Thorns / Тернии

Уилл, а именно так теперь он звался, жаждал поскорее попасть на церковную службу, где он снова увидит Отца Ганнибала. Но волею судьбы их пути пересеклись раньше воскресенья. Это произошло на следующий день после их первой встречи. В качестве старой доброй традиции, Сестра Розамонд вызвала Уилла к передней части класса для публичного унижения. На этот раз проступком было несоблюдение опрятности подола его брюк. Наказанием было десять ударов хлыстом по руке. Он протянул руку ладонью вниз, костяшки пальцев уже порозовели от вчерашнего проступка, и ожидая наказания Сестры Розамонд со спокойствием, которое монахиня сочла греховно раздражающим. Как и прежде, она не проявила даже чуточку милосердия к своему наказанию, и, как прежде, Уилл проглотил свой крик. Если ему отказано в справедливости, то он сделает так, чтобы Сестре Розамонд было отказано в наслаждении. Он знал, что ее раздражало, что она не могла вызвать хныканье восьмилетнего мальчика. Она была садисткой; он сердито смотрел и пронзал ее своим осуждающим взглядом. Хлыст ударил по нему, и эхо от удара по коже непристойно разнеслось по всему зданию школы. Уилл молча принял это. Десять ударов едва ли были худшим, что он перенес от монахини за три года под ее опекой, и впереди будет еще хуже. Ну или он так думал. Мальчик, задержав дыхание в ожидании шестого удара, не ожидал, что авторитетный мужской голос остановит руку монахини. “Сестра Розамонд, что, ради всего святого, ты делаешь?” Плечи Уилла распрямились, и он повернул голову с такой быстротой, что еле устоял на ногах. Сквозь завесу непослушных растрепанных кудрей он заметил человека, которому принадлежал этот голос. Это был голос, который нашел его во сне прошлой ночью. Это был голос, который полностью завладел им, в то время как добрая рука погладила его по голове, а теплая улыбка украла воздух из его легких. “Отец Лектер”, – прошипела монахиня в качестве приветствия. Масса школьников, заполнивших комнату, внезапно смолкла. Все глаза были прикованы к новоприбывшему, красивому священнику, который крался, как кошка, через лабиринт парт, пока не добрался до доски. “Сестра”, – слегка кивнув своей белокурой головой, произнес он. Сладостный взгляд, который он бросил на Уилла накануне, теперь был контрастно огненным, когда он смотрел на монахиню. “Я только что проходил мимо, когда увидел нечто совершенно исключительное из окна вашего класса”. Священник не смотрел на Уилла, но он чувствовал присутствие мальчика рядом с ним, как маяк. Сестра Розамонд все еще сжимала в кулаке шнур, как кнут, вытянутый и застывший в воздухе у ее головы. С напряженным вздохом она медленно опустила его. Ганнибал проследил за движением и приподнял светлую бровь, пристально глядя на монахиню, пока она полностью не обезоружила себя, положив "хлыст" на стол. “На каком основании ты била этого ребенка, Сестра?” – спросил священник, высокий и гибкий под складками его черной робы. Уилл напряженно наблюдал за ним, забывая дышать, пока у него не закружилась голова. Монахиня покраснела, и было ли это от гнева или стыда, ему было все равно. Он был только рад, что она была унижена. И Отец Ганнибал держал бразды правления ее унижением. Если Уилл не любил его раньше, то он полюбил его сейчас, с уверенностью, от которой его сердце забилось сильнее и щеки залило теплом. “Вы здесь новенький, Отец Лектер”, – говорила Сестра Розамонд, хотя Уилл едва слышал ее голос из-за громкого стука сердца, отбивающего марш в его ушах. “Вы не знакомы с учениками этой школы. Боюсь, этот ребенок, в частности, неприятный смутьян. Он требует бдительной дисциплины”. “А, тогда ясно”, – задумчиво ответил Ганнибал. “Что он сделал, чтобы заслужить твою дисциплину сегодня?” Монахиня дотронулась рукой до своей рясы - нервный тик, оставшийся с юных лет, когда она накручивала золотые волосы на палец. “Он пренебрег чистотой своих штанин, Отец”, – сказала она решительно, как будто с помощью силы воли она могла заставить отклонение от нормы звучать менее мелочно. Только тогда Ганнибал позволил себе оценить мальчика, о котором идет речь. Это было величайшим усилием за весь его день - смотреть на Уилла Грэма и сохранять серьезное выражение лица. Он стоял рядом, жилистый и бледный с копной темных локонов, его голубые глаза сверкали вызовом. Ганнибал скрестил руки на груди и окинул ученика оценивающим взглядом. Ганнибал с неудовольствием отметил, что его подолы были неровными там, где нитки начали распускаться, но более неудачной была высота самих штанин. Они были намного выше лодыжек мальчика. Более того, колени брюк были выцветшими, почти белыми, кое-где они угрожали полностью продырявиться, а сами штанины слишком плотно облегали бедра. Рубашка была сильно натянута на плечах, где тело мальчика начинало расширяться. Он отвел взгляд от Уилла, чтобы посмотреть на монахиню. Мальчику не нужна была порка; ему нужна была новая одежда, одежда, которую его семья, очевидно, не могла себе позволить. “Он пренебрег состоянием брюк”, – согласился священник с торжественным кивком. “А вы, Сестра Розамонд, пренебрегли своим здравым смыслом, и поверьте мне, когда я говорю это, то имею в виду то, что Бог находит это более оскорбительным”. Монахиня заартачилась и сделала шаг назад, когда Ганнибал сделал шаг в её сторону. Он возвышался над ней, мышцы его шеи напряглись под белым воротничком. “Должен ли я преклонить перед вами колено и наказать вас, как вы наказали этого ребенка?” Другие дети были поражены, но не Уилл. Он наблюдал за этой сценой с широкой улыбкой, которую помнил только в Новой Зеландии. Отец Ганнибал был сверхъестественной силой. Уилл мог почувствовать это. Сестра Розамонд, должно быть, тоже это почувствовала, потому что она съежилась в тени священника, запинаясь на слове, которое так и не было произнесено. “Сколько ударов хлыстом вы обещали мистеру Грэму?” – потребовал Ганнибал. “Д-д-десять, Отец”, – пробормотала она. “Десять”, – повторил он. “В следующий раз, когда вы поднимете на него руку, я столько раз дам вам пощечину. Вы понимаете меня, Сестра Розамонд?” Она была так сильно ошеломлена, как Уилл был в восторге. Она содрогалась от его гнева, пока не обрела достаточно голоса, чтобы выразить свое понимание. “Простите меня, Сестра Розамонд”, – сказал Ганнибал, отступая от нее и поправляя манжеты на рукавах. “Я здесь новичок, а вы не знакомы с тем, как всё должно быть сделано. Но теперь вы знаете лучше, не так ли?” “Д-д-да, Отец Лектер”, – сказала она, склонив голову. “Отлично”, – сказал он. “Тогда я оставлю вас с этим”. Он повернулся и положил руку на плечо Уилла. “Я одалживаю вашего ученика”, – объявил он и, не дожидаясь ее ответа, который, несомненно, был бы одобрительным хныканьем, вывел мальчика из класса своей твёрдой рукой. Когда они вышли из класса, Ганнибал опустился на одно колено, держа руку на плече мальчика, копируя их предыдущую встречу. “Мой Уилл”, – сказал он, и в уголках его глаз появились морщинки от усмешки. “Как давно Сестра Розамонд уделяет тебе такое внимание?” Уилл ответил: “Вечность”, но он не был сосредоточен на словах; скорее, он был сосредоточен на тепле, просачивающемся сквозь тонкую ткань его рубашки от руки Отца Ганнибала, и на темно-бордовых глазах, обеспокоенно щурящихся на него сквозь тяжелые веки. “Все в порядке”, – добавил он, чтобы успокоить священника. “Я к этому привык”. Ганнибал покачал головой, не веря, как кто-то мог поднять руку на ребенка, стоящего перед ним. Это было за пределами его понимания. Отметить такую неподдельную красоту, испортить такой дух. Его пальцы легли на изящный изгиб плеча Уилла. “Ты знаешь, насколько ты удивителен, Уилл?” – он спросил, глядя в детские голубые глаза. “Во мне нет ничего уникального, Отец”, – сказал Уилл, смиренно пожимая плечами. “Но мне приятно знать, что ты так думаешь”. Ганнибал рассмеялся. “Я действительно так думаю”, – ответил он. “Точнее, я это знаю”. Он подхватил мальчика на сгиб локтя и поднял его на бедро. “Как ты смотришь на то, чтобы присоединиться ко мне сегодня в городе?” Мальчик хихикнул, прикрыв руку, которая не была плотно обернута вокруг шеи священника. “Я бы очень этого хотел”. “Я бы тоже, Уилл”, – согласился мужчина, ведя их по залитому солнцем коридору. “Сначала мы навестим портного, а потом сможем вместе пообедать. Как тебе такой план?” Уилл никогда в жизни не был так счастлив, даже когда жил в Новой Зеландии. “Звучит замечательно”, – ответил он с нескрываемым восторгом. И это было чудесно. Как для мальчика, так и для священника. В воскресенье Уилл Грэм прибыл со своими родителями на первую службу Отца Ганнибала Лектера в Австралии. Его брюки были новыми, с аккуратными подолами, доходившими до пят, а волосы были аккуратно уложены, потому что он настоял на том, чтобы носить расческу в кармане и расчесывать ею спутанные волосы перед входом в церковь. Это было старое, скромное строение, церковь, с облупившейся белой краской под распятием, прислоненным между длинными витражными стеклами. Пыль была занесена неосторожными прихожанами, и Уилл изучал отпечатки ботинок, оставленные на деревянном полу, прежде чем он поднял подбородок и посмотрел на бога своего идолопоклонства. Отец Ганнибал встал рядом с первым рядом скамей, чтобы лучше приветствовать свою паству, когда они прибудут. К Грэмам он относился с особым почтением. Он пожал руку мистеру Грэму, а затем миссис Грэм, а затем наклонился, чтобы провести руками по волосам Уилла. “Так приятно видеть вас”, – сказал он, и семья Грэм зашаркала, в поиске свои места, мальчик не раз оглядывался через плечо, чтобы мельком увидеть нового священника. Сама служба, как только она началась, прошла гладко и элегантно, Отец Лектер говорил на латыни, как будто его губы были созданы для того, чтобы изгибаться вокруг святых слов. Он двигался среди своей коленопреклоненной паствы, вкладывая тело Христа в язык каждого открытого рта. Уилл закрыл глаза, когда подошла его очередь, и почувствовал, как пальцы священника коснулись его губ, когда он прижал просфору к его нетерпеливому языку. Когда Уилл наконец открыл глаза, Отец Ганнибал уже ушел, но мальчишка с удовлетворением обнаружил, что взгляд мужчины задержался на Уилле. Мальчик улыбнулся и попробовал просфору. Он почти чувствовал вкус теплой кожи пальцев, которые положили её в рот. В течение следующих нескольких лет посещение службы будет самым ценным временем в жизни Уилла Грэма.