Мун Индиго

Как сменяли друг друга циклы дня и ночи, как веял над прерией переменчивый ветер с запада, который был этой весной частым гостем в здешних краях, и как небо ежедневно расплёскивало по полотну своему солнечный свет, так и жизнь Розы Тивисоль обрела более или менее размеренный ход тех действий, к которым шаг за шагом, час за часом, но она привыкала, занимаясь разными вещами из длинного дневного списка Арманды — уже порядком замусоленного, потрёпанного, вчетверо сложенного, во всех отношениях весьма пострадавшего от рук Розы, которая изучила его вдоль и поперёк, будто надеясь, что вот-вот в нём появятся новые, более приятные строки. Новые приятные занятия. Однако, с тем упорством, с каким Арманда муштровала её, не воспитывали ни одну собаку и ни одну кобылу; Роза быстро привыкла вставать в пятом часу и ложиться в девятом, и таскать воду из ручья или дождевых бочек, и выкатывать их с террасы, если погода была подходящей и накрапывал дождь, и поглощать простые завтраки, обеды и ужины Арманды, в которых она теперь даже находила какое-то удовольствие, какое нашёл бы всякий изголодавшийся после долгого рабочего дня человек. Шло время, минула уже вторая неделя, и апрель подходил к концу. Солнце разогревало эту тихую, огромную землю, стаивая последние тоненькие пласты снега на далёких возвышенностях в ручьи и капели. Здесь, в низине, было тихо и спокойно. Погода стояла тёплая — и становилась всё лучше с каждым утром. Однако Роза, при всей её способности подстроиться даже под такую нелёгкую жизнь, не ропща и проливая слёзы только перед сном у себя в комнате, не смогла привыкнуть к трём ужасным вещам. Первой — отсутствующей возможности хорошенько выкупаться без обязательной перед этим ломоты во всех костях, о существовании которых сама Роза даже не подозревала, стонущих оттого, что ей приходилось безостановочно таскать воду. Второй — насекомым, повсеместно окружавшим всё её нынешнее существование. Где бы она ни была, чем бы ни занялась, что бы ни выдумала, но кругом были бесконечные букашки, жучки, паучки, пробуждающиеся гусеницы, уховёртки, сколопендры, клопы и клопики, и прочие твари Божьи, к которым Роза не питала ничего, кроме жуткого отвращения. И наконец, третьей — отсутствию компании. Роза тосковала по людям. Она выросла в той среде, когда её окружало множество людей, способных перекинуться хотя бы парой фраз. За целый день Роза общалась со стольким количеством человек, что перед сном удовлетворённо замолкала, с гордостью считая, что-де мол она-то не похожа на болтушку и предпочитает скорее тишину. Однако прерия и замкнутый образ жизни расставили всё по своим местам. Если Роза считала себя молчуньей, то кем тогда была Арманда, способная целые дни кряду не открывать рта? Роза пугалась, что даже забыла звуки человеческой речи. Иногда, работая в уединении, она тихо напевала себе под нос какие-нибудь мотивчики, порой — даже не помня слов и подставляя в эти прорешные места собственные кусочки, ведь она была уверена, что её всё равно никто не слышит, какую чушь ни сморозь. Но её слышали. Пускай собеседник не мог ответить, но он впитывал в себя каждое брошенное слово. Пускай он не решался подойти, чтобы не попасть на глаза её ворчливой бабке, но потом напевал эти же песенки под свой большой орлиный нос едва не дни напролёт. Пускай он хранил тактическую дистанцию, но ночами был к Розе ближе, чем она могла бы представить, однако больше никаких попыток колдовать не предпринимал. Пока что. Дни текли мирно и лениво, как полноводная Миссури, разлившаяся в то время до самых высоких береговых точек. И под конец месяца, когда мистер Ривз, по обыкновению, приехал на своей двуколке к ранчо Райтхолл, усердно трудящаяся Роза, Розочка, попрятавшая свои шипы и набившая мозоли на мягких городских ладонях, Роза, смиренно засыпавшая с клопами под простынкой, хотя и плакавшая из-за страха перед ними, получила от Арманды Тивисоль в награду за свои старания необыкновенно лакомый подарок. — Мне нужно, — чётко и строго сказала Арманда побледневшему Ривзу: бледнел тот всякий раз, как к нему обращались, — чтобы вы купили поболее всего, чем для меня одной, потому что, как видите, теперь я и живу-то не одна. — Да-да, — Ривз выхватил и послюнил карандаш. — Но по списку всё то же самое, так ведь? Мешок муки. М-м-м. Склянку соли. Галеты. Масло топлёное, два кувшина. Крупа… Пока он перечитывал и подправлял список соразмерно замечаниям Арманды, закутанной в свою строгую коричневую шаль поверх не менее строгого тёмно-синего платья — она сидела в кресле-качалке на террасе, отложив вышивку — Роза вся вспотела. Бабушка велела ей собираться в дорогу. Чувствуя, что вот-вот она отправится в первый за долгое время променад, пускай даже на чёртовой двуколке, трясущейся на каждой кочке и колдобине, но с человеком, и неважно, что с унылым Ривзом, похожим больше харизмой своей на упитанного суслика, чем на мужчину во цвете лет, Роза ликовала: она ехала к людям! Пока Арманда расточала приказы, что надобно купить в лавке бакалейщика (патоку, сахар, ревень, йод…), Роза металась по своей маленькой комнатке между комодом и шкапчиком, в полной панике выкидывая на постель наряды. Что же выбрать, что надеть, как вырядиться? Это не должно быть слишком вычурно, потому что будет презабавно, если она явится в дорогом наряде на захолустной двуколке с этим битюгом. Однако Розе так хотелось красоты, которой она была лишена столько времени! Схватив ножичек для бумаг, она бросилась лихорадочно вычищать грязь из-под ногтей после нынешней колки щепок для розжига, ругая себя за то, что не занялась этим раньше. Конечно, преуспеть в этом ей так уж хорошо не удалось. Наспех пригладив растрепавшиеся волосы, Роза выбрала белое платье с набивным голубым рисунком в виде ромбов, тёмно-синими манжетами, прекрасно выточенными широкими плечиками и узенькой талией, подхваченной ремешком — и рядом прехорошеньких эмалированных пуговиц от груди до низа живота. Из-под верхней юбки, присобранной сборками по бокам, выглядывала нижняя, той же расцветки. Хорошенькие сапожки светло-серой кожи сели как влитые, но показались узкими и тесными после разлапистых рабочих калош. Роза взглянула на себя в отражение окна и удивилась, заметив даже там, как сильно загорела в последнее время. Подхватив чёрную шаль и шляпу, она стремительно вылетела из комнаты, испугавшись, что собиралась слишком долго и Ривза отправили без неё, однако тот только загружался в двуколку. — Не слишком траться на ерунду, — проворчала Арманда. — Если тебе что-то надобно будет у аптекаря, или бакалейщика, мистер Ривз всё подскажет. И кстати, заберите твои вещи. Их, наверное, уже доставили почтой. Это и был официальный предлог, с которым Арманда отправляла внучку в путь. — Да, Арманда, — кивала Роза, торопливо принимая Ривзову руку. — Благодарю, что позволила поехать. Это… «Это больше похоже на побег», — промелькнуло в её голове. — Это очень любопытно, побывать в форте, ведь я… я в здешних местах никогда… Арманда отвернулась к вышивке, дав понять: разговор окончен. Роза просияла. Ривз вздохнул, легонечко стегнул чалую поводьями, двуколка тронулась — и Роза ощутила, как грудь её наполняется сладким воздухом прерийных трав и свободы, а также понимания, что впереди у неё — целый прекрасный день. В свою же очередь, уставшая от её общества Арманда Тивисоль наконец-то осталась одна, с удовольствием в абсолютной тишине принявшись за свою кропотливую работу.

2

В то время, как Роза Тивисоль ехала на двуколке в Форт-Йейтс, туда же впервые за долгие, долгие месяцы устремился Койот, чтобы проведать, спокойно ли среди белых было после того случая в ночи, о чём так тревожились вождь и старейшины. — Не надо дрейфить, — заявил им Койот, — если вы такие трусишки и не спите по ночам из-за парочки солдат, наложивших в кальсоны, я попросту схожу и узнаю, как там дела. Индейцы в форте не появлялись, только изредка, и были гостями крайне нежеланными, но Койот на то и был Койотом, что плевать хотел на подобные условности. Он ходил, где хотел, и из любых неприятностей выворачивался со всей подобающей его племени ловкостью. Прошло достаточно времени, чтобы поутихла та история с четырьмя военными, вернувшимися глубокой ночью с оленьей тушей на седле, с гиканьем, дрожащими от страха конями и офицером Бауэром, от которого несло за версту таким жгучим ароматом мочи и звериного духа, что его тут же отрядили мыться и стираться, и срочно! Все трое солдат у коменданта рассказывали, как на духу, почему явились в таком неподобающем виде, и отчего офицер Бауэр оказался так странно обгажен (и кем?!), и что за царапины и синяки нашли на казённых конях, и куда подевали кольт, и так далее, и тому подобное. Вояки чистосердечно рассказали всё по порядку сразу после того, как их несколько привели в чувства. Днём, мол, обнаружили двух индейцев, нагло подстреливших оленя в лесу за резервацией, притом один бросил добычу и сбежал, а другой упёрся, оленя отдавать не пожелал и полез драться. Они отходили его прикладами ружей и потащили в форт вместе с тушей, как с доказательством его вины. Тем временем, наступила ночь. Всё было в полном порядке, пока за несколько миль до форта на них из темноты вдруг не выскочил огромный волк. — Койот, — поправил солдат Ирвин, трепеща от пережитого ужаса. — Это был всё же Койот. — Но какой! — подхватил его товарищ, выпучив глаза. — Размером с лошадь! — С жеребца! — С тяжеловоза! — Во-от такой! — и третий вытянул руку вверх, показывая приблизительный рост гигантского койота в холке, после чего шериф и комендант переглянулись друг с другом. — А зубищи-то! — С мой кулак! — И оснащён, простите уж, господин комендант, таким прибором… — И к нему довесочек. — Из него-то он и полил офицера Бауэра. — Но до этого койот бросился на его коня — и как начал его терзать! Конь, на котором прибыл Бауэр, был насмерть перепуганным, но в основном целым, не считая пары царапин и грязной шкуры, так что шериф и майор тоже поглядели друг на друга с большим сомнением в глазах. — А олень! — спохватился Ирвин, и все согласно закивали. — Клянусь Господом, господин комендант! Это было, пожалуй, самое жуткое! Подстреленный олень ожил — и ну давай кричать на нас, отсылать вон по такой-то матушке… — Я хотел выстрелить, — сообщил один из солдат, которому сделали перевязку на ноге, — но мой же кольт взорвался у меня же в кобуре! — А мой обернулся змеёй! — брезгливо передёрнулся другой. Комендант, и секретарь, а также шериф, собравшиеся в кабинете с приспущенным американским флагом, долго пялились на троицу, но затем комендант Треверс — лысеющий уже мужчина с обрюзгшим лицом, подхваченным под тесным воротником своей рубашки — побагровел и хлопнул ладонью по письменному столу. — Позвольте, хватит! — проревел он и набычился. — Что вы себе позволяете?! Олени, змеи, койоты… несёте какую-то чушь! — Вы что же, накурились табака из индейского кисета, или вам головы под шляпами напекло? — вкрадчиво спросил майор, Джо Дэвис, стоявший у стены за спинами своих подчинённых. — Совсем с ума посходили! — пробормотал шериф Джонс. — Но, господин комендант, клянусь! — горячо воскликнул Ирвин. — Так всё и было! Это был огромных размеров койот, и он… — Достаточно! — сухим тоном сказал майор Дэвис, и солдаты тотчас смолкли, хорошо зная, что тот был человеком крутого нрава и строгого характера. — Вы что же, хотите, чтобы наши и без того шаткие отношения с лакота стали ещё хуже? Вне приказов командира принимать пленников из резервации по таким причинам запрещено! И ещё хотя бы одно слово об этом бреде, и каждый из вас проведёт на гауптвахте по неделе. Вы меня поняли? Солдаты понурились, Ирвин опустил глаза. Выглядели они жалко и не знали, что ещё сказать в своё оправдание и как донести до начальства всю эту сумасшедшую историю, прекрасно понимая, как именно она звучала из их уст — но что поделать, если это и была правда? — Да, сэр, — ответили они единственно возможное, и майор кивнул, назначая каждому наказание — хозяйственные работы на конюшнях в течение двух недель. Заметив, чтобы они предупредили об этом и Бауэра, майор Дэвис удалился. Так что Койот, насвистывая и торопясь к Форт-Йейтсу, пока ещё не знал, что само высшее руководство в лице коменданта, шерифа и военных защитило его и любого индейца от грядущих посягновений. Ну да, белые их не любили, но в последнее время пытались умаслить и перетянуть на свою сторону, подкупить, чтобы наконец-то решить территориальные проблемы, ведь часть Великой Равнины сиу по-прежнему принадлежала им. Форт-Йейтс назвали так в честь капитана армии штатов, Джорджа Йейтса, погибшего при столкновении с воинами лакота в битве при Литтл-Бигхорн в тысяча восемьсот семьдесят шестом. С запада у стен форта простиралось озеро Оахе, далее, на все четыре стороны, тянулась засушливая равнина. Форт этот был отстроен в качестве поста для гарнизона армии штатов для контроля индейцев хункпапа и черноногих, а теперь гарнизон этот наблюдал за Стэндинг-Рок и был единственным поселением белых на многие мили вокруг, не считая частных ранчо и фермерских хозяйств, поставленных на этой засушливой, опасной земле. Подойдя к воротам, открытым среди ощетинившегося колючками частокола, Койот повёл перед лицом ладонью дважды — и как ни в чём не бывало прошёл мимо дежуривших часовых, преспокойно оказавшись на территории форта. За преградой из возведённых, заострённых брёвен это был самый обыкновенный городок, который насчитывал едва ли большим чем пять сотен жителей, однако в некоторые сезоны количество их увеличивалось соразмерно тому, сколько людей приезжало на приработки. Это был выходной день, воскресенье, и многие нынче добирались в Форт-Йейтс, чтобы попасть в церковь. Когда Койот прибыл туда, утреннюю службу уже провели, и высокие двойные двери белого деревянного храма были распахнуты. Оттуда, из его чёрного, неприкосновенного для яркого солнечного света нутра тянулись опрятно одетые прихожане, сопровождаемые наставлениями святого отца, крепко вколоченными в их честолюбивые головы. Койот в своих леггинах, похожих на чулки, в искусно расшитых мокасинах, в повязке и рубахе был похож на лисицу, забравшуюся в курятник, полный жирных, аппетитных птиц — с таким вот хитрым видом он разглядывал людей вокруг и дома, окна торговых лавок и аптеки, террасы, крытые деревянными настилами и бросающие густую тень в этакий жар и солнцепёк на улицы. Он смотрел на нарядившихся женщин и чистеньких, умытых, тщательно расчёсанных детишек, которые после церкви клянчили у своих матушек и нянюшек какое-нибудь лакомство — вяленые яблочки, свежевыпеченные булочки, жирные гроздья изюма в кульках, орехи в сахаре и прочее, прочее. Те либо сдавались на поруки своих скандальных детишек, либо оставались непреклонны — и, сцепившись языками, подолгу стояли под навесами, в тени, общаясь со знакомыми и подругами на предмет самых разных слухов, новостей и сплетен, чтобы затем разойтись обратно по домам или разъехаться по ранчо, оставшись без всех этих прелестей жизни на всю следующую неделю. Всё в форте казалось спокойным, всё шло своим чередом, размеренным и тихим, и никто, конечно, не гнал отсюда заколдованного Койота, оставаясь при виде него чрезвычайно равнодушными, пускай и видели, что это индеец, да ещё какой! — вот он и шёл себе по единственной большой улице вдоль магазинов, радуясь тому, что слабовольные белые так легко поддались его чарам, а он теперь может урвать себе какую-нибудь прелесть вроде вкусной булки с чашкой молока, до которого он был очень, очень охоч, или, быть может, новенькой симпатичной шляпы — своей-то у него прежде не было, но он, подумав, решил, что вполне не прочь был бы ею обзавестись. Однако среди многочисленных лиц, голов, рук и тел малоинтересных для него людей разных возрастов и социальных положений, красивых и нет, богатых и бедных, он вдруг уловил мелькнувший возле аптеки профиль, который так хорошо изучил многими ночами, проведёнными против окошка на ранчо Райтхолл. Возвращался он туда раз за разом потому, что был очень одинок, и весна эта, на любовные приключения крайне неудачная, выдалась для него полной горьких разочарований — вот он и топил их в любовании единственно прекрасной женщиной на многие мили вокруг, которая не высмеяла и не отослала бы его прочь. Как зачарованный, Койот побрёл за ней, позабыл о своих предыдущих планах — и скользнул в толпу, прячась в тенях и мерцая уже оттуда своими жёлтыми глазами. Люди шли мимо, торопились по своим делам, огибали его, как речной поток — камень, а он всё шёл. В своём чистеньком беленьком платье и опрятной шляпке в тон она была чудо как хороша! Был бы у Койота сейчас хвост, и Койот радостно завилял бы им, взметая дорожную пыль. Увы, от хвоста он был вынужден в силу своего человеческого облика избавиться. Он всё шёл и шёл, наблюдая за девушкой и не спуская с неё глаз: она же совершенно его не замечала, преспокойно занимаясь своими делами, вся поглощённая своим пребыванием среди людей. Она неторопливо остановилась возле бакалейной лавки, с большим интересом заглядывая в начищенное по весне окошком: оно было поделено на квадраты рамой, обработанной тёмным лаком. Там, на многочисленных полках, креплёных на деревянные стены, с большим энтузиазмом Роза разглядела лакомства, которыми была бы не прочь насладиться. Настроение у неё было приподнятым, она только что добралась до форта, немного прошлась по широкой его улице, сопровождаемая мистером Ривзом, и, когда тот исчез по деловому поручению Арманды, упросив девушку не уходить далеко, наконец-то осталась наедине с городком, полным манящих приключений и открытий, пускай он и был совсем крохотным — не чета Су-Фоллс! Как на лицо совершенно новое, местные жители — некоторые из них — обращали на Розу внимание не менее пристальное, чем это делал Койот. Девушки и женщины обсуждали Розино платье, скроенное по моде города покрупнее; мужчины посматривали ей вслед любопытства ради, но быстро о ней забывали в суете воскресных дел. Такого интереса удостаивался любой любопытный человек, незнакомец или незнакомка, однако, сливаясь с многоликой толпой, вскоре терял свою свежесть и новизну, а значит, и всю привлекательность. Вот так и она, и Койот, никто и ничто в знойном дне Форт-Йейтса, маревом растворившегося в весеннем жаре, незаметно подобрались друг к другу ближе, он — намеренно, она — случайно. Роза прикрыла ладонью глаза от солнца и подумала над тем, чтобы, не заходя в магазин, взять что-нибудь у мальчика из бакалеи, который разносил на широком деревянном подносе всякие лакомства: когда ещё выдастся возможность съесть что-нибудь вкусное, а не бесконечную кукурузную кашу или похлёбку на кости. Приглядевшись к кулькам и кулёчкам и выудив серебряную монетку из кармана, она пошла ему навстречу, однако в двух шагах столкнулась с кем-то — и этот кто-то самым неуклюжим образом сбил шляпу с её головы. — Ох, какое безобразие! — сказал он и мигом поднял шляпу, отряхивая её, а затем погрозил кулаком в спину мужчине, удалявшемуся по улице со своим многочисленным семейством. — Нужно смотреть, куда идёшь, и не пихать мирных людей своими бочищами! Роза изумлённо вскинула брови, поглядев на того, кто на неё так нагло налетел. Она сразу узнала в человеке того индейца из прерии, которому Ривз дал попить, и с ещё большим удивлением поняла, что он, оказывается, говорит на прекрасном, беглом английском! Уперев руку в бок, он разражался всё более и более гневной, громогласной тирадой. — Простите, — робко сказала Роза, побаиваясь его перебивать, — но у вас моя… — Глаза, что ли, на затылке ты себе отрастил? — гневно продолжал тот, словно не замечая, что на него уже косятся прохожие, а парочка солдат возле аптеки о чём-то переговариваются, поглядывая в его сторону. Закончив свою ругань парой незнакомых Розе слов на чуждом языке, индеец вскинул подбородок и, на девушку даже не взглянув, не обмолвившись с нею ни единым словом, опустил шляпу ей на голову, а затем, деловито подхватив Розу рукой под спину, другой же рукой ловко изъял у стоявшего в паре шагов бакалейного мальчика кулёк с орехами. И, проделав всё это, направился прочь по улице, сунув Розе кулёк. Роза пошла за индейцем в странном оцепенении. Никогда никто не вёл себя с ней так фривольно, и она очень растерялась — в отличие от него, ласково сказавшего: — Ты ешь, ешь, они очень вкусные, эти орехи. Я их и сам вообще-то люблю, но, так и быть, поделюсь. Ты ведь хотела именно их? Роза только кивнула, поправив шляпку и широко раскрытыми глазами уставившись перед собой, и не стала говорить этому странному человеку, что она больше думала про изюм. Индеец же, рослый и смуглый детина вполовину шире Розы и на голову выше неё, склонился пониже к её уху и доверчиво сообщил: — Позади нас теперь плетутся двое солдат. Наверное, это потому, что у тебя белая шляпа. «Нет, — хотела возразить Роза, однако оторопела из-за его неожиданного вывода, отчаянно не понимая, при чём здесь её шляпа, — это потому, что ты индеец, по-индейски одетый, и вдобавок что-то громко и грозно вопил на всю улицу». — А может, это из-за орехов? — вместо этого робко спросила она. — Нет, не может быть, они ведь не белые, — возразил индеец и покачал головой. — Хотя, погоди. Ты что же, думаешь, на улице запрещено есть орехи?! И меня преследуют из-за тебя?! Роза совершенно потерялась в этом сумасшедшем разговоре и, мотнув головой, осторожно спросила: — А при чём тут солдаты и белый цвет? — Понятия не имею! — честно ответил тот. — Если догонят и остановят, обязательно спросим у них самих, что же их так бесит белый цвет, если сами они — и рожи их — белее снега! — Хорошо, — медленно промолвила Роза и спокойно пошла дальше вместе со странным индейцем. Конечно, она могла бы закричать что-нибудь вроде «Помогите!», или «Уберите от меня свои руки, сэр!», но, честно говоря, она понимала, что в таком случае этого странного мужчину, скорее всего, задержат, а потому совестилась это делать, желая тихо и мирно освободиться. В конце концов, ничего дурного он ей не сделал. Пока что. — Что же ты не ешь орехи-то? — грустил тот, постоянно оглядываясь себе за спину. — Всё идут, паскуды! Розе тоже стало любопытно, и она разок обернулась. Индеец подскочил и возмущённо на неё шикнул: — Они же увидят, что мы их заметили! Роза слабо промямлила в ответ: — Но это же и так ясно, разве нет? Индеец резко повернулся к ней и посмотрел в её светло-зелёные глаза своими, жёлто-карими, такими удивительными, что они показались Розе на свету беспримесно чистого, янтарного цвета: — Бывало ли с тобой когда-нибудь такое, — серьёзным низким голосом спросил он, — чтобы ты охотилась на бизона? Помедлив, Роза честно ответила, не отрывая от индейца взгляд: — Откровенно говоря, нет. — Тогда не нужно учить меня, каким образом определить, следят за нами или нет, — отрезал он. — Но ведь это мы следим за ними! — совершенно запуталась Роза. — Ты же только что говорил обратное… — За мной! — вдруг скомандовал индеец и подхватил её крепче за талию, увлекая за собой в раскачивающиеся взад и вперёд двери попавшегося по дороге салуна. Роза похолодела. Не хватало ей ещё слоняться по питейным заведениям вместе с незнакомым мужчиной, вдобавок, здешним аборигеном! Индеец же, пройдя вперёд с совершенно невозмутимым видом, остановился, когда на него устремились десятки глаз мужчин, отдыхавших от зноя за кружечкой пива и в приятной компании. На лицах их Роза прочла не то чтобы выражения приятности от соседства с индейцем — и сжала плечи, готовясь к худшему. Однако тот стремительно нашёлся: — Ах, — выдохнул он, — так что же, это не штаб-квартира поддержки индейцев? И, развернувшись на пятках, пошёл на выход. Роза услышала за спиной недовольный ропот, затем — чей-то смешок. Кто-то отодвинул стул и крикнул вслед индейцу: — Погоди-ка, краснокожий… — Эй, а ну постой! — Дамочка, вам нужна помощь? Роза обернулась, не зная, стоит ли ей как-нибудь ответить, но индеец вывернул с ней из салуна и шмыгнул вбок, между домов, торопливо сказав: — На самом деле, не то чтобы я склонен втягиваться в авантюры из-за женщины. Но если только из-за такой прелестной женщины, как ты. — В какие авантюры? — изумилась Роза, совершенно ничего не понимая. Обычно бойкая и умеющая за себя постоять, она не понимала также, отчего не может даже позвать на помощь — почему-то ей этого попросту не хотелось. Индеец вскинул брови. — Как же. Сама посуди. Сначала на тебя напал тот бугай, и мне пришлось заслонить тебя и отбиваться от него. Кабы не я, кто знает, может, не шляпа упала бы на землю, а ты сама! Роза поперхнулась. Индеец заботливо сжал её руку с кульком орехов, который она отчаянно держала. — Ты орехи есть будешь? — уточнил он. Роза слабо кивнула и слабеющей же рукой, развязав тесёмку на кульке, сунула в рот сладкий орех, пока индеец волочил её между деревянных стен, перейдя с одной улицы на другую. — Вкусно? — Вкусно. — Вот и славно. Нет, ну ты смотри! Они выскользнули на широкую тенистую террасу и спрятались сбоку, возле бочек, стоявших вдоль стены. Индеец восхищённо покачал голову, выглянув в застенок: — Вон они, бегают, озираются. Нас ищут. — Он торжественно посмеялся. — А говоришь, виновата не шляпа. Точно тебе говорю, мы её сейчас снимем — и надеюсь, эти сумасшедшие от нас отстанут. «Единственный сумасшедший здесь, очевидно — ты!» — горячо подумала Роза, но почему-то снова ничего не вымолвила. Вместо этого, она с тоской поглядела на свою злосчастную шляпку, которую индеец сорвал с её головы и, обождав секунду-другую, незаметно и ловко водрузил на голову проходившей мимо леди с высокой причёской, которая прогуливалась в сопровождении худощавого мужчины в светлой, как и у самого индейца, рубашке, с похожей на его собственную тёмной шевелюрой по плечи. — Вот так, — довольно сообщил он и лающе рассмеялся, наблюдая за тем, как пара удаляется прочь, ничего не заметив. — Теперь-то мы их сбили со следа. — Кого? — уже совершенно потерявшись, спросила Роза и без напоминаний сунула в рот ещё один орех. — Этих подлецов и негодяев, устроивших форменную охоту на беззащитную женщину! Ох, не тот ты выбрала день для белых шляп, — покачал он головой и завздыхал, а после встрепенулся. — Пошли. Подав ей локоть, индеец даже не сомневался, что она втиснет между ним и его горячим боком руку — и она взаправду втиснула, с таким отрешённым видом, точно собственная рука ей не повиновалась. Возможно, так оно и было: Роза шла под палящим солнцем в полном недоумении, не в силах объяснить себе, что происходит. Она посмотрела по сторонам и сказала: — Хотелось бы мне знать, куда мы направляемся? Однако индеец вместо того, чтобы ответить ей на это, вдруг сообщил: — Ск’Элеп. Роза часто-часто захлопала ресницами, уже в который раз потерявшись в этом безумном разговоре, и осторожно уточнила: — Это какой-то дом или место назначения? — Нет, всего лишь моё имя, — обиделся индеец. — Склеп? — заволновалась Роза. — Тебя зовут Склеп? — С-к-э-л-е-п, — по буквам повторил он и вздохнул. — Впрочем, ты можешь меня звать Койотом. Роза беспокойно кивнула, по-прежнему сжимая во вспотевшей ладони орехи. Её терзали угрызения совести, хотя бы за то, что она не сумела никоим образом всучить бакалейному мальчику монетку взамен кулька. — А меня зовут Роза, — зачем-то сообщила она. — Роза? — озадаченно повторил Койот и нахмурился. — Какое странное имя. Кто тебя так назвал? Мне кажется, ты никакая не Роза. — Знаешь, мой папа… — Папа дал тебе такое имя? Что за человек он был, представляю себе, — пробормотал Койот. — А чем Койот лучше Розы? — вскинула брови девушка. Койот пару раз открыл рот, чтобы изречь что-то умное, но, не найдясь с ответом, воодушевился, когда увидел впереди небольшую тёмную дверь и вывеску над ней. Роза не успела разглядеть, что это за место, а он уже скользнул туда. — Прошу! И очень вовремя: стоило ему втолкнуть Розу внутрь и закрыться, как на улице показался внушительный отряд из двух солдат и четвёрки энтузиастов из салуна, которые искали странного индейца, влекущего за собой растерянную женщину. Койот, припав к пыльному окошку, заухмылялся, глядя на то, как они озираются по сторонам в поисках его, а потом зачмокал от удовольствия губами: — Ну давайте, давайте, поищите, паршивцы этакие. Что, шляпки-то на ней больше нет, гнаться за нами теперь незачем? Роза поморщилась. Она не понимала, какого чёрта он так зациклился на её шляпе, этот ненормальный человек. Спрятав в кармане платья злосчастный кулёк, она повернулась и оторопела, мгновенно поняв, куда они зашли. Это была мастерская гробовщика.