Синтагма и Корифей

      Джейн вышла из аудитории и замерла. Мимо неё струилась разноголосая толпа студентов, огибая её, словно она была лишь камнем в бурном речном потоке.       — Ух, ну и дела, — Сьюзан с наслаждением потянулась, — а ведь правду говорили, время так незаметно пролетело! Даже когда он перестал рисоваться перед студентками и начал рассказывать лекцию, я просто не могла оторваться. Хотя у меня теперь в голове какая-то мешанина из терминов и формул. А тебе как?       Джейн казалось, будто в её уши набили ваты. Она помассировала виски, стараясь вернуть себе ясность мысли.       Где-то на задворках её сознания продолжало звучать эхо фразы, которую она слышала в своём сне; которую слово в слово повторил профессор физики Эдвард О. После этого она словно провалилась в глубокий колодец — и всё, что говорил Эдвард потом, казалось ей совсем неважным. Как испорченная телевизионная картинка без звука. Но Джейн продолжала смотреть на него, не отрываясь, всю лекцию — ждала, когда же вернётся это странное чувство, что за его словами спрятана некая загадка, и её нужно постараться разрешить. Но он даже ни разу не взглянул на неё.       — Да, — наконец, выдохнула Джейн, — у него хорошо получается приковывать внимание.       — Только не говори, что ты на него глаз положила, — хихикнула Сьюзан, толкнув Джейн локтём, — тут каждая вторая студентка подписана на его инстаграм, я тебе говорю.       — Сегодня день рождения Мэри, — внезапно вырвалось у Джейн, и она увидела, как Сьюзан тотчас изменилась в лице. — Не знаю, к чему я это вспомнила, прости.       Сьюзан взяла её руки в свои (у нее были такие теплые ладони), посмотрела Джейн в глаза.       — Слушай, — только и сказала она, — понятно, с чего ты такая отрешённая, а ещё тут я со своим Джонсоном... Но Мэри правда была бы рада, если бы ты отметила этот день, проведя его, как обычно. Покажи ей, что ты идешь дальше.       Джейн ощутила короткий, острый приступ отвращения к себе. Она не собиралась праздновать её день рождения. Мэри ушла, так уж бывает в мире, где люди внезапно смертны, и боль по разлуке давно отжила себя. А Сьюзан наверняка решила, что она до сих пор горюет. Какая странная, случайная ложь.       Поэтому Джейн изо всех сил постаралась продолжить безопасную тропку, ведущую наружу из этого кошмарного лабиринта невысказанных слов:       — Ничего, я в порядке. Правда. Может быть, перекусим?       Сьюзан тепло улыбнулась — от нее не укрылось, как много сил Джейн потратила, чтобы просто произнести эту фразу — пусть и совсем по другим причинам. Она энергично хлопнула в ладоши и взяла Джейн под руку:       — Я тут как раз нашла местечко, недавно открылось. Там просто потрясающие бургеры. Мы же с тобой не из тех, кто печется о калориях? Эми недавно села на какую-то кошмарную истощающую диету, что-то про воду и яблоки; мне кажется, ее изобретателей надо судить за преступления против человечества…       Весёлая болтовня Сьюзан успокаивала, как умиротворяет мерный прибой, шелест ночного дождя, журчание ручейка.       Остаток дня Джейн словно провела в полузабытьи, а лекции проводил её уверенный и разговорчивый двойник. Ей казалось, будто сознание стало походить на сломанный проигрыватель, заевший на серии одних и тех же мыслей. Стоило ей задуматься — и перед глазами возникал взгляд — одновременно злой и весёлый, отрешённый и ловящий это недолгое мгновение их единения — взгляд, надёжно спрятанный за стеклами очков.       Прошла неделя — и события, так взволновавшие Джейн тогда, истерлись и затерялись среди череды лекций и семинаров, уморительных сплетен и утомительного бумагомарания. У Джейн получилось легко уверить себя, что тогда между ней и Эдвардом пробежала череда обыкновенных совпадений, которые легко объяснялись теорией вероятности; а уж шекспировские строчки, тем более, оказались классическим примером феномена Баадера — Майнхоф. Скорее всего, услышала эту цитату от студентов, да она к ней так и прицепилась.       Джейн старалась не думать о том, почему за эту неделю, впервые за целый год, её больше не беспокоил этот тяжёлый повторяющийся сон.       Выходные, впрочем, прошли почти без сна, в спешной подготовке к зимним конференциям. Усердная работа, помноженная на бессонницу, вытеснила из головы Джейн все остальные мысли.       Утро понедельника Джейн встретила с мигренью и стаканчиком крепкого, и оттого потерявшего весь вкус, кофе. Первокурсники выглядели не лучше: медлительные, словно пробудившиеся от спячки зверьки, они, очевидно, мечтали сейчас о чём угодно, кроме семинара о древнегреческом эпосе.        — Полагаю, вы думаете: зачем нам учить какие-то тексты, которые покрылись плесенью веков? — издалека начала Джейн в надежде расшевелить аудиторию, — но я как раз и буду объяснить вам на этих встречах, что люди, которые жили тысячу лет назад, совсем не отличались от нас. Они точно так же влюблялись, испытывали злость, мечтали о богатстве, и верили, что высшие силы защитят их от бед.       Она научилась легко читать студентов; она знала, сколько из них отчислятся ещё до конца второго курса; у кого есть проблемы с алкоголем; кто чувствовал, что не потянет литературный анализ и уже двадцать раз проклял себя за то, что попросил друга со вступительным эссе; пять из студентов — влюблены, двое — невзаимно; четверым гораздо интереснее анархистские сообщества, чем учеба.       У троих — суицидальные настроения. У одного — смертельно больной родственник. Шестеро пьют антидепрессанты, четверо — в тяжёлых абьюзивных отношениях. Джейн не смогла бы помочь им всем. Она давно поняла, что не сможет изменить мир.       Студенты любили её за добрый нрав и разноцветные футболки.       — Но что, если человек не верит в… эм, высшие силы? — белокурая студентка на первом ряду подняла руку.       Студентку звали Милли; у неё пирсинг в носу и три тетради с набором разноцветных маркеров на столе — ей казалось, что это поможет ей серьезнее подойти к учёбе. Её настоящей страстью была музыка, и она до сих пор успешно лгала себе, будто литература — это её главное увлечение; но Джейн замечала, что когда Милли пропадала в мыслях, она начинала настукивать выдуманную мелодию по поверхности парты; а ещё она обращала внимание на профессора Андерсон, когда та специально начинала говорить нараспев.       — Замечательный вопрос, — начала было Джейн, и тут же запнулась; она ощутила на себе чужой взгляд так сильно, как если бы в неё бросили камнем.       Она не хотела поднимать глаза в ответ — знала, те чувства, что беспокоили её неделей ранее — что волновали её каждую ночь весь этот год — только и ждут, чтобы вернуться; и это подсознательное знание отдавалось холодом в животе, словно какие-то гигантские мировые шестеренки сделали неправильный оборот.       Но Джейн лишь улыбнулась и глянула на Милли, которая уже раскрыла тетрадку и взяла в руки цветной маркер.       — В вопросах веры древние греки тоже не отличались от нас. К примеру, известно, что они придавали очень большое значение снам. Прямо, как мы с вами! Кто из вас читал “Одиссею”? Только честно!       Поднялось несколько рук.       — Отлично, я думала, что будет меньше, — рассмеялась Джейн, и по аудитории пробежал слабый смешок облегчения от студентов, — так вот, когда Одиссей после долгих странствий вернулся к Пенелопе, она его не узнала. И ей приснился сон, где орел человеческим голосом передал ей предсказание — скоро вернётся Одиссей. Но, представьте себе, Пенелопа, жительница древней Греции, не поверила сну! Она отнеслась к нему чрезвычайно скептично.       Джейн оказалась под чужим взглядом, будто бы под прицелом снайперской винтовки — и, всё-таки, продолжала вести семинар с пустой стойкостью человека, которого вели на плаху.       — Так вот. Сон оказался правдой — Одиссей правда вернулся. Но Пенелопа поверила в это, только когда увидела Одиссея вживую. А ещё когда тот поделился с ней одной историей. Какой? Узнаете, если прочитаете до конца! Но я всё веду к тому, что похожие истории случаются и сейчас. Люди начинают верить в высшие силы, когда находят некие подтверждения своей вере, встречают знаки, или чувствуют, что незримая сила отозвалась на их молитвы.       — Только есть небольшая проблемка, профессор Андерсон, – взгляд обрел голос, что впился Джейн в самое солнечное сплетение, — в образе бога, что насылает знаки и видения.       Кровь застучала в висках, зашумела в ушах дальним прибоем, обещающим скорое цунами. Под этой страшной волной погибнут целые города.       Джейн подняла глаза.       Эдвард О сидел за партой, скучающе подперев ладонью голову; он был там, где-то на головокружительной высоте аудитории, на Эвересте, где от нехватки кислорода умирают люди и засыпают студенты, а другие продолжают идти им по головам. И снег хрустит, и мир совсем другой: прозрачный, чистый и смертельный.       — Согласитесь, — продолжил он, смотря прямо на Джейн чёрными-чёрными глазами, — если бы мы сейчас решили придумать историю-другую о том, как некий христианский бог взял, да и принял образ чрезвычайно развратного существа, чтобы наградить приглянувшуюся красотку своим семенем, отчего получилось очаровательное и могущественное потомство, и потомство это расхаживало по планете, оставаясь подвигами в легендах… так к чему это я? Вам не кажется, что из этого случился бы небывалый религиозный скандал?       На высоте воет ветер, а снежинки больно колют оголённую кожу. Каждая фраза здесь — потерянная унция кислорода, что будет стоить тебе жизни позже. Красные кровяные тельца замедлятся, и вот уже чей-то ботинок со хрустом ломает тебе руку.       — Иисус Христос, — улыбнулась Джейн.       Так улыбаются волкам. Так улыбаются конвоирам.       — Ай-ай, подловили меня, — Эдвард погрозил пальцем, а студентка, сидевшая за соседней партой, покраснела и захихикала. — Разумеется, ведь сейчас я в ваших чертогах, и не должен нарушать священные правила этого места. И Иисус правда произошёл на свет от череды весьма удивительных событий, включая визиты сияющих мужчин, и кто бы на месте Марии мог бы им отказать? Вы можете спорить, но мистер Христос, не говоря уже про его батюшку, всё-таки, начисто лишен черт, которые казались обыкновенной нормой древним грекам, римлянам и их друзьям.       Аудитория благодарно забурлила — ещё бы, редко встретишь дискуссию двух преподавателей прямо на семинаре. Это как наблюдать за смертельным сражением двух тигров в одной клетке. С той лишь разницей, что тигры не ответственны за твои итоговые баллы.       — Например? — Джейн не отводила глаз ни на миг.       — Алчность, жадность, похоть, злоба, зависть, — Эдвард буднично загибал пальцы. — Словом, все те развлечения, что под запретом новёхонького, только что из печки, Господа.       В этом взгляде было что-то… неизведанное. Лишённое классических метафор и излюбленных, истёртых писателями тропов.       — Я могу доказать, что, по крайней мере, ветхозаветному Богу эти черты были весьма присущи. — Она сказала это с нажимом, будто была адвокатом у самого Господа.       — Расскажите это папе Франциску, ему понравится, — весело ответил ей взгляд. — Особенно момент про похоть. Любители мальчишек из его окружения оценят.       Вряд ли она могла бы завести дружбу с человеком с таким взглядом. Грешки у таких людей не заканчиваются на воровстве столового серебра у собственной бабушки.       — А ещё в Библии есть описания единорогов и змеев, дремлющих на дне морском, так что, будем упражняться в знании источников?       Тишина в аудитории между их фразами казалась тяжёлой, как сверхновая звезда; прогибала пространство, приковывая ноги к полу, искривляя свет и время.       — Но вы же не будете отрицать, что современный христианский Бог выглядит куда более трансцендентным существом, нежели старик Зевс с недалёкого Олимпа?       Ей казалось, стоило отвести глаза — и с гор упадут лавины, из недр земли выступит лава, а с неба польётся каменный дождь.       — Так и какое отношение эта наша дискуссия имеет ко снам?       — Самое прямое, мисс Андерсон, — Эдвард моргнул медленно, отчего Джейн показалось, будто она проваливается в чёрную дыру. — Чем ближе бог к народу, тем щедрее он на дары, сновидения и чудеса. Но и тем злее. Сегодня он шлёт вам благочестивый сон, а завтра насылает страшное предзнаменование.       Да просто никто на неё никогда так не смотрел, вот и всё.       — А если вы будете очень плохо себя вести — ждите бурю. Раз–два, — он навёл палец на Джейн, словно собрался выстрелить, и подмигнул ей, — бум.       У Джейн загудело в ушах и мир задрожал. И лишь спустя мгновение она поняла, что звук не рвал её изнутри. Университет сотрясался от пожарной сирены. Студенты уже повскакивали с мест, с испугом и восторгом хватаясь за сумки и друг друга.       Джейн слышала себя словно со стороны — она просила не беспокоиться, оставить сумки в аудитории и организованно выйти во двор кампуса. Она обещала, что это, скорее всего, обычная проверочная тревога, и просила не уходить далеко. Её поражал собственный спокойный, размеренный тон.       Мысленно она всё ещё стояла по колено в снегу, пока её тело пронзал горный ветер. Её тропинку занесла метель, а кислород в крови неуклонно падал, и ей совсем не хватало сил даже на мелкие вдохи. Кто-то прошёл позади неё, выдохнув ей прямо в затылок, отчего шею свело холодом.       Она рассеянно помотала головой — Эдварда нигде не было. Ей даже успело почудиться, что всё это время она разговаривала сама с собой, пока не заметила группу студенток: отчаянно игнорируя всеобщий переполох, они со смехом обсуждали, ради какой первокурсницы сюда сегодня явился мистер-горячий-физик.       На остаток дня занятия отменили, поэтому Джейн, наконец-то, нашла время для подготовки к конференции. И только через несколько часов она поняла, что половину работы провела за диалогами с вымышленным собеседником. О боге, литературе, альпинистах, пророческих снах и монстрах, стирающих города с лица земли. Но и этого будто бы казалось мало: она тщетно старалась отыскать ключик, что вёл к расшифровке тайного смысла в его словах.       Проблема была только в том, как первый человек в её жизни, с которым ей оказалось так интересно разговаривать, тогда смотрел на неё. Эдвард смотрел на неё с алчностью. С жадностью. Со злобой. С похотью. С завистью.       Сегодня ночью ей снилась снежная буря.              * * *              — Говорят, что он спит со студентками. Прямо в аудитории.       — А на студенческом форуме набили уже триста страниц, мол, профессор О укокошил Аткинса, чтобы занять его место, — буднично отметила Сьюзан. — Правда, тред уже удалили, а автора забанили.       Джозеф Аткинс — сорокалетний физик с лицом вечного первокурсника, неподходящими для его статуса нежными ангельскими локонами и огромными голубыми глазами, был необыкновенно умен, дважды входил в шорт-лист Нобелевской премии, и не умел разговаривать ни о чем, кроме науки. Жену он встретил на одной из конференций, где они четыре часа спорили о теории струн. Его лекции были утомительны. Тяжеловесны. Бесконечны. Его обожали такие же невыносимые умники, как и он сам.       — Дурой не будь. Аткинс его рекомендовал сам, — встряла Эми из зарубежной лингвистики, тряхнув рыжими локонами, и потянулась за очередным коктейлем.       — Сама ты дура, “трахал студенток на кафедре”, — передразнила раскрасневшаяся от апероля Сьюзан, — что за пошлятина!       — Ей просто обидно, что к парте пригласили не её, — тихо рассмеялась в бокал с шампанским мисс Уотерхаус; она заведовала библиотекой ещё с тех времен, когда все собравшиеся ещё переживали о вступительном эссе; мисс Уотерхаус неизбежно появлялась на каждой неофициальной части университетских мероприятий. И каждый год у неё был новый воздыхатель, которого она выбирала из свеженьких, не успевших огрубеть, преподавателей. Они всегда были моложе её на десяток лет.       — Идиотки! У меня свадьба через неделю, — зашипела Эми.       Джейн стояла неподалеку, разглядывая оливку на зубочистке в бокале — и кому пришло в голову спаивать академиков на фуршетах? Из-за этого каждая конференция неизбежно заканчивалась как минимум одной дракой из-за расхождений в теориях; а уж сплетнями после таких вечеров жили до следующей конференции.       Осень закончилась, и время, пошатнувшись, ухнуло в зиму. Во снах Джейн царила темнота и холод. Иногда — где-то вдали выли волки, или гудел ветер в невидимых проводах, хлопал ставнями, стучал крышками мусорных баков. Ей было странно. Немного страшно. Она ждала. Ей казалось, что кто-то, кто был раньше в её снах, обязательно должен вернуться. Тревога — древняя, древнее людей — смешивалась с пробирающим до мурашек любопытством, с которым ребёнок открывает дверь в тёмный подвал — там живёт монстр.       Во сне Джейн знала, кого ждала. И всегда забывала об этом, когда просыпалась.       Но это иррациональное ожидание осколочной раной продолжало существовать внутри неё, даже когда она открывала глаза. Оно жило в ней, пока она обменивалась новостями со Сьюзан в перерывах между парами; пока позволяла студентам оживлённо спорить друг с дружкой на семинарах; пока приводила в порядок презентацию к конференции, окружив себя пустыми кофейными чашками.       Ожидание чего-то не проходило день за днём. Листья заметал первый лёгкий снег, и таял, оставляя после себя грязь и слякоть; солнце испаряло влагу и пряталось за облаками, тянущими за собой студёный зимний ветер.       Иногда Джейн казалось, что на неё смотрят. Озиралась, будто потеряла что-то важное; и Сьюзан легко толкала её в бок и язвила:       — Куда ты всё время пропадаешь? Слушай, серьёзно говорю, витамин D тебя спасёт. Мы обязательно переживём эту кошмарную зиму, подруга.       Только сейчас, рассматривая оливку в пустом бокале из-под мартини, Джейн, наконец, поняла: она не видела Эдварда с того самого момента. С той пожарной тревоги. Прошёл месяц, и она перестала вспоминать о нём, словно его никогда не существовало.       Она поймала взгляд Сьюзан и улыбнулась; та хихикнула и поманила её к себе, мол, давай, у нас тут весело. Джейн покивала и отмахнулась, да и Сьюзан уже вновь затянули в разговор, на этот раз про нового ухажёра мисс Уотерхаус; того, со смешной прической и подтяжками.       Джейн не хотелось встревать; у неё с трудом получалось выглядеть естественно среди вереницы сплетен о том, кто с кем спит, кому изменяет и не сдерживает клятвы. В разговорах со Сьюзан у неё обычно удавалось аккуратно съезжать с самых острых тем, или просто кивать и смеяться в нужные моменты; но здесь женская солидарность задавила бы Джейн своим большинством; и ей обязательно пришлось бы высказать мнение. Ей этого страшно не хотелось.       — Отвратительно спланировали, десять часов на ногах, расписание хромает, душно, пара девчонок попадали в обморок…       — Не говори. Ещё и этот лысый выскочка Скотт из Гарварда, как всегда, растянул свою тягомотину на лишний час. И ему никто и слова не сказал.       — И не говори, просто хам. Никого не волнуют его консервативные интерпретации Сильвии Платт, тупица, — фыркнула Сьюзан. — Профеминист нашёлся, одно слово только, чтобы к девчонкам на афтерпати приставать.       Конференция, и правда, не задалась: доклад Джейн внезапно переместили в самый конец, когда все устали до чёртиков и даже не пытались делать вид, что им интересно; расписание сократили, и ей пришлось уложиться всего в двадцать минут. Никто не хотел задавать вопросы, но Джонсон не сдержался, и Джейн снова почувствовала себя рассеянной первокурсницей, сгорающей от стыда. И когда она безупречно отразила все его атаки, тот лишь сухо поблагодарил её и отвёл взгляд.       И трёх мартини после такого кошмарного дня было бы мало. Сегодня Джейн нравилась здесь только музыка; мисс Уотерхаус каждый раз умудрялась уговорить организаторов ставить свой плейлист на любое академическое мероприятие, так или иначе связанное с алкоголем и закусками.       Джейн достала телефон — перевалило за восемь, и все говорило о том, что лучше пойти домой, чтобы проснуться с утра, не ощущая на себе грехи всего мира.       “Да, определенно пора домой.”       Колонки надрывались пошлыми строчками про слова, что всегда обещают насилие.       Джейн потёрла переносицу. Повертела в руках телефон, зашла в инстаграм, и набрала в поисковой строке: Эдвард О.       Разумеется, нашёлся только один человек. Разумеется, количество подписчиков на его странице было необычно много для рядового профессора физики, но и преступно мало для того, чтобы тебя заметили и нарекли инфлюенсером.       Джейн полистала его фотографии: вот он делает селфи на фоне оживлённой, кишащей аудитории с комментарием: “Продвигаем науку в массы, как-то так”; вот — кружка эспрессо и круассан в кофейне неподалёку от кампуса: “Впереди удивительный день!”, снова университет, фото со студентами; а здесь он вместе с коллегами-мужчинами где-то с палатками; со Сьюзан на благотворительном мероприятии факультета физики в поддержку девочек в науке (эй, ты даже мне об этом не рассказала, подруга, называется!).       На всех этих фото — приятный мужчина, уважаемый профессор, любимый преподаватель, постам которого студентки ставят сердечки и пишут двусмысленные комментарии. Его взгляд — внимательный, спокойный, слишком человечный — словом, такой же, как и у сотен других мужчин.       Вот фото холла гуманитарного кампуса — высокий потолок, лепнина и убранство, статуи у стен, центр композиции — настенная живопись, изображающая Гермеса, повелевающего Калипсо освободить Одиссея. Подпись — самая подробная из всех фото:       “Подлинно царь Одиссей, возвратившийся в дом свой, мы способ       Оба имеем надежный друг другу открыться: свои мы       Тайные, людям другим неизвестные, знаки имеем”       Дата — месяц назад. День, когда Джейн читала семинар, который прервала пожарная сигнализация. День, когда её замела снежная буря на головокружительной высоте. День, когда внутри неё навсегда поселился чужой взгляд.       Джейн взяла со стола ещё один мартини, выпила залпом, вытерла рот и посмотрела на пост ещё раз.       Свет падал из высоких окон, словно на картине художника эпохи Возрождения — иначе и не скажешь, даже если звучит вычурно. Луч освещал белокурую девушку, что рассеянно поправляла сползшую с плеча сумку. Если посмотреть мимолетно — её можно заметить на фото с трудом. Она не центр композиции.       “Это я”.       Джейн потерла переносицу ещё раз, отложила телефон. Пожалуй, на сегодня мартини хватит. По-детски чертыхнулась, вновь вгляделась в экран — на этот раз открыла календарь с расписанием. Всё оказалось до смешного верно — тот семинар был ровно месяц назад. Обратно в инстаграм — фото опубликовано на день раньше.       — Что за ерунда… — только и вырвалось до смешного детское проклятье. Она оперлась на фуршетный стол обеими руками, глядя в пол, низко опустив голову.       “Один раз — это совпадение. Два раза — закономерность”.       — Эй, подруга, ты как? — Сьюзан взяла её за плечо, и Джейн нервно выпрямилась, спрятав телефон в задний карман.       — Я в порядке, — она улыбнулась, но между бровей Сьюзан тотчас пролегла тонкая морщинка ехидства. Джейн не умела пить. Алкоголь портил её способности к притворству. О, сколько сил она тратила каждодневно, чтобы походить на остальных.       — Ты сегодня здорово выступила, — ободряюще сказала Сьюзан, — а если расстраиваешься из-за Джонсона… Была бы моя воля, я бы влепила ему пощёчину, знаешь, как мне хотелось закричать: “Ты можешь помолчать хотя бы сейчас!”       Джейн не сдержалась и рассмеялась; у Сьюзан после выпивки уморительно развязывался язык. Та раскраснелась и скривила рот от негодования, будто и в самом деле была готова от души взяться за Джонсона.       Рассказать Сьюзан о странной находке Джейн не решилась: слова застряли где-то между зубами, да там и рассеялись, как аскорбиновая шипучка.       — Мне… Мне пора, — пробормотала Джейн, осматриваясь в поисках сумки, покуда не поняла, что она висит у нее на плече. Перед глазами назойливо маячил этот странный, ненормальный в своей обыденности, пост. Её маленькая фигурка, его двусмысленная подпись. Тот случай, когда ты не можешь спросить в лицо, потому что в этом, в сущности, нет ничего такого. Это очередные выдумки.       — Я бы хотела, чтобы ты повеселилась с нами ещё немного, — Сьюзан кивнула в сторону шумной женской компании, — но я не буду тебя держать. Просто хочу, чтобы ты больше общалась с нами.       Эти слова нежно, болезненно сжали сердце Джейн.       — Сьюзан, — Джейн знала, что её чувства были пьяными, и оттого казались кривыми, словно в зазеркалье, — я бы очень хотела остаться. Но завтра… завтра ждёт так много дел.       — Ты самый занятой человек на свете, — Сьюзан тепло улыбнулась, — давай, тебе пора в кроватку, профессор Андерсон.              ***              Из-за конференции закрыли несколько выходов, и Джейн пришлось петлять в поисках перехода в корпус естественных наук; его достроили в начале года, и главе университета ужасно захотелось покрасоваться перед гостями, даже если тем пришлось идти лишних пятнадцать минут по замысловатым переходам в корпус литераторов.       Факультет естественных наук выглядел пустым, каким и должен быть университет в без малого девять вечера. Джейн слушала, как её шаги лёгким эхом отдаются в пространстве, как уличные фонари создают маленькие островки света в безмолвных коридорах.       Она спустилась по лестнице в направлении выхода, пока её взгляд не поймал кричащую полоску света, падающую из приоткрытой двери аудитории. Джейн тут же узнала это место — здесь они с Сьюзан побывали на лекции нового физика. Да, здесь Джейн впервые повстречалась с Эдвардом О.       Нужно было просто пройти мимо, повернуть направо — и выход.       “Просто сделай несколько шагов, в этом нет ничего особенного”, — уговаривала себя Джейн, пока у неё в голове лихорадочно возникали образы глупого и вычурного инстаграма, глупых и вычурных лекций, глупых и вычурных очков, пиджака, метафор, снега, богов, крови, кошмаров. Это закручивалось в тугой узел страха, который захватил её врасплох, заставив на мгновение задержаться и сделать несколько глубоких вдохов.       “Тебе нельзя пить. Ну вот просто даже немножко. Нельзя.”       Она даже не повернулась — её глаза будто притянул свет; Джейн смотрела в узкий дверной проём аудитории. Сейчас она творила самосбывающееся пророчество.       Длинные тёмные волосы, кожаная курточка, клетчатая красная юбка — приметы Эммы Смит, лучшей ученицы потока. Эмма сидит на преподавательском столе. Джейн не видит её лица.       Эдвард О стоит прямо перед ней — слишком близко. Она держит его за уголок воротника, притягивает ближе.       Эдвард снимает очки и выверенным жестом кладёт их в кармах своего пиджака. Он наклоняется к Эмме — и Джейн видит лишь часть его лица.       Его рука на её бедре, рядом с юбкой.       Он поднимает взгляд — и смотрит на Джейн так, будто знает, что она должна быть здесь. Половинка его улыбки бьёт её по лицу наотмашь.       Мир немного накреняется в сторону; к горлу подбирается ком; следующее, что помнит Джейн — её тошнит в одной из университетских кабинок. Джейн не умеет пить, как не умеют пить подростки.        Она идет домой пешком — полтора часа не играют для неё значения, она не чувствует времени, а холодный зимний воздух отрезвляет.       Тошнота проходит, а вместо неё к горлу подступает горечь. Почему-то грудь сковывает от боли, и Джейн не понимает, из-за чего. Будто она потеряла что-то, чего у нее и не было. Скоро боль сменяет злоба.       “На это нужно заявить.”       Вдалеке сигналит полицейская машина. Мир состоит только из смутного света уличных фонарей и гостеприимства чужих домов, фары редких встречных машин слепят глаза.       “Это недопустимо… Такие вещи недопустимы”       В этом таится что-то, куда более глубокое, чем желание справедливости. Наверное, именно так она должна была чувствовать себя, когда получила ту проклятую смс. Так больно, что она завтра возьмёт больничный и пролежит на кровати.       Джейн знает, что никому об этом не расскажет. Завтра Джейн выйдет в университет и проведет очередную лекцию. Завтра Джейн посмеётся вместе с Сьюзан. Получит приглашение от Эми на свадьбу. Купит продуктов домой. Посмотрит глупую британскую викторину, где угадает все ответы. Уснёт далеко за полночь.       А сегодня Джейн приснится новый кошмар.