Thorns / Тернии

Мать изменилась после смерти отца, и следующие годы жизни Уилла медленно вращались в тумане непосильной работы на ферме. У него едва появлялось время на школу. И к тому времени, когда ему исполнилось шестнадцать, бóльшая часть занятий Уилла проходила при свечах в его собственной комнате, когда он читал книги, одолженные ему Отцом Ганнибалом, слишком истощенный, чтобы воспринимать слова на странице. Холодный взгляд заменил поцелованные щеки его юности, и дни, когда мать Уилла могла сказать ему хотя бы одно слово, были редкостью. Разговорами, которыми он не делился со своим священником, он делился с овцами. Но в основном Уилл вообще ничего не говорил. Он находил разговоры со своими шерстяными подопечными довольно скучными. И к тому же, у него не было возможности слишком много разговаривать с Отцом Ганнибалом, так как оба были сильно заняты своими делами. Священник действительно пытался помочь мальчику всеми способами, подобающими священнику, хотя многие из его предложений помощи оказывались боком. В одном из таких случаев он присоединился к Уиллу на полях, помогая ему загнать овец в загоны. Они вместе смеялись и сравнивали стайки. В конце концов, они решили, что «Уиллы» были более тупоголовыми, хотя это была ничтожная, но победа. В следующий раз, и много раз после, Ганнибал оставался на ферме и готовил для Грэмов. Это происходило в те дни, когда мать Уилла не могла подняться с постели. Нужно это было или нет, Ганнибал обнаружил, что проходит мимо овцеводческой фермы с завидной периодичностью. Иногда он даже не объявлял о своем присутствии, а только подъезжал на лошади и выглядывал через поля, чтобы посмотреть, как Уилл работает, согнувшись с мотыгой, или как ухаживает за стадом. Он ждал, пока не почувствует в груди уверенность, что он не нужен, а затем уходил, даже не поздоровавшись. Так было проще. Потому что мальчик (нет, теперь уже вряд ли мальчик, с его закаленными на работе мышцами и иссохшими глазами) вырос не только физически с избытком полового созревания, но и в чувствах. Сердце Уилла с каждым вздохом наполнялось трогательными чувствами, а его любовь болезненно раскрывалась к своему священнику. Чем больше времени они проводили в компании друг друга, тем более наглым становился мальчик со свойственным ему пылом. Ганнибал признал, что это было достаточно невинно, с легким прикосновением коленей и задержкой губ над бровями, но он чувствовал глубину любви мальчика и знал, что это неправильно. И он был не единственным. Однажды Сестра Розамонд обсудила с ним эту тему после одного из его служений. Ее первоначальный страх перед священником после враждебного обмена мнениями в классе с годами ослаб. В конце концов, в их маленькой австралийской деревне было не так уж много людей, и приходилось либо любезничать со своими врагами, либо жить в отшельничестве. Ганнибал предпочел бы уединение и обычно так и делал, но монахиня загнала его в угол у кафедры и предъявила обвинение в том, чего он не мог игнорировать. “Мальчишка Грэм положил на вас глаз, Отец Лектер”, – сказала она. Он поднял глаза от своих записей на монахиню, глядя сквозь мягкую светлую челку, упавшую ему на лоб. “Прошу прощения?” – он спросил так, как будто не расслышал ее должным образом. По правде говоря, он слышал ее слишком хорошо, но он с любопытством склонил голову набок, притворно приглашая ее продолжать. “Не говорите мне, что вы не заметили, как он опускается перед вами на колени”, – сказала она, и отвращение в ее глазах заставило Ганнибала покраснеть. “Не будьте так грубы, Сестра Розамонд”, – сказал он. “И он падает на колени перед Господом, а не передо мной, так же, как и все наши прихожане”. Он пристально посмотрел. “Так же, как и ты”. Монахиня, не выдержав поучений, неприятно щелкнула языком. “Я наблюдала за ним сегодня, Отец”, – продолжила она, несмотря на то, что он отвернулся от нее, чтобы сложить свои бумаги. “Преклоняя колени, он восхваляет вас, а не Господа. Я вижу это в его глазах.” Она осмелилась схватить Ганнибала за рукав мантии. “Когда вы положили тело Христа ему на язык, мне пришлось отвести взгляд”, – грубо прошептала она, продолжив. “Взгляд, который он бросил на вас, был греховным. Я могла бы подумать, что это порнография, если бы не тот факт, что вы так и не обратили внимания на значение, которое вложил этот мальчик в свой взгляд”. Ганнибал поджал губы и собрался покинуть церковную кафедру , свирепо глядя на монахиню, пока она не отступила с его пути. “В Уилле Грэме нет ничего греховного”, – ответил он ей. “Он такой же чистый душой, как и все, кого я знал, и я не позволю вашим сплетням запятнать его”. Он прошел мимо нее, оставив ее взбудораженную позади себя, и направился к двери, чтобы попрощаться с молящимися. Уилл ждал его снаружи, как он всегда делал после службы, и Ганнибал слегка улыбнулся ему, пожимая руку. Конечно, Ганнибал знал о знаках внимания Уилла Грэма, и каждый раз, когда он клал просфору на язык юноши, позволял своим пальцам ненадолго касаться мягких губ. Он знал, что Уилл питал к нему неподобающую любовь, но это не было греховным, только неуместным, смущенным обожанием юной души с множеством трудностей. И, со своей стороны, он очень любил Уилла, но это была любовь священника к ребенку Божьему, и ничего больше. Это то, что Ганнибал сказал себе, когда его дыхание сбилось ночью, пока он раздевался, думая о темно-синих глазах и сладких красных губах. Между ними не было никакой странной любви, потому что он размышлял об этом во время своих ночных молитв. Он не был мужчиной, напомнил он себе, стоя на коленях перед крестом над своей кроватью, он был священником. И величайшей любовью священника всегда был Бог. Тем не менее, обвинение монахини всегда оставалось на краю его сознания, и каждый раз, когда Уилл касался его колен или убирал прядь волос с глаз Ганнибала, он слышал ее голос в своей голове, говорящий ему, что это греховно. Если это и было греховно, то Уиллу Грэму было все равно. Было ли грехом любить единственного на земле, кто любил его в ответ? В некоторые дни единственное, что удерживало Уилла от того, чтобы лечь умирая, была его любовь к Отцу Ганнибалу. Темные мысли, он знал. Темные мысли, гораздо более греховные, чем его любовь к священнику, человеку, который помогал ему стоять на ногах и жонглировать фермой на своих шестнадцатилетних плечах. Несмотря на помощь Отца Ганнибала и непоколебимую решимость Уилла, однажды весной наступил момент, когда нужно было стричь слишком много овец. Уилл в отчаянии всплеснул руками за обеденным столом. Его мать тупо уставилась в свою тарелку с тушеным мясом. Он сказал ей, что ему нужно нанять батраков, чтобы они помогали с работой, иначе он ничего не успеет сделать вовремя, чтобы продать. Он больше не мог делать это в одиночку. Она кивнула, и на этом все закончилось. Отец Ганнибал помог ему с приготовлениями, и вскоре по грунтовой дороге, ведущей к фермерскому дому, подъехал грузовик, полный взрослых мужчин, грубых и обветренных. Они спали в сарае и помогали ему с овцами до конца сезона, а затем уходили. Уилл кротко поднял руку, когда они проходили мимо него по дороге в своих грязных штанах и с голыми плечами. Однажды один мужчина посмотрел на него с вожделением, от которого лицо Уилла покраснело. У него была черная копна коротко остриженных волос, а плечи слегка сутулились от стольких часов изнурительного труда. Возможно, это альтернативная версия его самого, думал юноша, но на десять лет старше. Уилл пропустил этого человека мимо ушей, а потом больше о нем не думал. У него была работа, которую нужно было сделать. Овцы не постригут себя сами. Хотя разве это не было бы чертовски удобно?