***
Он который час убирался. Начал с ванной, потом перешёл к гостиной, а теперь взялся за кухню. Сейчас Тоджи яростно оттирал пятно неизвестного происхождения. Коленопреклоненное положение убивало его спину, а от количества моющих средств, что он добавил в воду, жгло глаза. Он вновь задумался о том, чтобы просто купить новую квартиру, ведь это казалось гиблым делом. Нужно больше моющего. — Мидзуки, подай-ка своему старику моющее! — прокричал он, крохи надежды ещё оставались. — Неправильно, старый хрыч, — ответил ему гребаный сопляк безэмоционально, но Тоджи знал — он наслаждался и питался страданиями людей, поэтому специально не говорил ему своего имени. За три дня, которые мужчина проводил в роли не-отсутствующего-отца, они ненароком начали играть в угадайку. Старший называл его разными именами, а младший в свою очередь говорил, что тот не угадал. Сначала соплежуй сильно злился и отказывался сказать ему даже слово, так как он назвал его «Момо». Пятое имя спустя мальчик просто стал издеваться над ним: если Тоджи называл неправильное имя, то он не выполнял никакой просьбы и не отвечал на вопросы, а если мужчина не использовал никакого имени, тот делал вид, будто ничего не слышит. Чёртов маленький гремлин, и от кого ему досталось такое упрямство?.. Это риторический вопрос. Он поднялся с пола, кряхтя и хватаясь за спину. На диване, еле как отчищенном, но сохранившим свой грязный болотный цвет, валялся рюкзак сопляка. Тоджи снял резиновые перчатки и схватился за лямку сумки, намереваясь отнести её в комнату ребёнка, но остановился, услышав звон. Он расстегнул карманы и перевернул рюкзак вверх ногами. Оттуда посыпалось множество иен в виде купюр и монет. — Малыш, метнись-ка сюда. Быстро, — он не знал, как именно звучал в данный момент его голос, но мальчик прибежал слишком быстро и встал по стойке смирно, слишком напряжённый во всём. Тоджи смягчил свой тон. — Ну и какого чёрта, хм? Откуда у тебя столько бабла? — … — Ничего не хочешь сказать мне? — Ты говорил мне не сознаваться в преступлениях. Тоджи, как только услышал ответ сына, поперхнулся воздухом и откровенно начал смеяться. Он согнулся пополам, положив свои руки на колени, а мальчик стоял со своим обыденным лицом «кристально поебать на всё на свете». Ему стоит задуматься о карьере стендап-комика. — Технически ты уже сознался в преступлении, сопляк, — сказал наконец Тоджи, отдышавшись. — А теперь серьёзно. Ты что, людей на улице обворовываешь? Угрожаешь им? — Мне шесть лет, как я могу кому-то угрожать? — что ж, Тоджи хотя бы узнал сколько лет его сыну. — Я просто заглядываю в карманы невнимательных идиотов. Их проблема, если они не заметили. Мужчина точно сам научил его этому и никак не мог поспорить с такой железной логикой. Он наблюдал за мальчиком, судорожно распихивающим свои сбережения обратно по карманам, а потом сказал: — Можешь прекратить воровать, я работаю и у меня достаточно денег с прошлого заказа. И эти деньги он не проиграл на ставках, заметьте! У него есть подобие самоконтроля. Шестилетка посмотрел на него с недоверием, и, ой, это немного больно. Что-то подсказывает ему — кражи не прекратятся. С таким же успехом он мог бы научить пацана быть незаметным как приведение, чтобы тот не попался на глупой ошибке.***
Тоджи не умел готовить, поэтому они направились в прилично обставленный ресторан, где оба выделялись как больной палец из-за своей, мягко говоря, простецкой одежды. Он оделся в однотонную кофту и штаны, что походили скорее на пижаму, а мальчик ходил в слишком большой для него футболке и с двумя разными носками. Надо бы сказать сопляку, что одинаковая пара носков была специально придумана, дабы не выглядеть дураком. Он заказал себе простой рамэн и чай, посмотрел на мальчика и, мысленно вздохнув, приготовился к очередному разочарованию: — Что будешь… Момока? — Тядзуке, пожалуйста, — сказал он. — Это всё? — спросил Тоджи с раздражением, подняв бровь. Мальчик просто пожал плечами. Из-за регулярного питания он более не выглядел как восставший из мёртвых, но всё ещё был слишком худым по мнению мужчины. — Дайте ему клубничный коктейль или типа того. Официант записал заказ и ушёл, оставив их одних. Ребёнок явно сдерживал улыбку, уголки его губ дёргались, пытаясь сформироваться в насмешливую дугу. — …не угадал? — Не-а, — прилетело ему в ответ. Мальчик, очевидно, потерял к отцу интерес и начал качался на стуле, надув губы. В такие редкие моменты он действительно казался ребёнком, а не уставшим взрослым под прикрытием. Жаль, что они так быстро заканчивались, и, как только парень заметил пристальный взгляд, он прекратил своё ребячество. Повисла неловкая тишина. — Как дела в школе, Миюки? — Нет. Попытаться стоило.***
Мегуми не понимал своих чувств. В один момент его охватывала жгучая ярость, яд стекал с зубов, хотелось просто разорвать что-нибудь и желательно своего отца. В другой момент он ощущал веру, глупое детское желание, чтобы о нём позаботились, любили и никогда не покидали. Ему хотелось ощутить тепло объятий. Раньше его обнимала Цумики, но она была маленькой и почему-то всегда с холодными руками. Тоджи большой и сильный, и мальчику было интересно, тёплый ли он. Ему никогда не представлялось возможности узнать раньше. Что же сейчас? Он не был уверен. И вот третье чувство, помещенное в блендер его противных отвлекающих эмоций. Неуверенность в завтрашнем дне. Недоверие. Он не доверял ничему, что говорил или делал отец. Мужчина никогда раньше не выполнял обещаний, он постоянно всё забывал, он даже не помнил имени Мегуми. Он всегда вспоминал раньше — что мешает теперь? Очевидно, всё временно. Тоджи поиграет в семью, а потом уйдёт восвояси, забирая хрупкое ощущение безопасности и слепое обожание Мегуми. Розовые очки мальчика уже давно разбились: он знал, что отец не самый сильный во всём мире и ему на сына плевать. В какую бы игру он не играл сейчас, Мегуми просто хотелось, чтобы больше не было так больно от расставания. Тоджи растоптал каждую частичку души Мегуми, а потом имел наглость попытаться собрать это воедино. И так по кругу. Кусочки сходились, расходились и слились в самую уродливую подделку в мире, жалкое подобие искусства кинцуги, только вместо жидкого золота — дешёвый клей, который ничего не может удержать вместе. Ему уже ничего не было нужно от отца, но он подыгрывал в этой глупой постановке, где они являлись нормальной семьёй. Отец, который даже не знал имени своего чада, и сын, ни в чём не доверяющий своему предполагаемому защитнику. Мегуми почти не общался с Тоджи, а тот безуспешно пытался заводить разговоры. В один из дней они оба сидели за столом, доедая пресный суп, что мужчина приготовил, умудрившись ничего не поджечь. Мегуми пришлось наблюдать за ним весь процесс после того, как он обнаружил, что отец не мог понять, кипит вода или нет. — Мифую… — начал мужчина, но мальчик моментально цокнул и оборвал его. Глаз Тоджи дёрнулся — он часто делал это. Ещё немного времени, проведенного с Мегуми, и у того разовьётся нервный тик. Так ему и надо. — Какое это имя по счёту? Тридцатое? — поиздевался мальчик, подбирая овощи палочками и отправляя их в рот. — Пф, как будто я поверю, что ты можешь считать до тридцати. — Разве не ты дал мне имя при рождении? — Мегуми не думал, что когда-то устанет обвинять мужчину и искать хоть малейший проблеск сожаления в его чертах. Хоть что-то! — …или это была мама? Если раньше читать Тоджи было сложно, то с тем, каким непроницаемым его лицо стало сейчас, невозможно узнать ничего. Его обычно серьезные глаза затуманились, будто он оказался где-то ещё. Мегуми тут же пожалел о своём вопросе и захотел пробормотать нечто вроде: «Неважно, забудь» — но тут его отец заговорил: — Я помню, как мы ждали твоего рождения. Перебирали разные имена. Она хотела назвать тебя типичным мальчишеским именем, и я сперва согласился, но в итоге напрочь забывал, что мы выбрали, — он сделал паузу, накручивая лапшу на палочки, во всем его образе было что-то задумчивое и нежное, каким ребенок никогда бы не представил своего отца. — Я предложил выбрать женское имя — и мне сразу на ум пришло одно, но я не говорил его твоей матери до последнего, пока ты не родился. И когда я держал тебя на руках, я сказал, что тебя будут звать… Мегуми. Названный мальчик не смог сдержать вздоха, в уголках глаз собралась влага, которую он упорно сдерживал, поджимая губы. Он не ожидал подобной открытости от своего отца, скрытного и замкнутого человека, который держал всё важное близко к себе, а неважное — далеко, где оно исчезло бы с его радаров и из памяти. И Мегуми квалифицировал себя неважным с тех пор, как стал достаточно осознанным. Но, может, он был неправ?.. — Теперь я помню это. А знаешь почему "Мегуми"? — его взгляд сфокусировался на сыне, который кивнул головой в знак подтверждения. — Да… Ты моё благословение. Хоть что-то путное, что я сделал за свою жизнь, хах. Знаешь, я родился без единой капли проклятой энергии. У меня нет никакой техники. — Правда? — спросил Мегуми, смутно знавший о мире магов с немногочисленных рассказов отца. А если точнее, обрывки фраз тут и там. Сам мальчик ещё не понимал, что такое проклятая энергия и проклятия. — Ага… А вот ты, малыш, несёшь в себе огромную силу. Техника Десяти Теней. В каком-то смысле ты — мой дар. Мне не было дано магии, но мне дан ты. Мужчина замолчал. Мегуми сгорбился на своём стуле, усиленно вытирая глаза и щёки от влаги, пока Тоджи делал вид, что не видел его слабости. Тишина, что обычно в их хрупких взаимоотношениях была неловкой, стала вдруг комфортной. Услышать эти слова от отца одновременно душераздирающе и приятно. Его рвало в две стороны: от обвинения к неожиданному счастью. Он остановился где-то посередине, растерянный, куда ему идти и что выбрать. Мегуми не мог просто взять и простить время, когда отца не было рядом. Отец мог забывать всё что хотел, но, к сожалению, сын не унаследовал от него такой особенности. И всё же кое-что не сходилось, и это грызло Мегуми изнутри. Он убеждал себя, мол, ты хотел подтверждения его любви и получил! Однако мальчик знал простую истину. Всегда есть «но». — Я спрошу у тебя одну вещь. Никакой лжи, — приказал он властно, держа жалкое «пожалуйста» в себе. — Как скажешь. — Ты вообще хотел моего рождения? И разве это не интересный вопрос? Тоджи встретил Накамура Азуми одним ясным летним днём. Несмотря на ослепительные лучи солнца, она излучала особенный свет. Её мальчишеская прическа торчала во все стороны, напоминая морского ёжа. Они не влюбились сразу. На самом деле она даже сначала раздражала — громкая и возомнившая себя такой важной — была магом низкого уровня и насмехалась над отсутствием у него техники. Тем не менее, она постоянно доставала его, доходила до почти сталкерского поведения. И он влюбился. Да что там влюбился, он считал её самым важным человеком в своей жизни, соглашался на каждую её глупую идею. Они поженились, Тоджи хотел оставить Зенинов в прошлом. А Азуми захотела ребёнка. И эту глупую идею он не спешил принимать. Его жена отказывалась слушать доводы о том, что им не нужны дети, и Тоджи с трудом согласился. Азуми забеременела, и, хотя он изображал радость, его терзали сомнения. Как он мог воспитать ребёнка? Тоджи был Зенином и никто там не славился воспитанием детей. Когда Мегуми родился, ему дали поддержать этот крошечный уродливый комок плоти, и мужчина неловко держал его, гладя лысую голову. До того, как ему передали младенца, тот яростно кричал, и успокоился только в руках отца… Тоджи был отцом. Мальчик спокойно лежал, прижавшись к его груди, не подозревая о том, что в руки папаши въелась кровь жестоко убитых им людей, что руки его не могли быть нежными. И всё же он даже не ерзал, уснул, как будто считал Тоджи безопасным. Мужчина больше не сомневался. Через год Азуми умерла. Он решил не впускать никого другого в свою жизнь. Зачем? Чтобы он привык к ним, полюбил, а потом те вырвали его сердце и плюнули ему в лицо? Итак, он стал недоступной крепостью. Даже для своего сына. Его волосы, его глаза, его повадки — всё напоминало ему Азуми, и Тоджи не мог вынести постоянного напоминания о потере. Он пропадал на работе, не смотрел Мегуми в лицо — в общем, по полной игнорировал. И теперь он не мог отвести взгляда от сына, находившегося на грани слёз. Тоджи слишком долго ничего не говорил. — Послушай, Мегс. Я забочусь. — Это сложно. Мне сложно. — Я... я не знаю, — Мегуми попросил его быть честным. Я люблю тебя, правда. — Давай так: ты больше не останешься один. Почему он не может это сказать? Ребёнок ушёл в свою комнату, прежде чем Тоджи смог хоть как-то спасти ситуацию.