Let the shadows fall behind you

Реакция на боль и шок у каждого разная. Мастер сам не отличался спокойным нравом и мудрыми решениями. С учётом всего, что было узнано про Воланда за последнюю неделю, было ясно, что у слабости есть свои границы. И то, что он попросил оставить его, предпочтя в одиночку рвать, метать и лезть на стену, Мастер принимает. Что значит лишь то, что уступать он учится. Учится заново, потому что проклинал себя за это после самоубийства Марго. Только справляться с выматывающим беспокойством и доводящим до ручки ожиданием получается из рук вон плохо. Марго и Воланд – ради них он готов был терпеть, хотя действовать нахрапом и ломать стены чесались руки. На ужине, сканируя разнородную толпу и просчитывая варианты, пока все как один фантастические, он поймал себя на том, что автоматически вошёл в режим разведки. Незаметное место для наблюдения, накинутый капюшон куртки, быстрое и обильное поглощение еды, словно подготовка организма к штурму. Отец, конечно, был неискореним, но и давить в себе его сущность и навыки было бы нелепо. Кое-чего Мастер понабрался и планировал использовать все доступные ему приёмы, к чёрту совесть и чистоплюйство. Назвавшись волонтёром из организаторов, он сводит знакомство с несколькими ребятами с философской мастерской, узнаёт имя мастера (вряд ли настоящее, у таких людей тёмное прошлое слишком выпирает, чтобы человеку позволили преподавать в лагере для студентов). После помощи с установкой палаток, разыгрывая тайного любителя Канта и Ницше, напрашивается заглянуть на вводную встречу. Последнее чуть не сорвалось, потому что выяснилось, что мастер настаивает на закрытости встреч, якобы для аутентичности погружения и атмосферного сближения. Ну разумеется. Однако обаяние Мастер выкручивает на максимум, и, кажется, заслуживает расположение одной неравнодушной девчонки. Которая – умничка – оказывается достаточно незабитой, чтоб провести его на встречу тайно, выдав тёмный плед и замаскировав в кустах прямо за углом беседки, где располагались полуночники-мыслители. Хорошо, понимает он задним числом, что действовать начал уже сейчас, потому что спустя несколько дней студенты могли бы потерять восприимчивость к влиянию извне, заразившись внушениями изнутри. Пока их преданность не так велика, нужно идти по горячим следам. Мастер неиронично представляет себя на пороге логова опасного зверя и постоянно одёргивает себя, чтобы не наделать глупостей. Отключает телефон, убеждается, что его засада не просматривается с других углов, ломает несколько веток, чтобы куст не выдал случайных движений. Казаки-разбойники, мать твою, не наигрался в детстве – получай сейчас, но не забывай, что игра уже без правил и ошибка может дорого стоить. Первые впечатления об отце Воланда оправдываются сполна. Тот лидер безусловный, умелый. Волк в овечьей шкуре, кажется, стал идеальной кандидатурой для наставника на пути философских познаний и экспериментов: ласково располагает к себе новичков, тактично выводит на личные темы, ёмко делится бесполезной информацией о себе, намечает будущие темы дискуссий, закидывая удочку в самые непроходимые дебри, и (если только Мастер не спешит с выводами, выдавая ожидаемое за действительное) уже выделяет любимчиков с такими же клыками и циничными взглядами. За несколько насыщенных часов знакомства, когда время перестаёт иметь какое-то значение, он пару раз ловит себя за невольным стремлением то ли сомкнуть веки и сбросить себя в сон под завораживающие перекаты властно интонирующего голоса, то ли отбросить плед и заявить о себе во всю глотку. Как будто только тревожный разброд в душе при неразличении, какое из желаний было порывом сопротивления, а какое – подчинения, заставляет напомнить себе, кто он и с чем имеет дело. Если мастер-оборотень – не дьявол во плоти, то Мастер – не писатель. Он уже сам не так далёк от рвотных позывов и про себя здоровается с бездной экзистенциального ужаса, сковавшего Воланда. И всё же дело сдвигается с мёртвой точки. Нет-нет да проскакивают в речи Андрея Петровича выбивающиеся из общего стиля словечки, и Мастер, чуткий к слову, обостривший эмпатию в двуличном общении с отцом, хватается за них, как голодная собака за кость, как стервятник – за падаль. Сами по себе, в отрыве от контекста, слова безобидные, и, по идее, набраться их мужчина мог где угодно, но интуиция подсказывает, что в прошлом у того были тюремные знакомства. Кипиш, кореша, бздеть, хмырь, общак, дать дрозда – такими жаргонизмами баловался изредка его отец, когда возвращался из командировок в сомнительные регионы и места. У Мастера есть пара идей, как проверить эту гипотезу. Как только полуночное заседание объявляется закрытым, убедившись, что учитель удалился, и позабыв, что обещал помогшей девочке свои контакты и впечатления, он крадётся на волю с облегчением в мыслях и затёкших ногах. В чате только одно сообщение: "Ты мне нужен". Они встречаются на берегу, где Воланд уже поджидает его, в задумчивости закидывая гальки в полоски лунного света на воде. Хмурый, но вернувший себе самообладание. Хотя Мастер не уверен, что актёр сам себя не обманывает. Впрочем, врач исцеляет самого себя... При виде Мастера он вскидывается и принимается лихорадочно мерить песок боевитым шагом. – Я всё продумал, – без предисловий заявляет он. – Модус операнди снова на связи, – не удерживается Мастер от усмешки. Но по мере того, как Воланд делится планом, улыбка сползает с лица и искривляется в досадливо поджатых губах. – Это же философская мастерская, так? Даже если он проводит закрытые семинары, против одного фанатика может не устоять. Я изменю внешность и голос и напрошусь вольнослушателем. Мне нужно знать, кем он сделался, зачем он здесь и какую угрозу представляет. Мастер, мягко говоря, не в восторге. А если отбросить эвфемизмы, он в шаге от того, чтобы взять Воланда в охапку и уехать с ним сейчас же. – Он должен где-то проколоться, я всё-таки его сын. Вот именно, думает Мастер. – Не смотри на меня так, я уже не тот мальчик, – Воланд обхватывает его плечи, слова звучат убедительно. Даже излишне. Мастер вспоминает оглушающую реакцию на их встречу и отворачивается. – Актёрский и психологический опыт даст мне вскрыть его приёмы. Мастер, это очень серьёзно. Этот человек опять проворачивает что-то тёмное, и никто, – никто! – не заметит, ты его не знаешь. – Нет, это ты его не знаешь! – взбрыкивает Мастер. Тот замирает, сливаясь лицом с бледными струйками тумана у воды. – Ты был у него, – скрежещущим от злости голосом протягивает Воланд. – Я только... – Ты, блять, додумался сунуться туда в одиночку?! Воланд практически вне себя. Теперь, после напряжённого наблюдения, можно отчётливо уловить сходство с его отцом: тот же испепеляющий и одновременно уязвимо-откровенный взгляд, те же линии скованной челюсти и тон "не потерплю такого обращения". Мастер стряхивает жуткое оцепенение и, опасливо оглянувшись на курилку невдалеке, молча тянет за собой. В закрытой беседке он усаживается в углу и закуривает. – Послушай меня, – говорит Мастер, на ходу стопоря жёсткую манеру – наверняка, тоже отцовскую. – Пожалуйста. Я не идиот. Я не назвал ни мастерской, ни имени. Мне удалось убедить одну девочку, что я неудачник-филосóф, который не попал к ним и боится их мастера. Она помогла мне подслушать их первое собрание. Меня никто не заметил. Я просто хотел вникнуть и понять, что это за зверь. Или ты думал, я буду отсиживаться в стороне? Воланд ещё с минуту изучает его лицо, потом смазывает пятернёй свой хищный оскал и устало вздыхает. Опускается рядом и ворует сигарету. – Я не хочу втягивать тебя в это, – его голос всё ещё подрагивает от гнева. – Уж прости, но это не тебе решать. – Нет, это ты меня послушай, – снова взвивается он. – Думаешь, я так напуган, что переоцениваю возможности этого мудака? Выдумал ему чёрт знает какие грехи? Мастер мягко качает головой. – Я так не думаю, Крис. Воланд дёргается от имени, как от оплеухи. Мастер виновато морщится, но, по крайней мере, договаривает без перебиваний. – Я верю тебе – это страшный человек. Тот откидывает голову на перила. – Если вообще человек. Не удивлюсь, если по его следам лежат штабеля трупов. – Так какого... – у Мастера тоже сдают нервы. – Зачем туда лезть? – Я не собираюсь под него прогибаться, – упрямо цедит Воланд. Он на пробу накрывает больной рукой сжатый кулак. – Я знаю, что ты сильный. Но мне кажется, он и не таких в бараний рог сгибал. Перехватив источающий ненависть и яростное сопротивление взгляд, тоже шумно вздыхает. Он понимает теперь до конца то, что Воланд высказывает секунды спустя: – Если я сейчас отступлю, то никогда не избавлюсь от него. – Значит, я с тобой. – Это моё дело, – безжизненно повторяет тот. – Я тоже так думал, пока ты не примчал за мной на вокзал. – Хорошо, – сдаётся Воланд после паузы и аккуратно переплетает их пальцы. – Но ты мне нужен с трезвой и ясной головой. На семинары буду ходить только я. Он учится уступать. Он учится уступать. Повторяя про себя как мантру, Мастер безмолвно соглашается. Если у него будут дети, вот так он будет себя чувствовать, отправляя их в свободное плавание. Это даётся очень нелегко. Но у них ничего нет против фальшивого Андрея Петровича. Пока. Голимые бесправные голоса против популярного преподавателя. Да и проявить себя – дать врагу рычаги давления и сигнал для ответной тактики, которую будет труднее предвидеть, если не действовать на опережение. – Раз других вариантов нет... Но я вытащу тебя оттуда сразу же, если только почую, что он что-то подозревает или начал тебя обрабатывать. Воланд слабо покряхтывает в жалком подобии смеха. – Не сомневаюсь, мой лыцарь. Мастер запечатывает на его губах крепкий поцелуй. – Вдвоём против целого мира? – Галке ни слова. На это у Мастера своё мнение, но он послушно кивает. – А сейчас я больше ничего не хочу слушать, ты идёшь жрать и потом спать в мою палатку. Рёбрам щекотно от череды острых тычков. – Самое бездарное соблазнение в моей жизни. Я оскорблён.