Синтагма и Корифей

      Всё началось с затмения, которого никто не заметил. Третьего апреля две тысячи восемнадцатого года Джейн Андерсон вернулась в свою тесную квартирку на окраине Бристоля. Она, не разуваясь, вошла в кухню, оставляя за собой цепочку следов от сырой кладбищенской земли. Взяла с дальней полки бутылку крепкого травяного ликера, сделала пару мелких глотков — и тут же закашлялась в рукав, зажмурив глаза. Джейн не умела пить, как не умеют пить подростки — сбивчиво дыша, она отставила бутылку, прогоняя слёзы.       — К чёрту.       Поставила на плиту допотопный чайник, заставший ещё свадьбу Елизаветы Второй. Немного постояла, разглядывая манжеты арендованного траурного пиджака, как бы свыкаясь со своей новой ролью. Кухонные часы, безучастно отмеряя время, вторили ее коротким, случайным мыслям. Из окна хлестало лучами молчаливое, неутомимое весеннее солнце. Джейн сощурилась, протянула к солнцу раскрытую ладонь, будто защищаясь от непрошеного гостя. Лучи просачивались сквозь пальцы, обрамляя ладонь золотым ореолом.       «Фотоны проживают миллиарды лет внутри Солнца, двигаясь к поверхности звезды. Они добираются до Земли за восемь минут. А потом их поглощает чья-то ладонь. Рассеивает на молекулы, превращает в тепло. Наверное, это и есть круговорот жизни. Ничто на самом деле не умирает».       Она разговаривала сама с собой — тихо, ласково, как успокаивают чужих детей. В глазах саднило от яркого света, свет плыл разноцветными пятнами, размывая реальность, создавая новые картинки, превращаясь в зеленый луг, в скромный серый памятник, в фотографию Мэри. Мэри улыбалась.       — Ты улыбаешься, как Мона Лиза, — не раз говорила ей Джейн, — будто знаешь какой-то секрет. На похоронах все молчали — манекены в одинаковых чёрных одеждах. Джейн высматривала в их серых лицах родителей Мэри, но натыкалась лишь на бездушных, отстранённых чужаков. — Они живут на другой планете, — с неизменной улыбкой отвечала Мэри на все расспросы о семье, — если Австралию можно так назвать. Никто не плакал, никто не обменивался соболезнованиями. Чёрная церковь, чёрный закрытый гроб, чёрная рыхлая земля, которую Джейн до сих пор ощущала в своей ладони. На обратном пути она как бы случайно прошла мимо квартиры, принадлежавшей Мэри. Дверь открыл незнакомец. Он сказал: здесь не было никаких вещей, когда я заехал сюда. Голые стены. Не оставили даже паркета. Потом Джейн долго, мучительно долго искала её контакт в телефонной книжке, и это казалось сном, потому что так не бывает. Будь она смелее, то решила бы, что Мэри рассеивалась из действительности, забирала в другой мир все упоминания о себе. И сейчас, прожигаемая солнечным светом, Джейн казалось, словно она исчезает тоже.       В дверь позвонили, и она вздрогнула, будто услышала выстрел. На пороге никого не было. Джейн опустила взгляд и заметила небольшой конверт цвета слоновой кости на придверном коврике.       Она осторожно взяла конверт в руки, осмотрела — не было ни адреса, ни даже марки. Внутри обнаружилось круглое стеклышко размером с ладонь, коричневатое, прозрачное. За такими дети прячут закопанные в саду сокровища. И записка — маленький лист плотной бумаги, на котором уверенным, острым почерком было написано неясное, странное пожелание:       «Счастливого затмения». Джейн шагнула за порог, выглядывая таинственного курьера, но встретила только случайного велосипедиста и пожилую пару собачников. Всё вокруг источало обыденность мирного пригорода: двухэтажные дома красного кирпича, одиноко припаркованные семейные автомобили, все те же старики, мирно доживающие свой век под сенью лип и каштанов, пение птиц. Ни дать ни взять пасторальная открытка из семидесятых.       Гулкий порыв ветра принес с собой запах догорающего костра. Птицы умолкли. На землю стремительно опускались сумерки: неправильные, иррациональные, искажённые. Джейн взглянула на мостовую перед собой: тени обращались в полумесяцы. Она повертела в руках конверт, словно это была какая-то игра, и взяла в руки стекло. Тогда она смотрела на Солнце добрых пять минут, завороженно наблюдая, как Луна загораживает огненный шар, коронуя себя сияющим нимбом. — В литературе затмения имеют глубокий сакральный смысл, — говорила она пару недель назад своим студентам, — в «Илиаде» или «Одиссее» затмения предвещали тяжёлые испытания для героев. Как Луна разделяет Солнце и Землю, так и жизнь героя делится на «до» и «после». Потом заболела голова. Джейн вернулась домой (там свистел выкипающий чайник), включила маленький телевизор. По телевизору шла война, шествовали кризисы и смерть. Она налила себе чаю с мёдом и молоком и зашла в интернет. Проматывала страницу за страницей, сайт за сайтом. Ни одного фото, ни одного видео, даже крошечной заметки. Люди продолжали жить, словно затмение было чем-то, случившимся только с Джейн. Ученые же обещали ближайшее полное затмение в Англии примерно через восемьдесят лет. Последнее же было двадцать лет назад. Тем вечером она долго вертела в руках затемнённое стёклышко, размышляя, что с ней случилось. Если бы это оказалось галлюцинацией, произведением ошалевшего от горя сознания, то записка тогда исчезла бы вместе с видением. Этот маленький кусочек бумаги интриговал Джейн, заставляя воображать, кто же мог оказаться отправителем. И только перед сном она поняла, что совсем перестала думать о Мэри. И в ту же ночь ей впервые приснился кошмар. Пару месяцев спустя она рассказала об этих снах Сьюзан, очаровательной бойкой аспирантке, с которой они неожиданно стали близки. У Сьюзан была винтажная стрижка, любовь к трапециевидным платьям, истории моды и одному из солистов «Битлз». Она была одной из немногих, кто не пытался начинать разговор с нелепых фраз вроде «Все в порядке?» или «Держись, дорогая». Они начали дружбу на равных, и уже вскоре завтракали вместе почти каждое утро. — …и там иногда появляется один и тот же человек, он всегда стоит у меня за спиной. Я не вижу его лица, но я знаю, что он там. Я чувствую его тепло, даже распознаю его запах. Он протягивает мне руку из-за спины, будто хочет, чтобы я взяла его ладонь в свою — и я вижу, что она в крови. Кровь капает с его пальцев… — Голос Джейн задрожал. — Будто он только что кого-то убил. — И он снится тебе почти каждый день? — Вроде того. — Ужасно… — широко открыв глаза, пролепетала Сьюзан. — Это, должно быть, смертельно страшно? — Ну… — Джейн смогла лишь беззаботно пожать плечами, — нет, это сложно назвать страхом. Странное чувство… Вроде воодушевления, когда ты едешь на американских горках и ныряешь с высоты вниз. Тогда Сьюзан покивала и выразительно глянула на Джейн, а та прочитала в её взгляде что-то вроде: «На твоем месте я бы уже попросила помощи», но Джейн не считала эти сны чем-то настолько серьёзным. Так, забавной историей, которой можно поделиться во время посиделок в кафе перед лекциями. Прошло полгода. Мысли о Мэри возвращались всё реже. И, наконец, когда Джейн ощутила, что мир снова обрёл прежние формы, сон пришёл вновь. Вокруг неё снова была тьма; и за спиной у Джейн снова появился некто; и некто протянул к ней руку. И этой ночью, спустя многие и многие месяцы, Джейн взяла окровавленную руку незнакомца в свою. Она почувствовала горячую, липкую кровь — словно наяву — и в следующее мгновение рука дернулась — её развернули, словно для танца, и обхватили за талию. Но вместо танца незнакомец наклонился к её уху и проговорил нараспев: — Я смею все, что можно человеку. Кто смеет больше, тот не человек. Джейн открыла глаза. Слова — такие реальные, такие осязаемые — продолжали звучать в её голове, пока их окончательно не вытряхнул из неё будильник. Сердце колотилось, словно она только что ухнула в пропасть и выжила. Теперь человек без лица из её снов обрёл голос. «Шекспир… Мой дорогой мозг, я думала, ты способен на что-то большее!» — весело думала Джейн, пока чистила зубы. В Университете Святого Луки её знали как специалистку по древнегреческой литературе, и так вышло, что поэмы Гомера занимали доктора Андерсон гораздо сильнее, чем проблематика отношений в шекспировских пьесах. И тем сильнее её волновало, отчего незнакомец из снов решил обратиться к ней стихами из истории о предательстве и жажде власти. По дороге на работу Джейн перекатывала в голове эти строчки, размышляя об их таинственном значении. Свежий воздух разогнал тяжёлые впечатления ото сна, и Джейн с улыбкой подумала, не решит ли загадочный гость из её снов в следующий раз устроить чтения Шекспира по ролям. Такую пытку она точно не вынесет, и после первой ночи импровизированного спектакля в собственной голове уж точно отправится к терапевту. И, как будто бы в подтверждение мыслей, за дверями кампуса на Джейн суматошным вихрем объятий налетела Сьюзан, балансируя с дымящимся стаканчиком кофе в одной руке, и — увесистой папкой в другой. В этой папке Джейн сразу же угадала многострадальную докторскую. — Как дела? — Сьюзан торопливо шагала, заглядывая Джейн в лицо; похоже, она собиралась проводить её прямо до аудитории. — Ничего, справляюсь, — Джейн улыбнулась, чувствуя себя тонущим поплавком в такого рода будничных разговорах. Но так уж повелось у людей. И тем занятнее было наблюдать, как они переносили свои порядки в книги, увековечивая забавные, но бессмысленные ритуалы. Поэтому она поспешила добавить немного эмпатии: — Как твоя диссертация? — Она выразительно глянула на папку, — твоё детище растёт на глазах! Придёт день, и ей потребуется отдельная комната.       — У неё уже есть отдельная комната, — рассмеялась Сьюзан, — я которую неделю не вылезаю из кухни, чтобы закончить всё в срок. Кажется, я не спала уже дней пять, и живу только на силе двойного эспрессо и кебабах с соседней улицы. — Может быть, я могу тебе как-нибудь помочь? Разумеется, ты в курсе моей позиции относительно вычитки и всего такого. Ты должна сделать это сама. — Боже мой, вы такая зануда, доктор Андерсон! — Сьюзан легонько толкнула Джейн в плечо. — О недоразумении, которое по ошибке называется «моя диссертация», должны знать только два человека — я и мистер Джонсон. В общем-то, об этом я и хочу поговорить. Сьюзан умолкла, уставившись на Джейн глазами лондонской сиротки.       — Что, снова проблемы с деканом? — Джейн даже не пыталась звучать строго и наставительно; о мерзком характере декана Джонсона в университете давно слагались стихи и легенды, передаваемые в поколениях. — Да, этот невыносимый старик, — Сьюзан карикатурно понизила голос до шёпота, будто сами стены были готовы подслушать и донести декану о подлых речах, очерняющих его весомое имя, — он снова будет втаптывать меня в грязь, а я опоздала всего на день! Работы целая гора, а еще вечерние семинары, и у моего кота диагностировали депрессию… — Да уж, он не упустит шанс как следует пропесочить, — кивнула Джейн, — я знаю, сама через это проходила. Рыдания, таблетки, снова рыдания, скандал на кафедре… Помню, как я кричала, что сейчас точно все брошу и уйду сортировать рыбу в порт, а потом секретарша Джонсона отпаивала меня мятным чаем. — Но ведь ты никуда не ушла, верно? — вкрадчиво сказала Сьюзан. — Поэтому мне нужна твоя помощь. Джонсон, он тебя… уважает больше остальных. Не знаю почему. Никто не знает, если честно. Ты словно взломала какой-то код, и перекрываешь краник с токсичностью, когда заговариваешь с ним. — Слушай, — Джейн остановилась у дверей аудитории, пока поодаль испуганными цыплятами толпились первокурсники, — тебе это только кажется. У меня внутри все в комок сжимается, когда надо зайти в его кабинет, да ещё и рот открыть. Но я помогу. Я постараюсь. Заходи после лекции, я что-нибудь придумаю. Лицо Сьюзан тут же засияло. — Ты, ты… — она описала занятыми руками жесты, вкладывая в них все невыразимые комплименты. — Ты чудо. Вот ты кто. — Главное чудо — это ты, потому что сражаешься с Джонсоном, — улыбнулась Джейн, — только не надо объятий, давай покажем студентам, что мы, вообще-то, серьёзные взрослые люди. — Ага, пусть они подольше верят в эту ерунду, — подмигнула Сьюзан и, повернувшись на каблуках, растворилась в толпе первокурсников, унося с собой аромат дешёвого кофе. Сьюзан была младше Джейн всего на два года, она помнила наизусть имена всех кораблей из «Илиады» и могла пересказать сюжет любого эпизода «Сплетницы», даже если её разбудить ночью. Порой они часами напролёт спорили о постколониальной проблематике голливудских франшиз, и в следующую секунду с жаром обсуждали сторис Эми из лингвистики, в которых Джейн рассмотрела отсылку на сестёр Бронте; иногда Джейн казалось, что их дружба образовалась по принципу «слабый к слабому» во всякого рода королевских битвах: персонажи держатся вдвоем, пока кого-то одного из них не убьют.       Перед тем как войти в аудиторию, Джейн вновь осторожно прислушалась к себе: сердце казалось невесомым, лишённым боли и тяжести. Она, наконец-то, смогла отпустить.       Огромный лекционный зал, погружённый в утреннюю сизую тьму, на секунду показался Джейн опустевшим артефактом давно забытых цивилизаций. Огоньки пожарной сигнализации на потолке размывались в ее взгляде красными пятнами, отсылая к отсветам габаритных огней в утренней мороси на асфальте, к чёрно-соленым снам с кровью, стекающей по руке незнакомца. Что-то тягучее, давно знакомое, чуждое и близкое одновременно, застучало у неё в груди. «Как будто со мной никогда такого не было. Будто меня здесь и быть-то не должно». Но это ощущение незаметно утонуло в подсознании — как камешек, упавший на дно тихого озера; покуда аудиторию египетской казнью заполнял шумный рой студентов. Джейн по привычке встала на середину подиума, легко перекатываясь с пятки на носок. На аудиторию опустилась тишина; на невысокую блондинку, к которой будто по ошибке прилипли высокие академические регалии, пялились три десятка голодных до знаний и пропущенного завтрака глаз. Она глубоко вдохнула спёртый воздух, пропахший занудством и устаревшими фактами. И на один очень длинный миг её ступни ощутили неторопливое и неумолимое движение Земли. — Ну, кто успел прочитать «Царя Эдипа»? — и аудиторию наводнил лес рук. — Хорошо, допустим, — хитрая улыбка расцветила её лицо, — а кто написал эссе? Три страницы. Меньше не приму! Руки опали, словно лес подкосили чёрные лесорубы. Сегодня Джейн рассказывала о парадоксе царя Эдипа: он был одновременно глупцом и мудрецом. — В греческом языке слова «знать» и «видеть» — однокоренные, — говорила она, покуда её взгляд путешествовал по лицам студентов, — и поэтому, когда пророк Тиресий говорит Эдипу, что он слеп, подразумевается, что зритель трагедии понимает игру слов. Но это всё казалось мелким; Джейн словно стояла на берегу, а живительное течение смыслов едва добиралось ей до щиколоток. Ей хотелось погрузиться глубже; ей хотелось выложить на стол тушку трагедии Софокла, и голыми руками распотрошить её; просветить тонкие косточки под лампой, посмотреть, как выглядит сердце, печень, лёгкие. А потом подозвать студентов ближе, чтобы они смогли полакомиться сырым мясом, перепачкавшись в драгоценной крови. — Этот текст и жив, и мёртв точно так же, как кот Шрёдингера; мы наблюдаем его, но никогда не сможем оценить его истинное влияние; никогда не сядем на прохладную мраморную скамью, подсвеченную отходящим к закату солнцем; не услышим торжественный гул оркестра, не заметим, как меняются выражения лиц у зрителей, когда они замечают, как автор точно подметил случаи их ежедневного быта. Не увидим, как они смеются над тонкой шуткой, которую мы никогда не поймём. «Я держу в руках труп зверя, который никогда не был жив. И который никогда не умирал». Мысли утонули в её нутре, оседая в желудке. ***              Сьюзан стояла рядом с кабинетом Джонсона, понурив голову.       «Будто готовится взойти на эшафот» — подумалось Джейн, но она решила на этот раз попридержать язык:       — Эй. Не бойся, все будет хорошо. Главное — не перебивай меня. А я знаю, как тебе захочется.       Сьюзан в ответ лишь кивнула — обыкновенно говорливая, теперь она словно спряталась в ракушку, стараясь прикинуться кем-то другим.       Джейн постучала в массивную дубовую дверь и сделала шаг внутрь. Кабинет, утонувший в сумрачном свете плотных занавесок, деревянные узорчатые стены, пыльный запах книжной старины — это место всегда казалось ей сосредоточением всего того, что университет должен был давно изжить. Но мистер Джонсон, профессор Джонсон, не собирался покидать своё насиженное местечко; он чах над ним, словно древний бог смерти, вбирая в себя счастье, питаясь наивностью и жизнелюбием студенток и аспиранток, мечтающих, чтобы на их работах красовалась его фамилия.       Что-то они оставляли здесь, в этих стенах. Что-то оставила здесь и Джейн. Пожертвовала этой частью себя, разумеется, только ради карьеры. Ничего сексуального, Джонсон был вампиром сугубо энергетическим.       — Добрый день, профессор, — поздоровалась Джейн, и вместе с этим на неё нашло осознание — теперь она не боится. Джонсон потерял над ней власть.       — О, как я давно вас не встречал, — послышалось в дальнем углу кабинета. Там, во тьме, будто дракон в гроте на горе золота, сидел Джонсон; Джейн еле могла разглядеть его седую шевелюру и то, как шевелятся его длинные паучьи пальцы. Крайне неприятный персонаж. Буквально вырезанный из поучительной истории для нерадивых детишек: будешь опаздывать с работами — тебя сожрет старый университетский паук. — Похоже, снова пришли защищать вашу протеже.       — А вы ужасно проницательны, — со смехом сказала Джейн, и тут же почувствовала, как за её спиной ощетинилась Сьюзан. Похоже, каждая секунда в этом пространстве была ей невыносима. Джейн понимала её. Однажды и она провела сорок минут, беззвучно рыдая у порога, не в силах даже попытаться открыть эту злосчастную дверь.       — Вы же понимаете, что я не принимаю опоздания. Даже на день. Даже на час. А мисс Уильямс опоздала уже второй раз. Если она не уверена в том, что потянет работу по моим правилам, я поделюсь с ней контактами преподавателей, которые будут рады игнорировать её сообщения на почте по два месяца. Ведь такое отношение вы ожидаете к себе, правда, мисс Уильямс?       Джонсон говорил спокойно и размеренно, словно читал лекцию перед воображаемой аудиторией. Позади заёрзала Сьюзан: ещё немного, и она будет готова вступить в перепалку — а там уже никакая профессор Андерсон с послужным списком не поможет.       — Профессор Джонсон, — Джейн старалась найти взглядом тускло сияющие впалые глаза под кустистыми бровями, — а помните, как я опоздала со своей работой трижды! А потом, после защиты, вы даже сказали мне пару добрых слов. Джонсон то ли кашлянул, то ли рассмеялся.       — Вы — особый случай, профессор Андерсон. Поэтому-то вы и стали профессором. В конце концов.       Джейн было всего двадцать семь. По академическим меркам она была нерадивым ребёнком. Но ей удалось стать профессором, пусть ради этого она перешагивала через себя раз за разом, и теряла, теряла, теряла. Время, дружбу, людей. Тот пропущенный звонок, та короткая смс: «Мэри больше нет».       Но эти воспоминания уже не причиняли ей боли.       — Разве? — только и сказала она в ответ. — Мне тут шепнули, что вы считаете работу Сьюзан крайне незаурядной.       Она шла по очень-очень тонкому льду. Одно неаккуратное движение — и полетят головы.       Джонсон затих. Было слышно, как тяжело тикают напольные часы. Стену справа украшал старинный гобелен, которому, по-хорошему, было место в каком-нибудь видном историческом музее — три богини ссорятся из-за яблока. Но сейчас казалось, что они позабыли о предмете раздора, и уставились прямо на Джейн: в их взгляде читалось презрение и насмешка.       — Не каждый возьмёт на себя смелость писать о влиянии античной философии на критику христианства в литературе средних веков, — Джейн знала, что он произносил слова с тонкой улыбкой на лице. — Молодёжь сейчас любит метамодерн, игры со смыслами и деконструкцию. Им подавай разрушить старое, а взамен ничего не предложить.       Джейн знала, как Сьюзан сейчас мысленно костерила Джонсона на чем свет стоял. Поэтому-то она и называла своего научного руководителя пауком в янтаре — невосприимчивый ни к чему новому, но знающий своё дело. Ему не нужно было разбираться в современной культуре, чтобы его слово всегда оставалось последним.       Тишина вязко оседала на руках и ботинках Джейн тусклыми пылинками. Каждое мгновение в этом кабинете казалось пыткой.       — Ну… Так и быть. Мисс Уильямс, жду вас сегодня в шесть вечера. И ни минутой позже. И в следующий раз вас не спасёт ничего; даже если профессор Андерсон решит сплясать здесь чечётку.       В напольных часах что-то натужно заскрипело, будто само время отказывалось идти дальше в этом месте; наконец, пробило два часа дня.       Рассыпаясь в фальшивых благодарностях, девушки, пятясь, выскользнули из кабинета и захлопнули злополучную дверь — дракон их не тронул. Сердца колотились, а спины предательски намокли от пота.       — Джейн… — Сьюзан лишь покачала головой и бросилась подруге в объятия.       Джейн молча погладила её по макушке.       «Боже мой, как много мы отдаём за то, чтобы просто заниматься любимым делом. Все эти жертвоприношения на алтарь знаний».       — Пожалуйста, пообещай мне, что ты никогда не будешь задерживать сдачу. Лучше пропусти собственные лекции. Студенты будут только рады.       — Да я всё понимаю, Джейн. Ничего, я всё обязательно успею. Спасибо ещё раз.       Сьюзан сморгнула набежавшие слёзы и широко улыбнулась. Сердце Джейн сжалось.       — Держись. Помни, что наше душевное здоровье ценнее любой научной чепухи.       — Знаю, знаю. Но я уже смирилась, — отмахнулась Сьюзан, — так, производственные травмы, которые можно пережить. Мне просто хочется… быть чуть сильнее. Суметь постоять за себя.       Она на секунду замерла, а затем её лицо переменилось, и она тут же стала той самой отчаянной девчонкой Сьюзан Уильямс, которую Джейн так любила.       — Эй, кстати! Меня тут позвали послушать лекцию — в соседнем корпусе новый физик аншлаги собирает. Пойдёшь? Ещё успеем!       Джейн попыталась визуализировать в голове расписание на ближайший час — но решила, что ради подруги неотложные дела хоть разок в жизни могут пойти ко всем чертям, и энергично закивала: — Давай! А о чем будет лекция?       — Да какая разница? Эми из зарубежной лингвистики шепнула, что физик этот весьма хорош собой. Сама понимаешь, для меня это только теоретическая величина, но я просто сгораю от любопытства…       Сьюзан самозабвенно болтала, пересказывая последние сплетни; они шли по кампусу, изредка толкаясь и хихикая, и нежились под лучами тёплого осеннего солнца. В эти мгновения казалось, что печали не существует — её придумали старинные сказочники, чтобы написать историю-другую.       ***              — Для тех, с кем встречаемся впервые: меня зовут Эдвард О. Я немного разбираюсь в физике, написал парочку-другую научных работ, перевернул несколько плохо лежащих законов бытия и страшно рассердил тем самым разного рода кряхтящих стариков, увешанных титулами. Но так вышло, что теперь я здесь, и мне приходится рассказывать вам, почему Вселенная не состоит из мёда и молока.       Он сидел на преподавательском столе, качая ногами, словно гиперактивный ребёнок, и широко улыбался, живо осматривая аудиторию. Казалось, в его улыбке был спрятан некий секрет.       — Смотри, как он наслаждается вниманием, мне аж неловко, — прыснула Сьюзан. — И почему именно физики всегда такие нарциссы?       — Может быть, — шепнула Джейн, — потому что им так легко пудрить мозги девчонкам в барах всякой чепухой вроде чёрных дыр и законов притяжения. Вот и зазнаются. Они еле втиснулись на последнюю ступеньку аудитории, так свободные места оказались исчерпаны. В переполненном зале царила лёгкая суматоха предвкушения; здесь собрались студенты и преподаватели, люди разных дисциплин и взглядов, и все они теперь тихонько переговаривались между собой, поглядывая на профессора. Становилось душно. — Ну, он правда ничего, — поделилась Сьюзан, — очки диор, черепаховая оправа, оммаж к их легендарной коллекции семидесятых, подходят к его скулам, есть подозрение, что он ходит к портному, больно хорошо сидит костюм. Среди физиков это редкость. Вечно носят растянутые футболки, которые им подарили в ЦЕРНе лет десять назад… Прости, сразу бывший на ум пришёл. — Ты просто Шерлок в вопросах моды, — тихо рассмеялась Джейн. — Извините, — подняла руку девушка в первом ряду, и Джейн разглядела в ней свою студентку — кажется, её звали Эмма. — А какие именно законы бытия вы перевернули? Джейн усмехнулась; этой девчонке палец в рот не клади. Однажды на семинаре она полчаса спорила с одногруппником о фрейдистской интерпретации образа Эдипа и Электры. — Урод ваш Фрейд, вот и всё, дальше члена ничего не видел, и вам, парни, это нравится, потому что хоть кто-то сделал ваш член центром вселенной, — сказала она тогда. — Ничего такого, — махнул рукой Эдвард, но всё-таки спрыгнул с места и с деланной грациозностью подошёл к Эмме. Та смотрела на него с тем самым выражением лица, с которым девушки изучают парней, когда понимают, что те сейчас соберутся рассказывать им про совсем неизвестную инди-группу Radiohead. — Просто написал тысчонку-другую строчек кода для квантового компьютера от Гугл. — А это разве задача не для программистов, — уточнила Эмма, — вы же физик, верно? — Это и правда очень уместное замечание, юная леди! Но разрешите уточнить, — Эдвард заложил руки за спину и наклонился к студентке, — а на кого вы учитесь? — Прикладная лингвистика, второй курс, — бесстрашно ответила та, — а вот мой парень учится на физика. Так что я кое-что понимаю. — Хм… «Кое-что» — это очень здорово, — Эдвард сделал шаг назад и скрестил руки; он склонил голову, изучая студентку чуть дольше положенного для ответа на вопрос. — Я попробую объяснить так, чтобы поняли даже вы. Вы знаете, как работают квантовые компьютеры? — Полагаю, что по принципам квантовой физики? — Эмма держала оборону до последнего. — Вроде того, — беззлобно усмехнулся Эдвард. — Скорее всего, вы знаете, что обычный компьютер работает в двоичной системе: с нулями и единицами. А вот квантовый работает с кубитами — они могут находиться одновременно в состоянии нуля и единицы. Отсюда научное и техническое сообщество в таком восторге от квантовых компьютеров, ведь они могут проводить вычисления в тысячи раз быстрее, чем какие-то устаревшие и безумно скучные бинарные компьютеры. И я как раз занимался разработкой программного обеспечения для новых квантовых устройств. Потому что, когда ты понимаешь, как работает квантовая физика, тебе гораздо проще написать такую программу, которая будет использовать возможности квантовых компьютеров на полную. Но что конкретно я сделал — секрет, — Эдвард приложил палец к своей улыбке и подмигнул Эмме, — военная тайна. Возможно, когда-нибудь, спустя пару десятков лет, мои открытия помогут нашим заокеанским друзьям совершать новые, доселе невиданные военные преступления. Но мы здесь собрались не для этого, не для моральных утех, правда? Эдвард вздёрнул подбородок и умолк, блеснув очками. Его взгляд застыл на Эмме. — Похоже, вам больше нечего сказать. Кажется, вы не очень понимаете, что такое квантовая запутанность, верно? Эмма с улыбкой пожала плечами; ей не было стыдно принять поражение от человека, умнее её. Где-то на задних рядах послышалось ворчливое гудение: похоже, компания парней с физмата не была в восторге от того, в какую сторону сворачивает лекция. — Что, ребята? — неожиданно крикнул Эдвард, хлопнув в ладоши, — слишком скучно, правда? Хотите, чтобы я чертил формулы, и рассказывал вещи, от которых у гуманитариев уши вянут? Подождите совсем чуть-чуть, и я доставлю вам незабываемое удовольствие! Будете рассказывать своим девчонкам с факультетов искусств, а они будут краснеть и смущаться. Большие числа, сложные формулы, очень заводит, не правда ли? Джейн молчала, наблюдая за Эдвардом. Она следила за его жестами, отмечая, как быстро он переключает внимание в аудитории, стараясь держать под контролем каждого нарушителя спокойствия (или нарушителя его премьерного моноспектакля — подумала Джейн). Она сразу замечала, когда люди рассказывают о том, что они любят. Но здесь таилось что-то другое. Этот мужчина с острым взглядом, небрежно падающими на лоб чёрными кудрями, живой мимикой и широкими, манерными жестами, говорил не просто о предмете своей любви. Он распространял то знание, которое нараспев произносят темнокожие священники в баптистских церквях и сладкоголосые ведущие сектантских тренингов. В его поставленном, уверенном голосе то и дело пробивалась удушающая, пугающая страсть. Джейн даже на мгновение показалось, будто Эдвард специально сплетал свои слова так, чтобы заложить в них некий тайный, дополнительный смысл, который она была не в силах разгадать. «Я слишком впечатлительная. Или мне просто нечем дышать», — подумалось ей. Тем временем, Эдвард принялся энергично чертить на доске некое подобие экрана с двумя отверстиями: — Итак! Для многих из вас это очередная занудная вещь из нежного времени дополнительных занятий в школе, но потерпите, друзья! Представим, что это мы посылаем в этот экран поток фотонов. Но, вот незадача — фотон на квантовом уровне может быть как волной, так и частицей. Здесь и появляется задачка: когда наблюдателя нет, фотоны ведут себя как волны, создавая так называемые интерференционные узоры, — он быстро нарисовал волны по другую сторону от импровизированного экрана, — и, как вы видите, проходят они сквозь два отверстия. Но, — он с восторгом подбросил мелок в воздух и ловко его поймал, — как только мы захотим этот факт зафиксировать, то фотон сразу ведет себя, как частица, и проходит только через одно отверстие. С одной стороны, этот эксперимент подарил нам такие полезные в быту вещи, как квантовые компьютеры, но, с другой, — он развернулся к аудитории, вертя мелок в пальцах, и Джейн тут же заметила, как изменился его взгляд, потемнев от удовольствия, — он подарил каждому физику скромный подсознательный страх того, что Вселенная не просто разумна. Вселенная наблюдает за нами, и показывает нам только то, что мы хотим видеть. — Какой же это тупой бред! — послышался крик с задних рядов — тех же, где минутой ранее шумно обсуждали Эмму. — В гугле он работал, конечно. — Так-так, молодой человек, — Эдвард развел руки в стороны, подпрыгнув от нетерпения, — наверное, вы хотите сказать, что, раз эти события происходят только на квантовом уровне и не влияют на классическую физику, нам, стало быть, нечего бояться, и мамочка правда не исчезает, когда вы закрываете глаза? Ответа не послышалось. — Разумеется, — Эдвард соединил руки в замок на груди, и теперь окончательно походил на вдохновленного проповедника; он смотрел в пол, и ресницы его трепетали в тенях от холодного освещения аудитории, — человечество ждет впереди множество замечательных открытий. Квантовый компьютер в каждый дом, квантовый тостер жарит квантовый хлебец, квантовый тиндер ищет квантовых партнеров — нули, единицы и пустоты, приятная небинарность, как и поощряет физика малых частиц. И однажды, лет этак через пятьдесят, один умелец захочет сделать машину времени. Машину, основанную на вычислениях квантового компьютера. И сперва у него получится только подернуть тончайшую пленку бытия, чуть-чуть порвать время и немножечко потревожить пространство, но, все же — он сможет разглядеть себя на две секунды в будущем. В тепличных лабораторных условиях, разумеется. Не имеющих с унылой реальностью ничего общего. Но — как только он вторгнется в квантовый мир, то, к несчастью, он нарушит стройную логику физики классической. И что случится, когда исследователь отведет взгляд от самого себя на две секунды в будущем? Что произойдет, когда наш некий ученый, скажем, доктор Андерсон, — Эдвард осмотрел зал, на совершенно короткое, ничего не означающее количество времени, но — задержавшись на лице Джейн, доктора Джейн Андерсон; и она увидела его глаза — чёрные, чёрные, чёрные, чёрные, красная кровь на руках, сердце пропускает один удар, вроде в таких ситуациях людей хватает инсульт, они теряют сознание, по груди расползается холод, — что произойдёт, когда этот учёный совершит такую оплошность? Что? Ответьте же мне, господин знаток с задних рядов? Что тогда случится? Вы же все знаете. Строите машину времени в гараже, небось. С тех же рядов послышалось тихое: «Вот придурок». — А я отвечу. Возможно, не произойдёт ничего. Кот в ящике выживет, компьютер продолжит отсчёт. А ещё есть крошечный шанс, что это событие нарушит принцип естественного хода вещей. Человек нажмет какой-то не тот рычажок в пространстве. Изменит ход времени. Сделает не то, что должен сделать через две секунды. Убьёт наблюдателя. Быть может, тогда-то мы и узнаем, что за штука такая — тёмная материя, и как она может навредить хрупкому человеческому ощущению времени и пространства. Вас когда-нибудь удаляли из пространства? У вас когда-нибудь убивали дедушку? Он прыжком уселся на стол, и, скрестив руки, с нескрываемым самодовольством рассматривал зрителей. Кто-то молчал. Кто-то записывал на видео его выступление. Кто-то хихикал. Эдвард насыщался впечатлением, он веселился; так веселится Пан, обманувший простого смертного, так развлекаются мелкие бесы, пришедшие вместо богов на молитву древних. — Но! Не переживайте. Насколько мне известно, человечество не схлопнулось в черную дыру после страшилок об адронном коллайдере, так что не схлопнется и в дальнейшем. Разве что — разве что нашему с вами таймлайну просто не повезло. И в соседних уже все давно взорвалось и частички когда-то бывшей планеты Земля парят в унылом космическом небытии, — с деланной скорбью пробормотал он. — Все-таки, мы с вами тут собрались, чтобы я рассказал вам, как научиться походить на богов, верно? Как приручить время, укротить пространство, основать отель на орбите Марса и распространить капитализм как минимум на Солнечную систему. — Джейн, — её толкнули в бок, — ты горишь. Не заболела? Джейн не шевелилась. Она будто превратилась в соляной столп, наблюдая за каждым движением профессора, которого она видела впервые в жизни. Здесь словно разыгрывалась древнегреческая трагедия. Аудитория превратилась в амфитеатр, а Джейн осталась невольным зрителем сказки, которую рассказывали только для неё. Она никогда не сможет признаться кому-либо о том, какие мысли сейчас застилали её разум. Это же полная ерунда. Выдумка. Выдумщица Джейн. — Все-таки, многие из вас здесь ценят хорошую литературу, — промурлыкал Эдвард, прохаживаясь по аудитории внимательным взглядом; исчезли смех и шепотки, затихли выскочки с задних рядов, и помещение отражало лишь громкий, поставленный голос профессора. — Я тоже уважаю художественный замысел, хоть и читаю, признаюсь, только по праздникам. Иногда я забываюсь в стихах, и тогда мне кажется, что не физики, а поэты точнее других поняли безграничность человеческих возможностей. Как говорится, — на какое-то очередное очень долгое мгновение в мире стал существовать только пристальный чёрный взгляд, — я смею все, что можно человеку. Кто смеет больше, тот не человек.