но Соя защищал его перед отцом каждый раз. Сильнейший сын, потенциальный наследник, готовый отбросить все ради нерадивого брата… Такое сложно подделать. Может, Тихиро своими словами тогда действительно что-то в нем меняет. — Если я помогу тебе… во второй раз… отец поймет, что это был я. Но… я готов. Ради тебя, Хакури. Ради… На мгновение взгляд Сои останавливается на колыбели, но больше он не произносит ничего. Под особняком находятся старые тоннели на случай экстренного побега — построенные еще во время войны, иногда они проверяются, но, как утверждает Соя, это случается лишь строго по расписанию, и «проверкой» обычно занимается два человека, не самых могущественных в чародействе отпрыска клана. Удивительно, что на такую грязную работу раньше не посылали Хакури, но тот решает, что подумает об этом как-нибудь позже. Барьер там тоже есть, но, т.к. это не часть поместья, он слабее, и у Сои есть возможность его деактивировать. Хакури даже бывает там пару раз; вместе с братом, конечно же, благодаря чему его никто не подозревает. На обратном пути из тоннелей он чувствует, как напряжение растет — Соя решает помочь им, и Хакури чувствует, что это искреннее желание, но он не может понять его мотивов. Всю жизнь Соя мучает его, почему же сейчас решил поменяться?! На этот вопрос Соя даже не поворачивает головы. — Я уже говорил, Хакури. — Из-за любви?! Не ври мне! — стоит ему это сказать, как Соя ощутимо напрягается. — Ты каждый раз это говорил, и что в итоге? Только бил меня! — Люди имеют тенденцию меняться, — сквозь зубы цедит брат. — Только из-за слов Тихиро? Соя оборачивается и смотрит Хакури в глаза. Затем хмурит брови. — Это лишь повод. Я много думал. И наблюдал… — его глаза пробегаются по искалеченной ладони Хакури, отчего тот ее смущенно прячет за рукавом. — Когда ты познакомился с девушкой из товара, ты стал вести себя странно, но все еще предсказуемо. После знакомства с Рокухиро Тихиро ты перестал быть Хакури, которого я знал. И был готов рискнуть не ради себя, а ради нее, — он потирает переносицу. — Ты всегда… был очень внушаемым. И с первой женщиной мне казалось, что это ее влияние. Но Рокухиро тебя ненавидела. Я знаю. Я наблюдал за вами. Но ты ее переубедил. И ты делал это не ради себя. Хакури, я не врал, когда говорил, что люблю тебя. Из всех братьев — ты мой самый драгоценный. Но до этого ты был слабым как морально, так и физически. Дураком ты был. Теперь… все иначе. Когда брат отворачивается, Хакури не знает, что сказать, потому тот добавляет: — Я не хочу, чтобы отец тебя убил. А в скором времени так и случится, если ты продолжишь вести себя так, как делаешь сейчас. Вот и все. Вот и все. Свою задумку Хакури записывает в одну из книг между строк карандашом; затем он приносит ее Тихиро и просит прочесть, говоря, что ей станет немного веселее. Он не уверен, что она понимает его задумку сразу, но потом, когда доходит до нужных частей, зовет Хакури к себе. Они сидят ночью в постели, Тихиро опирается на него плечом — сил у нее пока не так много, как хотелось бы, и Хакури с готовностью помогает ей сесть. — Я прочитала начало. Ты думаешь… этот персонаж стоит доверия? Они решают замаскировать их диалог. — Нет, — честно признается Хакури. — Но у протагониста нет выбора, верно? Хуже все равно не будет. — И правда… — Но что он будет делать с… Тихиро немного молчит. Речь о ребенке. — Я не знаю. С одной стороны, он ненавидит этого второго персонажа, верно? От него столько и проблем. Но с другой… Он же не виноват… — Протагонист может взять его с собой. — А не опасно? Хакури пожимает плечами, но потом замечает: — Всяко лучше, чем оставлять его в начале! Во всяком случае, так думает сам Хакури. Но он послушает мнения Тихиро — в конце концов, не его истощал изнутри другой человек все эти девять месяцев. Что скажет она? Они легко сбегут вдвоем. Скорее всего отец даже не будет их преследовать. Но с ребенком… Ребенок же не виноват в том, что он был рожден. И это будет такой плевок в лицо отцу! — Если ты не хочешь… — Иногда я думаю об этом. Чтобы побыть эгоистичной, — шепчет она, утыкаясь лицом Хакури в плечо. Он обхватывает ее руками, и в объятиях она немного расслабляется. — Но потом я вспоминаю все, чему меня учил отец. Воображаю, что бы он сделал, если бы увидел… этого. И мне так обидно становится. Почему все это происходит? Почему… Почему… Но… Мне нужно быть сильной. Мне нужно… быть доброй и терпеливой. Как папа. — Тогда решено. Тихиро поднимает на него несчастный взгляд. Значит, ей придется подыграть. Нужно сделать вид, что Тихиро заинтересована в ребенке, чтобы кормилицы отдали ей его. Придется выждать некоторое время, но они и так терпели этот год, ничего страшного не произойдет, заодно Тихиро окрепнет — будет проще сбегать. План выглядит… по крайней мере выполнимым, не таким безрассудным, как самый первый, но все время Хакури как на иголках. Когда он заглядывает в комнату, где Тихиро в окружении кормилиц держит ребенка в руках, смотря на него будто бы с испугом… Он не знает, как реагировать. Но нужно выглядеть спокойней. Нельзя, чтобы отец о чем-то догадался. Потому Хакури продолжает то же, что и до этого: он смотрит на Сазанами Кьеру затравленным взглядом, избегает братьев и иногда попадает под руку Сое, но тот не лупит его, просто хлопает по плечу, и это странная перемена. Чтобы обмануть ожидания, пару раз Тихиро просит оставить ее с ребенком на ночь, дать привыкнуть. Кормилицы видят в этом шанс, и потому позволяют… Возможно, это ошибка. Так думает Хакури, когда одной из ночей заглядывает в комнату и видит, как Тихиро сидит на постели перед свертком, занеся руку… Между пальцев у нее тот самый карандаш из книги, которым Хакури заносил заметки. Взгляд у нее шальной, дыхание тихое, хриплое. Она не в себе. Он бросается вперед, прежде чем она опустит заточенный карандаш вниз, но Тихиро вдруг отшвыривает его в сторону, а затем обхватывает себя руками. Она только ближе льнется к Хакури, когда он падает перед ней на колени и крепко обнимает, сам же испуганно смотря на ребенка. — Я не могу… Я так больше не могу… Но день побега наконец-то настает. Хакури понимает это, когда к нему приходит Соя и с несвойственным ему молчаливым лицом кивает. Они вместе идут вниз, в катакомбы, в которых он показывает на всю подготовку: как единственный, кто может выбраться за пределы особняка, он занимается всеми основными вопросами, пока Хакури и Тихиро водят отца за нос. В подготовленной сумке он видит сменную одежду и деньги наличными, после чего слышит над ухом монотонный голос брата: — Не пользуйтесь ее банковским счетом, если такой имеется. Звоните только из телефонных будок. Не пользуйтесь такси, ищите последние поезда за день — они самые пустые. Поезжайте прочь из города в какую-нибудь горную деревню. Сейчас там продают дома задешево из-за массового переезда молодежи в города. Там будут лишь старики, которые помнят страну еще до раскрытия магии, они точно не будут роптать перед кланом Сазанами. Желательно измените внешность: тебе стоит покрасить волосы, а Рокухиро… Впрочем, она сама придумает. Потом он неуверенно смотрит в сторону. — Если вы оставите ребенка, то… — Ну уж нет! Отец его не получит! — Но вам будет проще затеряться в толпе. Когда Хакури упрямо поджимает губы, Соя устало вскидывает руки. — Хорошо. Ты достаточно молод. Соври, что это твой младший брат. Убеди Рокухиро притвориться мальчишкой вновь, у нее низкий голос, плюс она уже успешно водила людей за нос с этим. Это ваш последний шанс. Дальше тебя ждет смерть, а ее… Что-нибудь похуже. С отца станется. Сломает ей ноги, как самому Хакури, только хуже. Или… Нет, лучше об этом не думать. Нужной ночью он терпеливо дожидается Тихиро в комнате с ребенком на руках, пока та отправляется в ванную. Ее нет долгое время, за которое Хакури успевает побаюкать младенчика в руках — тот оказывается на редкость забавным, и даже не плачет, когда просыпается ночью. Это напоминает Хакури о младших братьях, с которыми он возился, потому он легко абстрагируется от мысли, что это его родной сын. Странно об этом даже думать! Он поднимает голову, когда слышит шаги. Тихиро выходит к нему… Ее волосы обрезаны коротко, неровно. От этого воспоминания о встрече год назад неожиданно пробуждаются, словно перед ним вновь тот самый юноша в черном, но Хакури смотрит лишь на нож у нее в руке, нелепо моргая. Он даже как-то уходит от мысли, что прощание с длинными волосами для Тихиро — финальный штрих в этой мерзкой истории. — Откуда?.. — Скажи спасибо твоему старшему братцу. Хакури в курсе, что Соя не особо любит Тихиро, но, выходит, они как-то договариваются?.. Поразительно. Он лишь кивает, решая не вдаваться в подробности, после чего подходит к Тихиро ближе. Та несколько секунд напряженно смотрит на ребенка у Хакури на руках, после чего с тревогой заглядывает ему самому в глаза, явно боясь. Потому что если не получится в этот раз… Это точно станет концом для них двоих. Но Хакури с уверенностью кивает и хватает ее за руку. Вечер для побега они выбирают особый — день рождения отца. Сейчас в особняк съезжаются все важные шишки, прислуге не до слежки за ними. Отец наверняка бы захотел продемонстрировать Тихиро как свой трофей, но она выглядит не так хорошо, вся осунувшаяся, а Хакури — позор клана, да еще и калека. Он будет ждать следующего года. Но желаемого не получит. По пути они не встречают никого: слуги слишком заняты, а оставшихся старший брат отсылает подальше по мелким поручениям. Около выхода в тоннели их поджидает Соя; в парадной одежде, видимо, временно сбежавший с торжества. Переодеваться перед ним неприятно, но Соя и так видел Хакури в чем мать родила после того, как тот оправлялся от ран, а на Тихиро тот даже и не смотрит. Одежда довольно скучная, но незаметная. Из хорошего — теплые куртки по размеру больше, что поможет Тихиро скрыть тот факт, что она женщина, даже несмотря на все изменения. Она спешно избавляется от всей одежды, даже протеза, боясь, что по нему их могут отследить, и переодевается, и перед Хакури вновь иллюзия, что он видит юношу в черном — только вместо стильного пальто на ней дерьмовая куртка. Она тут же прячет лицо под маской, натягивает капюшон сильнее, а шрам заклеивает пластырями. Выходит… не очень, но времени капризничать нет. — Идем скорее, — шипит она, а кажется, будто умоляет. Хакури смотрит на ребенка у себя в руках… Тот уже дремлет. Ему бы самому столько спокойствия! Потом, сглатывая, поднимает взгляд на Сою. — Отец может убить тебя. Тот поворачивает голову с равнодушным видом. — Может быть. — Не может, а точно!.. Кто еще бы мне помог?! Только ты меня защищал! — Это будут мои проблемы. — Но зачем?.. Это так глупо! Так неразумно! Так… непохоже на Сою! Хакури его ненавидит! И хочет ненавидеть и дальше, но тот отчего-то помогает… Он не мог так просто раскаяться за свои грехи, не мог! Так почему же?! — Я тебе уже все объяснил. Поторапливайся. Хакури крепче прижимает к себе ребенка… Потом сжимает зубы и сквозь силу произносит столь нежеланное, но очевидно столь необходимое, странное. То, что он ни за что бы не произнес в любой другой ситуации. — Спасибо, брат. В последний раз он озирается назад, когда они скрываются уже далеко в тоннеле. И видит белую высокую фигуру вдали, которая продолжает смотреть им вслед. Не понимая зачем, Хакури поднимает руку и машет рукой, и фигура, будто его отражение, точно с таким же замешательством машет в ответ. От дремы Хакури просыпается, когда объявляют следующую станцию. Это неизвестная ему мелкая деревушка, которой посчастливилось оказаться рядом с железной дорогой, и потому ради нее поезд делает останову. Хакури не знает, почему Тихиро говорит им ехать именно туда. Он хочет спросить, но она произносит это таким тоном — нам нужно в это место — что он не смеет возразить. И потому они едут в полупустой электричке под ночь, когда рядом с ними в вагоне почти никого нет. За окнами почти ничего не видно, настолько там темно, а единственный звук, прерывающий тяжелую тишину — стук колес. Вагон размеренно покачивается. Тихиро спит, уткнувшись носом ему в плечо. Она совсем обессилела, этот побег и нервотрепка дались ей тяжело — почти ни слова не сказала с момента, как они выбрались. Но Хакури не давит. Он знает, как ей просто нужно побыть в своих мыслях, потому с ребенком в основном возится он, кроме редких моментов. Признаться, он даже прикипает к нему — младенцы, на самом деле, довольно смешные. Да, плачут часто, но этот будто наследует спокойствие своей матери, хотя иногда булькает, будто смеется. В такие моменты Хакури всегда строит глупые лица, стараясь его развеселить, хотя не знает, правильно ли все делает. Тех уроков, что дают ему кормилицы, все равно маловато. Интересно, куда они едут? Тихиро так уверенно сказала, что нужно именно то место… Он и сам будто задремывает, но просыпается, когда младенец в его руках начинает тихо плакать, но со временем все громче и громче, отчего он начинает нервничать. Тихиро спит крепко, она даже не открывает глаза, только прячет лицо и утыкается носом Хакури в шею сильнее, а тот старается отвлечь младенчика от слез, но не выходит, отчего он нервничает. Нельзя привлекать внимание! Скорее всего отец дал наводки о поиске пары с младенцем! Если их тут увидят!.. Но ничего не получается! Что же делать, что же делать, что же… — Он плачет, потому что ты его неправильно держишь. Хакури едва не взвизгивает, когда слышит голос рядом. Поднимая глаза, он видит седую старушку, которая смотрит на него… Сложно сказать, осуждает ли она его за такую криворукость! Хакури сглатывает, когда она качает головой и протягивает руки. — Позволишь? — П-пожалуйста?.. Бабулька забирает ребенка к себе в руки, берет аккуратно, а потом начинает потихоньку укачивать, воркуя что-то под нос, отчего плач постепенно стихает, а потом и вовсе исчезает. Ребенок засыпает, и Хакури забирает его обратно; под чутким руководством неизвестной старушки он берет младенца немного иначе, после чего получает ее одобрительный кивок. — Так-то лучше. Ничего-то сегодня молодежь делать не умеет… — Я старший брат, — врет Хакури, нервно улыбаясь. — К сожалению, не научили. — Старший брат… И зачем же старший брат едет куда-то вместе с таким маленьким дитем и… Судя по пристальному взгляду старушки, разобрать, кто есть Тихиро, она не в состоянии. Спасибо мешковатой одежде! Тихонько откашлявшись, Хакури нервно улыбается: — Он болеет. А мы сбежали. Отец нас… бьет. Верно. — Ну мне ты мог бы и не врать, — качает головой та. — Вы же и есть родители. — Э… Старушка роется в сумке и достает оттуда что-то, в чем Хакури узнает термос. Встряхивает его, после чего садится рядом и с видом знатока, который на дельных советах собаку съедает, тихонько проговаривает: — Такие молодые… Так куда бежите-то? — Так я не соврал. Старушка качает головой, после чего наливает немного теплой жидкости в крышку термоса и протягивает Хакури, предлагая угоститься. Тому страшно, что она — посланник отца, но от бабульки вообще не чувствуется ауры чародея, потому он осторожно принимает напиток. Когда отпивается, то едва не давится, и, едва удерживаясь от того, чтобы не закашляться, спрашивает: — Что это?.. — Кофе с виски. Да бабулька-то не промах!.. — Невеста твоя спит крепко… Хакури нервно улыбается. — Она очень устала. Это я почти бесполезен, а она… — Но даже не зная, что делать, ты все равно ее не будишь. — Как-то так, — он пожимает плечами и понуро опускает голову вниз. — Она и так натерпелась. Старушка лишь качает головой, потом вздыхает надсадно, как делают это старики, и хлопает Хакури по плечу. Тот от такого движения вздрагивает, сам не зная, почему, потом опасливо косится на Тихиро, которую мог потревожить, но та слишком вымотана, чтобы реагировать даже на это. Следя за его взглядом, старушка вздыхает и отдает ему весь термос со словами: — Тебе понадобится больше, чем мне. — Спасибо?! … Хакури должен испугаться? Впервые в своей жизни Хакури понимает прелести жизни в большом городе: в отличие от маленьких деревень, там чистят снег. Кто бы подумал, что он будет скучать именно по такой немыслимой вещи! Конечно, снега еще не так много, но, когда Тихиро тащит его наверх по старенькой каменной лестнице, полностью им занесенной, Хакури чувствует, что начинает уставать. Он, конечно, сам вызывается тащить все сумки, а еще на груди у него болтается рюкзак с ребенком, но он сжимает зубы и идет молча, изредка останавливаясь по пути, пытаясь передохнуть. Сломанное колено тоже ноет. Тихиро ничего ему не говорит, не осуждает, лишь изредка она пытается намекнуть Хакури, что он может отдать часть вещей ей, но он лишь виновато улыбается: — Знаешь, все эти девять месяцев ты и так таскала тяжесть! Так что, гм… — Это глупо, — фыркает она, и Хакури обреченно кивает. — Именно. Но я хочу побыть полезным. Они поднимаются еще выше. В отличие от города, здесь очень тихо. Даже в поместье Сазанами всегда можно услышать далекие голоса, какой-то гул, но сейчас, когда они поднимаются по каменной лестнице выше, Хакури не слышит вообще ничего, только хруст снега под ногами. Это так… сюрреалистично. Он останавливается на месте, чувствуя, как каждый выдох оставляет после себя облако пара в воздухе, потом смотрит на Тихиро, медленно бредущую впереди. Сейчас, без капюшона и маски, он легко может рассмотреть ее мрачный взгляд. Давненько он ее такой не видел. — Куда мы идем? — Я расскажу на месте. — Надеюсь, это хорошее укрытие, — жалуется он, нагоняя ее. Ребенок в переноске на груди у него начинает хлопать ртом. — Я так задолбался! В смысле, извини. — Не извиняйся. — Но я только и делаю, что жалуюсь!.. По крайней мере сейчас. — Я жаловалась весь предыдущий год. Тем более ты устал и не спал почти всю ночь, — Тихиро оборачивается и смотрит ему в глаза. В ее взгляде он замечает улыбку, но ее следы исчезают, когда она смотрит на ребенка. — Спасибо, Хакури. Он только смущенно крякает в ответ. Наконец, судя по тому, что видит Хакури вдалеке, они достигают вершины. Он облегченно выдыхает, надеясь, что сейчас они выйдут к небольшому укрытию, одному из тех, что, наверное, Тихиро использует вместе с Сибой. Одна только мысль о том, что он может лечь на диван и вытянуть ноги настолько окрыляет Хакури, что он перепрыгивает через несколько ступенек и выбегает вперед… … только чтобы увидеть старые руины, припорошенные снегом. Судя по тому, что часть деревянных досок почернела, тут был пожар. Несколько секунд Хакури растерянно на это смотрит, чувствуя, как постепенно догадывается о страшной истории этого места. Он смотрит на Тихиро, стоящую посреди эти руин, как медленно она подходит к центру двора и затем резко оборачивается назад, смотря ему в глаза. Взгляд ее пуст. — Это место, с которого все началось. Дом Рокухиро Кунисигэ?.. Хакури чувствует, что не может говорить. Сейчас… не время. Немного помедлив, Тихиро вновь откидывает голову назад, смотря на полуразрушенный дом. Голос ее тих, но в оглушающей тишине его слышно прекрасно. — Иногда я думаю, что случилось бы, если бы я умерла в тот день вместо отца. Наверное, папа бы много плакал. Он был очень добрый человеком… Он всеми силами отнекивался от этого, переживал за прошлое, но я знаю, что несмотря ни на что, он встал на верный путь. Потому что люди способны искупить прошлое. Как старший брат? Хакури не задает этот вопрос. — Но порой я не думаю о смерти в тот день, но мечтаю. Медленно она садится на снег в центре двора и водит ладонью по земле рядом. — Тут он лежал. Я до сих пор помню запах крови, его стеклянный взгляд… Я ни о чем не могла думать. Только трясла его за рубашку, надеясь, что он очнется. Тогда для меня весь мир рухнул. Если бы не Сиба… думаю, я бы даже несмотря на обещания отомстить в скором времени наложила бы на себя руки. Может, и правда стоило. Ее ногти начинают скрести замерзшую землю, оставляя глубокие борозды. — Как я ненавижу себя! Как я ненавижу свою жалкую жизнь! В чем ее смысл?! В чем смысл этой мести?! Я ничего не могу! Попалась в глупую ловушку и что?! Что мне это дало?! Это потому что я слаба! Этот ребенок... просто символ моей слабости! Но я не могу на него злиться! Он ведь ни в чем не виноват!.. Хакури видит, как слезы текут по ее лицу, пока она продолжает скрести землю. — Боги, лучше бы я родилась мужчиной! Лучше бы у меня было сильное тело! А не это… Тогда все было бы иначе, все могло бы быть по-другому! Лучше бы я тогда и правда сдохла! Почему судьба так меня ненавидит?! Что я сделала не так?! Родилась на белый свет?! Почему раз за разом я лишаюсь всего?! Надо было просто убить себя в тот день! Лечь рядом с папой и… — Не надо, Тихиро. — Прости, что тебе приходится это видеть… Хакури опускается рядом на колени и берет Тихиро за руку. Он дышит на нее, пытаясь согреть, и хмурится, видя содранную кожу, обломанные ногти и следы грязи и крови. Надо будет обработать. После чего, наконец поднимает взгляд ей в лицо. Когда ребенок в переноске начинает ворочаться, он и его берет за маленькую ручку, после чего тихо произносит: — В этом нет твоей вины. Ни в чем из этого. Ты не слабая, ты очень сильная… Просто бывают люди, которые используют наши слабости против нас, а твоя слабость — это то, что ты честный и хороший человек. Даже если бы ты была парнем… отец бы просто сбагрил тебя на аукцион, и не факт, что оттуда бы ты сумела вырваться. Но это все неважно, — он стискивает зубы крепче. — Неважно, кто ты. Я бы полюбил тебя в любой вселенной. Парнем, девушкой, божеством… Это все на самом деле не важно, потому что я люблю человека, что внутри под всей этой оболочкой. Как бы глупо это не звучало. Сложно подобрать нужные слова в этой ситуации. Очень сложно. Но Хакури постарается, потому что он любит Тихиро… А ради нее можно пойти наперекор всему миру. — Пожалуйста, не думай о себе плохо. Ты — причина, ради которой я все еще живу. Я буду готов следовать за тобой хоть до конца света. И мне все равно, сопутствует ли тебе удача или нет. Ты — мой свет. А трудности… Мы с ними справимся. Ты, я… Может, кое-кто еще? Несколько секунд Тихиро смотрит на него горьким взглядом, не скрывая слез на глазах, потом опускает голову вниз, на ребенка. Хакури не станет торопить ее. Некоторые вещи слишком сложны для того, чтобы так просто их пережить и принять. Не он был вынужден носить ребенка под сердцем все эти месяцы, не он терпел унижения от отца и был вынужден принять чужую персону просто потому, что Сазанами Кьера хотел видеть кроткую женщину рядом. Но вместе они обязательно что-нибудь придумают. В конце концов, они любят друг друга, разве нет? Хакури смотрит за тем, как Тихиро боязливо тянет руку к ребенку, а тот свою маленькую ручку — к ней. Затем поднимает голову. Сиба наведывается сюда каждую неделю. Он сам не знает, чего ждет. Чуда? Может, какого-то знака? Проходит больше года… Он не понимает, на что надеется сам, но раз в неделю обязательно заглядывает на руины дома Кунисигэ, ведь это место — единственное, куда может вернуться Тихиро, ведь они с ней так и не находят себе нового дома, бродят по всей стране, словно два неприкаянных приведения… На поясе у него болтается «Небесная Бездна», возвращенная такими трудами, что Сибе не хочется даже вспоминать. Каждое утро он начинает с того, что пытается взять в руки меч, но тот не отвечает, что говорит ему о том, что его маленькая девочка где-то все еще жива, где-то… Сиба не знает, что с Тихиро. Множество раз он пытался вторгнуться в поместье Сазанами. Немыслимое количество денег он потратил на то, чтобы Хинао подергала за свои ниточки в подполье и узнала хоть что-то. Но Тихиро исчезла без следа. Словно в воду канула. Жаль. Ему так жаль… Он опять все просирает. Если бы Кунисигэ узнал об этом, он бы его убил. Да Сиба и сам порой хочет удавиться, но он делает все, чтобы найти ее, чтобы исполнить мечту ребенка, у которого забрали все в один миг. Потому ему некогда грустить и накладывать на себя руки: он должен найти Тихиро, отыскать следы магических клинков… И помочь Шаль тоже, конечно же, которая очень скучает. Зима в этом году сильная, но Сиба идет в куртке нараспашку с сигаретой в зубах… Он замирает перед лестницей, ведущей наверх, в дом Кунисигэ. Иногда ему хочется просто прыгнуть в пространстве, очутиться рядом с руинами и понять, что никого там нет, и вернуться обратно, но Сиба себе такого не позволяет. Он смиренно поднимается собственными силами по всем ступеням, игнорируя усталость. Это его долг. Его обязанность. Как последнее прощание с Кунисигэ, на чью смерть он опоздал. Но в этот раз… что-то иначе. Даже несмотря на то, что идет легкий снежок, Сиба видит, что на лестнице есть следы. Это его не сильно озадачивает. Иногда местные, из тех, что узнали секрет о том, кто там жил, поднимаются наверх, чтобы почтить память своего соседа. В основном это старики, которые переживают слишком много войн на своем веку и благодарят Кунисигэ за то, что тот заканчивает последнюю. Но Сиба все равно каждый раз поднимается с осторожностью. Особенно сейчас, когда следы свежи. Он замирает перед тем, как достигнуть вершины, откуда его будет видно. Сигарета в зубах тлеет. Не надейся, шепчет благоразумие. Тихиро здесь не будет. Таких совпадений не бывает. Ты и сам знаешь, как жизнь жестока к ней. Но так хочется верить!.. Потому Сиба все же делает пару шагов наверх. Он замирает у края лестницы, когда видит посреди белого полотна двух человек. Сперва он встречается взглядом с молодым юношей со светлыми волосами, который смотрит на него удивленно, будто не очень понимая, что он тут делает; в скором времени этот шок сменяется страхом. А второй… сидит на земле, в дрянной куртке не по размеру. Все лицо в слезах, волосы обрезаны грубо, некрасиво. Но даже так, Сиба все равно узнает ее. Все равно. Сигарета падает из его рта и тонет в снеге, когда Сиба вдруг севшим голосом произносит: — Тихиро?