Давай сбежим!

Наполовину полон или наполовину пуст — какая разница, если стакан с алкоголем служит лишь отчаянной попыткой забыть о реальности? Хотя нет, стакан — это там, где-то в иной жизни, а у него в руке сейчас это называется хайбол, а в нём гребаный виски. Вокруг люди — много людей, много голосов, заполняющих светлое просторное помещение, потолок которого почти физически давит на виски. Родители, конечно, догадываются, что он выпивает, но папа уже как-то высказался, что Ченлэ должен свои шишки сам себе набить. Да и здесь все свои — бесявая элита бесявого мира. — Милый, это в первую очередь ради тебя, — каждый раз уверяет папа, поправляя ему бабочку, — и ради твоего будущего. Присмотришься к альфе — к тому же Вончону, например, невзначай завяжешь беседу… Ченлэ бы не пошёл, но он любит родителей — даже слишком. А ещё аристократам пристало ходить на такие вот сборища, где удушающе воняет духами, где великосветские беседы переходят в такие же великосветские мордобития — пусть нечасто, но должно же и высшее общество отдыхать! И поют здесь о любви и небесах, и Ченлэ тоже в небо хочется. Мотыльком — и со всей дури в потолок, потому что иного неба ему не дано. Он не хочет участвовать в великосветских разговорах, он хочет на море, в деревню, в лес — куда-нибудь, чтобы подальше и поглуше. Но остаётся давиться виски и мечтать. Вончон находит омегу, приткнувшегося к стене, улыбается, предлагает выпить (как будто не видит, что Ченлэ уже!), пытается в подкаты, но получается тупо и ни о чём, потому что в «ты так вкусно пахнешь, что я не мог устоять» Ченлэ вообще не верит. Омега пахнет свежей прессой — только-только отпечатанными тиражами, и родители требуют, чтобы он не скрывал своего природного за духами со сладким и приятным. «Так надо, милый». Как будто жизнь только на этом и строится, чтобы в семью, в детей, исключая себя из центра. Нет, он понимает, что исключения, конечно же, есть. Джемин с Джено тому подтверждение, оба — центр мира друг для друга, а через пару месяцев — уже для троих. И Ченлэ не может не согласиться с Джемином, что Джено сейчас выглядит особенно мило с этим его пузом, где лежит Миндже — уже и имя придумали. Оба радостные такие (Джено не всегда, но старается), и Ченлэ им по-доброму, но завидует. Ему тоже хотелось бы с кем-то романтично и срывая запреты (родители чуть не отказались от Джемина, когда узнали, что омега у него из простых), а приходится слушать Вончона и вдыхать лимоны. Свежо, конечно, но кислит, да и не его это совсем. — Извини, я тебя совсем не слушаю, — наконец прерывает альфу Ченлэ. Вончон не может поверить, принимается повторять уже пройденное, и Ченлэ сваливает, едва альфа переключается на приветственности с новоприбывшими. Он не собирается ни к кому примазываться, не хочет лепить здесь долго и счастливо, потому что не верится, что такое вообще возможно — не в этом обществе. После четвёртого хайбола жизнь становится похожей на карусель, вот только свалить можно лишь без права на возвращение. А жить ещё хочется, очень хочется. Ченлэ восемнадцать всего, а мира так мало, и когда альфа, которого не вспомнить вовсе, но вроде как где-то и когда-то видел (а ещё от него так приятно тянет чёрным чаем с виноградными нотками), предлагает уйти на балкон, Ченлэ совсем не против. Потому что кружится голова, а у этого руки прохладные, и голову на его плечо положить приятно, ведь так мир кружится меньше. — Ты такой хрупкий и маленький, — с восхищением, на что Ченлэ морщит нос, не поднимая головы: — Я бы тебя сбросил с этого чёртового балкона, но ты слишком удобный. Засранец, — добавляет, пытаясь быть грозным, но получается лениво. — Такой милый, — улыбается незнакомец, и его пальцы так приятно вплетаются в волосы, массируют кожу, что хочется остаться в здесь и сейчас. Ченлэ желает чего-то светлого и красивого, а из красивостей только мораль. И когда альфа заговорщически шепчет: «Давай я тебе весь мир, а ты со мной сбежишь?», он соглашается, всё ещё безуспешно пытаясь вспомнить, где видел этого человека. Омега засыпает на переднем сидении чужого автомобиля, нисколько не боясь, что встретил маньяка или убийцу, может, даже радуясь этому. Зато жизнь закончится на лучшей ноте. Когда Ченлэ просыпается, осознавая себя больше мёртвым (Джемин часто говорит о том, что останавливаться надо после первой, но кто его слушает?), чем живым, то видит просторную спальню, которая оказывается номером отеля далеко за пределами страны.