Глубоководный бис

- Ты помнишь, что говорить, Фремине? Маленький, замерзший семилетка дрожит от холода, ветер дует под его тонкий дождевик. Для жилого района Фонтейнских гор снег и дождь не были редкостью, восходящий морской ветер поднимал непогоду с берега до самых вершин. Небо над ним поблекло в несчастном сером цвете, обещая приближающийся шторм. - Да, помню. - бормочет он тихим, тонки голоском. Он трет свои тонкие выпирающие локти, раздражая забинтованную чувствительную кожу. Ему неудобно, все чешется, и он хочет ничего, кроме как снять бинты, но он знает, что его накажут, если он так сделает. Рядом стоит его Маман, высокая и неуклюжая, ее дождевик подчеркивал ее костлявое тело. Ее редкие светлые волосы смешивались с бледной, веснушсчатой, как у Фремине, кожей. Рядом с ней он совсем маленький, ему не повезло с тем, что он слишком медленно растет, но это и веселило его матушку. Если не смотреть на их размеры, он с Маман были точными копиями друг друга. Маман когда-то шутила на работе, что он был ее маленькой версий, и гордо улыбалась, когда говорила это. Теперь она почти так не говорит. Однажды, она была такой же здоровой и пухлой, как и любая мама, но у них не было денег, а значит, и еды дома тоже не было. Мору пришлось тратить с собой скупостью, и питание из трех раз в день перешло в два, и урчание в животе превратилось в долгую болезненную пустоту. Он заметил, как это повлияло на нее, пусть Маман и пыталась изо всех сил это скрыть. Когда папа ушел, только Маман могла поддерживать крышу над их головой. Она никогда не позволяла этому повлиять на нее, ее нежные улыбки и теплые объятья были здесь уже множество дней. Она все еще читала ему, все еще клала Пера ему в постель перед сном, и все еще напевала ему его любимую колыбельную, когда он просил. Но иногда… в ночной тишине, когда она думала, что он спит… Он слышал, как она тихо плакала, подсчитывая деньги на следующую неделю. Фремине старался не дать вине за свое существование поглотить его, но это было очень сложно, когда он видел, как страдала его мать. Прогулка к старому храму раньше длилась всего пятнадцать минут в гору. А теперь она длится все тридцать, все из-за ее болезни, ведь теперь им приходилось брать перерывы, чтобы дать ей отдышаться и откашляться. Сдвиг произошел так постепенно, что Фремине даже не заметил, как много времени проходит, слишком обеспокоенный здоровьем матушки. Много чего меняется, когда ты не обращаешь внимания. - Давай, скажи мне. - Мягко просит она, нежно гладя его за щеку и поправляя его светлые волосы. - Будь хорошим мальчиком и скажи все Маман. Фремине сжимает Пера сильнее, пепельные ресницы дрожат, пока он легко все повторяет. - Меня зовут Фремине. Мне… Мне семь лет, и мой рост сто… Сто пятнадцать сантиметров. Я мало ем и… э-э… - Механика? - шепчет Маман, в ее глазах и голосе странная мольба. Будто она умоляет его, чтобы он все помнил. Глаза Фремине загораются как по щелчку, и он вспоминает последнюю фразу. - И я разбираюсь в механике. - Уверенно заявляет он с маленькой улыбкой, протягивая Пера маме. Он собрал его сам спустя долгий месяц самообучения, с небольшой помощью его гениальной матери. Пер был его первым успешным механическим проектом, так что юный Фремине очень привязался к новому другу. - Хороший мальчик. - Мягко улыбается она, увлеченная его выступлением. Она наклонилась, чтобы погладить голову и Перу, и Фремине. - Ты такой молодец. В следующий раз не запинайся, хорошо? Хорошие мальчики следят за своей речью… Ее прерывает затяжной кашель, будто воздух в ее горле запутался и болезненно затянулся. Все началось с небольшой хрипоты, а потом уже превратилось в целый приступ. Все ее тело дергалось в конвульсиях, она опустилась на колени прямо посреди дороги. Фремине поспешил к ней, поддерживая ее за спину, чтобы она совсем не упала. - Маман? - забеспокоился он, пытаясь поднять ее на ноги. Мама еще прокашлялась и дрожащими руками убрала кровавый носовой плоток в карман. - Все хорошо, - Уверяла она бездыханно, прочищая горло, поднимаясь на ноги. - Я просто… Маман простудилась немножко, ладно? Не о чем беспокоиться. Фремине нахмурился. - Н-н-наверное, надо домой пойти. - Заикается он, его лицо окрасилось беспокойством, он продолжал сгибать и разгибать руки. Они ведь не так далко, пара минут и они будут дома, в безопасности. - Я-я разожгу костер, согрею суп… - НЕТ!! - сорвалась она в напуганном крике, а потом сразу же поправила свой голос и сделала его нежнее. - Нет… Нет, глупышка. Мы ведь до храма еще не дошли. Нам все еще нужно помолиться, помнишь? - Она снова погладила его по щеке и неосознанно ущипнула ее. Было немного больно. - Какой же ты глупенький, как ты мог забыть? Глупышка… Фремине прищурился и поднял бровь, ее шепот звучал как-то неправильно, но он решил, что лучше пока прикусить язык. Он хочет попытаться убедить ее уйти, ради их же безопасности, но мама сейчас опять «не в настроении». Когда у нее нет настроения, она всегда становится какой-то упрямой, и если он не будет ее слушаться, то она будет кричать. Там что, была кровь? Не успел он чего-то сказать, как она схватила его за руку и потащила вверх по каменным ступенькам, его старые ботинки скрипели от ускоренного темпа матери. Она опять что-то себе бормочет, но он совсем не понимает, что. Ее глаза оставались пустыми в дороге, невидящими, но тянущимися вперед, вперед, вперед. Когда они наконец добираются, старый храм предстает перед ними покрытым слоем старого мха и уперевшимся в гору, весь в высокой траве и немного рухлый от влажного горного воздуха. Он выглядит древним, и Фремине точно уверен, что он один с Маман сюда ходит. Мама его почти никогда не интересовалась религией, в те времена, когда папа еще их не бросил. Но когда она стала слабее и больнее, она стала молиться каждый день. О чем она молилась и зачем она это делала, было за гранью его понимания, но он доверял своей Маман. Если она решила, что это важно, значит это важно. - Тише, сокровище, - тонкие пальцы забираются в его грязные волосы в просьбе преклониться рядом с ней. - Молчи, Фремине, ладно? Будь хорошим мальчиком и хорошо себя веди. Маман сейчас будет говорить с Богами, так что не перебивай. Иногда, Маман говорит Фремине страшные вещи. Он знает, что она не хочет его пугать. Она просто болеет. Она уже долго болеет, и она говорит, что молитвы ее лечат. Фремине хочет ей верить, но она не выглядит здоровее. Она была здоровее только тогда, когда давным давно стала принимать лекарства. Ее глаза не были такими дикими и она говорила гораздо меньше страшных вещей. А когда Мора стала кончаться, кончилось и лекарство. - О Фремине, - шепчет она себе, думая, что он, наверное, спит, прижавшись к ней в кресле качалке. Ее колыбельная затихла, и она гладила его по голове так, будто он был какой-то драгоценностью. Внезапно он услышал всхлипы, слезы стали заметны в голосе его матери. - Мне жаль. Мне так жаль, малыш. Я не смогла дать тебе хорошее тело, хороший дом. - Она взяла его за его свежеперебинтованные руки. - Мы с тобой так слабы, так хрупки в этом жестоком мире. - Но не бойся, мое сокровище, - шепчет она, голос ее призрачен. - Я убежусь, что за тобой присмотрят. Даже когда я уйду, я сделаю все, чтобы о тебе позаботиться. Все будет хорошо. Клянусь собственной жизнью. . . . Маман больна. Она больна уже давно. Скоро ее болезнь становится еще хуже, и часто она даже не может дышать. Когда приступы кашля стали приходить чаще, она не могла стоять на ногах. Она могла только часами опираться о ржавую раковину, выплевывая комки кровавой слизи, иногда даже теряя сознание. Это страшно, и Фремине боится, что ее легкие взорвутся у него на глазах, и он ничего не сможет с этим поделать. Он чувствует беспомощность, и он хочет сделать все, чтобы помочь ей облегчить ее тяжелую ношу. Уже в его восемь лет, Маман Фремине не могла встать с кровати. Не потому, что ей не хотелось, конечно, а потому, что ее тело просто отказалось подниматься. Теперь он в доме за главного: уборка, стирка, готовка, помощь матери во всем, чего она попросит, все на нем, честном и благодарном сыне. Все это очень тяжело, Фремине устает до костей, но он рад, что может хоть так помочь Маман. Когда маме становится немного легче, она зовет его хорошим мальчиком и гладит его по голове, ест вместе с ним ужин и даже устало поет колыбельную. Она звучит хриплой и она часто запинается, но она всегда хочет допеть ее до конца. Она говорит ему, как любит его, и он отвечает ей облегченной улыбкой. Когда маме становится хуже, она его даже не узнает. Она пугается, когда ее собственный восьмилетний сын заходит в комнату с ее обедом, неразбериха и бред сыплются из нее, приступы кашля возвращаются. Будто она потерялась в бессмысленном тумане, затупело бормоча что-то странное, пока перед ее глазами пелена. Она не может есть, и только Фремине остается о ней позаботиться. Из-за ее нестабильного поведения ему хочется убежать, но он упрямо остается рядом с ней, вытирая кровь с ее лица, когда она наконец устает. Она ведь тоже ухаживала бы за ним, если бы он болел, да? - Маман, просто поешь, пожалуйста, - молит он, осторожно протягивая ей ложку смеси растворимого бульона и куриного даже-не-супа, пусть это и гадость, но ей нужно поесть хоть что-то. - Просто ложечку, а потом ляжешь опять в кровать. Я.. Я тебя даже расчешу, если мы закончим поскорее… - Уложи меня в мою колыбель… милейшая Амрита… - Оцепенело выдавливает она, широкие красные глаза смотрят в потолок. Ее светлые кудри запутались из-за влажности, все ее тело и сорочка в поту, она даже не обращает внимания на пищу, которую принес ее сын. - Верни меня… в мир… народа озер… Фремине выдыхает, уставшие глаза рассматривают его сумасшедшую мать. Пусть он и поставил керамическую тарелку на стол, он не собирается уходить, а лишь садится на край кровати и держит ее дрожащую руку. Вот бы его Маман вернулась. Увы, маме чаще становится хуже, чем лучше. Все остается так, пока в один день маме не становится лучше, и поздно ночью, пока Фремине готовился ложиться спать, Маман наконец доела половину бутерброда, которую он ей оставил, но еще не спала, смотрела с непонятным выражением лица, как он мыл посуду. Только он собирался уйти, она подозвала Фремине, сжала его руки, и вложила в них маленький медальон. - Оставь его себе, ладно? - Сказала она, ее голос был усталым от кашля пару минут назад. - Он очень важен, и он будет защищать тебя, когда тебе будет нужно. Я в этом убедилась. - Она сжимает его руки сильнее, чтобы он сжал медальон, прижала их к его груди. - Не теряй, ни за что. Она дает ему маленький мешочек Моры и бумажку с криво написанным адресом. Она объясняет ему, что утром он должен найти какого-нибудь извозчика или торговца и вежливо попросить отвезти его по адресу. Фремине искренне испугался такого предложения, и весь изнервничался, представив, как ему придется пройти такой длинный путь. Он молил мать, чтобы она проводила его хотя бы полдороги, но она лишь погладила его по голове и поцеловала в щеку. - Прости, сокровище. - сказала она, пытаясь улыбнуться. Улыбка была такой же грустной и впалой, как ее щеки. - Маман не может с тобой пойти. Будь хорошим мальчиком и доберись сам, ладно? . . . На следующее утро, Фремине просыпается от запаха гнили. Он идет по маленькому дому, тихому и пустому, все молчит. Фремине опять сгибает и разгибает руки, спешит к комнате Маман поскорее, пока странная пустота давит на него. Пусть помещение и выглядит как его дом — всякие мелочи раскиданы по полкам, старые семейные фотографии гордо висят на стенах — в этом доме нет ничего его собственного. Он видит бездыханное тело матери, все еще укрытое мягким одеялом по самый подбородок. Вдалеке кажется, будто она просто спит, ее глаза закрыты с необычайным смирением. Он не видит морщин, не слышит кашля и ее странных речей, которых он терпеть не мог. Она всегда была такой беспокойной, с темными мешками под одичавшими глазами, а теперь он смотрит на нее, наконец-то оставленную в покое, и ему все кажется, что он смотрит на чужую тетю. Даже покойную, он не узнает эту женщину, которая называется мамой. Самозванка заняла ее место, и надела ее шкуру, как старую, мятую рубашку. Фремине не уходит. Он подходит к ее кровати и залезает к ее мертвому телу, так же, как он маленький залезал к ней, когда боялся кошмаров и подводных чудовищ. Он больше не чувствует ее тепла, когда обнимает ее, только холодное трупное окоченение. Фремине закрывает глаза и пытается не думать, он просто хочет уснуть рядом с ней. Он хочет, чтобы она сейчас же проснулась, перевернулась и тепло обняла его в ответ, держала бы его в своих нежных объятиях, пока он не уснет. Он хочет услышать ее колыбельную, ее смех. Он хочет, чтобы настоящая Маман вернулась, хочет избавиться от этой страшной, безжизненной куклы, которую оставили на ее месте. «И что, это все, Маман?» - думает он, онемев и потерявшись. - «Теперь ты пойдешь домой?» . . . - Меня зовут Фремине. Мне восемь лет, мой рост сто тридцать сантиметров. - Его голос ясен и спокоен, он выглядит собранно, если не видеть пелены перед его глазами. - Я мало ем и разбираюсь в механике. В этот раз, его никто не похвалил за его речь. Наоборот, старая кляча наклоняет голову, чтобы рассмотреть его, поправляет тонкие очки. Теплый свет из-за ее спины контрастирует с темным синим заснеженным лесом вокруг них. Большое, чуть ли не королевское здание было спрятано за высокими соснами, фонари и окна освещали дом, будто маяк. А архитектура такая, прямо как в столице, месте, о котором он помнит совсем мало. В долгой поездке было очень холодно, снега насыпало по лодыжки, когда он наконец добрался до извозчика. Извозчик одарил его усталым взглядом, вопрошая, отчего такой маленький мальчик на улице, когда даже солнце не поднялось. Теперь он стоял перед открытой дверью, и старой женщиной с длинной сигарой, рассматривающей его тихими мертвыми глазами. Фремине смог взять с собой только Пера и одежду на нем; Все остальное было слишком большим или тяжелым для длинных поездок. Пришлось оставить дома все свои любимые книги сказок, бережно оставленных на маленькой книжной полке. Ну, хотя бы он знал, что с ними все хорошо. - Гм. - Мычит женщина, затянувшись сигарой и глядя на него своими очень накрашенными глазами. - А где твои мама с папой? - Их нет. - Просто отвечает он. - Гм. Ясно, - бормочет она со вздохом, достает планшетник с бумагой и что-то бегло записывает. - И как ты узнал об этом месте? Он умно закрыл глаза. - Моя… Маман сказала идти сюда. Старая кляча смычала приглушенное «гм», похожее на смешок. Будто в этом было что-то смешное. Фремине не знает, что в этом смешного, но честно говоря, он не чувствовал ничего с тех самых пор, как вошел в комнату Маман. Просто холодное, глубокое окоченение; будто волны нагрянули на него и затянули его в темные глубины. Да, наверное все из-за этого. - Ну ладно, думаю, у нас еще есть место. - Она переворачивает лист и опускается к нему, выдыхая сигаретный дым ему в лицо. Воняет ужасно. - Подпиши вот здесь. Фремине делает, как сказано, в одной руке держит Пера, а другой криво пишет свое имя. Она забирает планшетник и впускает его в дом, протянув руку по направлению коридора. - Добро пожаловать в Дом Очага, малыш. - Бесстрастно говорит она. Фремине заходит внутрь. А дальше все как в тумане.