«Дика, печальна, молчалива, Как лань лесная боязлива, Она в семье своей родной Казалась девочкой чужой. Она ласкаться не умела К отцу, ни к матери своей». © «Евгений Онегин» А. С. Пушкин
***
Дина не умела ласкаться к своим родным и близким. Даже слова любви с её уст могли прозвучать странно. Скорее всего, мать и отец этого не понимали, из-за чего не знали, как вести себя с дочерью, ставшей буйным бунтарным подростком. Потому Дина предпочитала бродить в одиночестве. Открытую одежду она надевала редко, в основном носила футболки с кофтой и водолазки, но иногда блузки. Порою она даже крылья пыталась спрятать, хотя знала, что с их-то размерами такое невозможно. Ни в одной компании девушка не чувствовала себя комфортно. Да и комфортнее всего ей было, когда она общалась с каким-то человеком один на один (ну, или сама с собой, что выглядело, как минимум, странно). Из друзей она имела одну единственную подругу, Милану, с которой обычно общалась по переписке, но на прогулки вместе они выходили не часто. Десятый класс всё больше и больше для Дины походил на ад. В начале сентября, когда Дина только-только пыталась пережить и забыть боль внутри себя, она принялась за учёбу, но учёба показалось какой-то мукой. Любимые история, литература и обществознание (последнее немного меньше) больше не приносили удовольствие; ненавистные предметы (математика, химия, физика) сильнее прежнего оказались невыносимы. Именно тогда любые людные места вдруг стали нагонять на неё чувства тревоги и паники, а встречи с классом и тем более с параллелью казались скучными и неинтересными. Да и в целом всё ей неинтересно было в те моменты. Стены школы, в которой она училась с первого по девятый классы, вдруг переменились и теперь были чужие во всех смыслах. И ровно также у Дины всё валилось из рук — ничего не получалось. Дина помимо писательства занималась тогда и художеством, но рисунки и любые её наброски для историй выходили плохими, некрасивыми и совершенно бездушными, что и привело к творческому кризису. С одноклассниками Дина пыталась познакомиться и сдружиться, по началу нашла собеседниц, но потом и от них отстранилась. В классе ей каждый человек казался чужим, почти врагом. И мало-помалу она прекратила всякое общение с кем-либо. Перестала почти обниматься при встрече и на прощание, как делала это раньше (с кем-то продолжала, но в основном со старыми знакомыми, с которыми не училась в одном классе). Иногда девушка замечала на себе косые взгляды (ну, да c лицом убийцы ходить, конечно, все коситься будут), и Дина временами размышляла о том, что её не в очень хорошем ключе обсуждают и смеются над ней (такое с ней тоже случалось, но в ином коллективе). Возможно, так и было; а возможно, её внутренние страхи прошлого проснулись с огромной силой. А страх пробуждает агрессию, и поведение Дины моментально переменилось в агрессивную сторону. К середине сентября она окончательно в себе замкнулась и одновременно перестала учиться, поскольку ничего ведь не получалось. Эмоции начинали выходить из-под контроля и чтобы их более менее успокаивать она сбегала с уроков куда-нибудь в коридоры начальной школы или в туалеты. Но ей было пофигу, её совершенно не волновали последствия. Новые одноклассники из просто «чужих» людей Дине почему-то представились ещё и ненавистными как раз в те моменты. И ненависть её распространялась практически на всех и вся. Но тогда Дина не плакала, хотя было из-за чего. Понятное дело, что на почве этого у неё происходили ссоры с родителями. Всё дошло до крайностей. Примерно в конце сентября у Дины впервые за долгое время возникла сильная боль в горле. Она думала первое время, что простудилась, брызгала лекарство, но было ясно, что здесь виноват не вирус, а психосоматика. Все наверняка слышали о том, что если сдерживать долго слёзы может появиться ощущение кома или боли в горле. Так вот именно это у Дины и случилось. В начале октября ночью она поделилась всеми своими переживаниями с подругой и разревелась в подушку. Милана её поддержала, выслушала, и Дина ей навсегда осталась благодарна за то, что та просто есть. Казалось, что понять её никто не мог, но на деле всё-таки был один юноша, с которым Дина чувствовала себя не только надёжно, но и безмятежно, как бы в безопасности. Юношу того звали необычным красивым именем — Мариан. Они понимали друг друга с полуслова, словно читали мысли друг друга. И нет, им это не доставляло какое-либо неудобство, наоборот их это ещё больше сближало. С ним Дина не являлась закрытой, отчуждённой и боязливой. Тогда она сияла. Но как только Мариана в её жизни не стало, угас и её собственный свет. Слишком многое она отдала ему. Да, у Мариана и Дины была любовь. Но то время давно кончилось. Прошло уже больше полугода. Дина давно всё приняла и осознала, она готова идти дальше, но сердце её верно и крепко любило его по-прежнему. После того, как её жестоко обманули (хотя и она была хороша), а затем выставили виноватой, она одинокими вечерами возвращалась к мысли: «Мариан гораздо лучше, он так никогда б не поступил». Девушке удалось почувствовать симпатию к другому парню, у неё даже зародилось чувство влюблённости, но тот поступил с ней подло — по сути предал её. А она его всё равно пыталась оправдать после такого.***
Наверное, если бы не школа, то Дориана не стала бы той, какой она являлась сейчас. Всё-таки школа стала неотъемлемой частью жизни, как и одноклассники с учителями, пусть и не все любимые. К тому же многих друзей она заводила именно в школе, в своём классе. Не со всеми удавалось жить рука об руку, со многими Дори уже разошлась. Но воспоминания остались. «Плохой опыт — тоже опыт», — успокаивала себя она. В принципе без всевозможных бытовых мелочей, которые происходили вокруг, девушка не смогла быть стать собой, пусть и со своими недостатками. Конечно, куда же без них! Недостатки есть у каждого, ведь никто не идеал. Но когда-то главным пороком Дорианы было то, что она порой не признавала ошибок (вслух). Это вызывало множество ссор и конфликтов. Когда Дориана обратила внимание на эту черту в своём характере, она захотела всё исправить, но, видно, перестаралась. Теперь её вечным спутником стало чувство вины в каждом проступке. Нет, она и раньше его испытывала. Испытывала с ужасающей и удушающей силой. Но вслух она всегда была готова обвинить всех кроме себя. Нынче неизвестно, что именно поменялось. Скорее всего то, что Дориана, хоть и признавала ошибки, оставалась принципиальной и старалась отстаивать справедливость, даже если её не просили. Из-за любви к честности и справедливости она и поругалась на первом же уроке с учителем физике с забавной по её мнению фамилией — Клык. Как обстояло дело? Забавная ситуация. Две девочки, Алина и Надя, общались друг с другом. Когда-то Дориана очень близко общалась с Алиной, но теперь они являлись хорошими знакомыми. Алина не была для неё прямо подруга, поскольку они редко гуляли вместе или могли перемолвиться друг с другом. Просто приятельницы, ибо по мнению Дорианы дружба — это постоянное общение и присутствие близкого человека и в радости, и в горе. А если не было первого, то можно забыть про второе. Также и наоборот. Но стоит вернуться к сути… Алина и Надя болтали и о чём-то весело негромко смеялись. Надя очень часто бегло оглядывалась по сторонам, будто бы рассказывала сплетни, но Дориане было известно, что та таким образом просто рассказывает очередную шутку, возникшую у неё в голове. Дориану смешил её стиль общения, поскольку сама она рассказывала шутки просто в процессе какого-либо рассказа. Иногда, плохую ситуацию она тоже транслировала, как анекдот. Клык (как смешно было Дориане от этой несчастливой фамилии) вошла в их класс и села за учительский стол. После того, как мировая эпидемия под названием короновирус кончилась, карантинные меры были предприняты повсюду. Например, в школе не ученики ходили по кабинетам, а учителя, чтобы не распространять лишний раз всевозможные инфекции. Хотя, по не скромному мнению Дорианы, в таком случае проще было заниматься дистанционно, несмотря на то, что подобная перспектива особо не привлекала. Собственно, учительница Дориане не понравилась с самого начала. Ещё по внешнему виду девушка рассудила, что с этим субъектом будет тысяча и одна проблема. Клык являлась женщиной среднего роста, но из-за полного, плотного телосложения казалась гораздо больше и имела внушительный облик. Волосы короткие, каштанового цвета. На переносице след от очков, которые она периодически носила (грубо говоря, по случаю). Из-за тёмных чёрно-синих теней на веках нельзя сказать, какой у неё цвет глаз. Создавалось впечатление, что тени кто-то вовсе нарочно размазал, будто какой-то неаккуратный художник случайно добавил в краску слишком много воды. Ходила учительница физики вкривь и вкось, неуклюже, как гордая гусыня. Клык обвела класс взглядом, задержалась на Дориане, потом принялась рассматривать Надю и Алину, которые всё также, хихикая, общались. Губы учительницы скривились, превратившись в тонкую полоску. Дориану это напрягло, но она продолжила заниматься своими делами: мало ли что учитилка подумает, если она пялиться на ситуацию будет? А учитилка и впрямь много, чего подумала, поскольку в кабинете прозвучал её голос. — Я профу профения, девочки, — Клык обратилась к Наде и Алине, но они не сразу осознали, что говорили с ними. — Вы мовете на меня посмотреть сейфтяс? Спасибо. Речь Клык Дориане показалась ещё более размазанной, чем её тени. Почему-то она шипилявила, но как-то через раз и не везде. А рот женщины двигался не совсем в так со словами. — Фто вы такое там обсувдаете, мне интересно? — вопрос Клык озадачил одноклассниц, которые у недоумении переглянулись друг с другом. — То есть вы сфитаете правильным вот так стоять и хихикать? Вы в курсе, фто подобное поведение считается грубым тоном? «И чего она привязалась?» — не понимала Дориана причины того, что какая-то новая для них учительница, не зная их класса, делает свои выводы. — Мы ничего такого не делали, — пробормотала Надя, глупо, но лучезарно улыбаясь. — Вы понимаете, — Клык встала изо стола, будто хотела напугать своим видом, — фто про вас могут подумать, будто бы вы в нехорошем ключе обсуфдаете окружаюфих? Действительно: она шипилявила только через раз. Дориане её говор резал слух, а её высказывания вызывали раздражение и чувство несправедливости. Она считала, что девочки ничего такого не сделали, чтобы Клык на них наезжала с непонятными обвинениями, из-за чего девушка не вытерпела, медленно поднялась с места и обратилась к учительнице: — С чего вы взяли, что они других обсуждают? Нельзя судить со стороны, не зная истины. Слова Дорианы оказались, как масло в огонь. Клык из-под очков недовольно (мягко сказано) оглядела её сверху вниз, упёрлась руками о стол и, махнув жилистой рукой, указала на одноклассниц Дори. — То есть вы думаете, фто такое поведение приемлимо? — Они ничего не сделали, чтобы вы в чём-то их обвиняли, — голос Дорианы дрожал внутри, но снаружи он был холоден и твёрд, как сталь. — Повторю то, что сказала до этого: с чего вы взяли, что они говорили об окружающих? А даже если и так, то какое вам дело? — Вы мне сейфтяс дерзите, я не понимаю? — прозвучали угрожающие (практически жизни и здоровью) нотки. — Вы по какому праву смеете так со мной разговаривать? — Я вам не дерзила сейчас, — отчеканила Дориана, считая, что она является здесь совершенно правой. — И вы снова делаете поспешные выводы. Я лишь отстояла справедливость и защит… — А вы думаете, что вы правы, да? — тон Клык сменился на рычание тигра, готового нанести удар. — Вот, послуфайте меня сейфтяс, я, конефно, всё понимаю, но вафа наглость — это беспредел. Ваши одноклассницы вели себя не соответственно правилам морали. «Как она любит, говорить постоянно «сейфтяс», — появилась ядовитая мысль в голове Дорианы, которая отобразилась на её лице усмешкой. — А ещё она сама считает, что только она права». — Я фто сейфтяс смешного сказала? — Клык надулась, как разъяренная индюшка. — Фто вы вот улыбаетесь? Расскавыте нам, мы вместе посмеёмся! Дориана молчала и ничего не отвечала ей. Всё то, что произносила Клык в данный момент, её забавляло, так как от гнева без причины она часто повторялась, а последняя фраза вовсе оказалась банальной и типичной для учителя, что не пугало, а смешило. Надя и Алина испуганно следили за перепалкой и смотрели на Дориану, как на героиню, а на Клык, как на атомную бомбу. Они уже не перешёптывались и не смеялись, они обе в тишине стояли, глядя на всё это представление, которое началось с них да и то по не особой понятной им причине. Другие одноклассники, присутствующие в кабинете, тоже наблюдали за тем, как Дориана безбашенно вздумала грубить новой учительнице. Ситуация обострилась после того, как прозвенел звонок, и Дориана, в отличие от других ребят, не встала, а села на своё место, показывая неприязнь к Клык, которая источала сплошную ненависть в одном лишь взгляде. Дориана знала, что она выбесила учительницу окончательно. Она поступила так впервые в своей жизни. И почему-то ей всё произошедшее принесло сладкое удовольствие, питающее изнутри. — Фто я хочу сказать? — без всяких приветствий начала Клык. — Меня зовут Татьяна Викторовна. Я буду преподавателем фивики в вашем классе. Сразу хофу вас предупредить: кто хоть однавды потеряет моё уважение, тот никогда её не обретёт его по новой. Вам ясно? Дориана не сводила с неё взгляда, будто хотела прожечь в этой женщине дырку. «Она считает, что ей все всё должны, — мыслила Дори, нагло цепляясь за каждую деталь во внешнем виде Клык. — А я никому ничего не должна. Если она хочет войны, то будет война». Чего этим хотела добиться девушка? Она сама не знала. Только обиженная гордость заныла внутри и говорила ей действовать таким образом. Сам урок начался только через пятнадцать минут. Клык ещё долго высказывала свою тираду насчёт того, что она думает о «наглости» и о «наглеющих подростках». Высказала всё самое плохое, что только ей приходило в голову, когда она смотрела на седьмой «Ж» класс. После окончания своей речи ещё минут пять она молчала, и в кабинете стояла страшная звенящая тишина. Не было даже слышно, как дышит сосед по парте. Все боялись сделать лишнее действие, словно одно движение пальцем могло разбудить спящее чудовище в глухой пещере. В итоге на двадцать первой минуте от начала занятия уже не очень полюбившаяся Татьяна Викторовна наконец принялась рассказывать, что такое физика, как наука.***
Дина спала плохо. Даже очень плохо. Больше полугода её мучили то бессонницы, то какие-то сны, которые, по воле случая, оказывались или вещими, или спутанными и скомканными, вызывая головную боль. Раньше Дина не испытывала таких проблем со сном. Если она не спала по ночам, то это не потому что она не могла заснуть, а потому что вдохновение приходило к ней именно в ночное время. Последние недели две девушка маялась. Сон не шёл от того, что мысли нагло лезли в голову тогда, когда не надо и мешали в тёмное время суток. На почве стресса и переживаний девушку дополнительно терзали проблемы с кожей, что тоже лишило её возможности высыпаться. В октябре, когда Дина плакалась по ночам, она вдруг взялась за стихи, которые лились реками, как и слёзы. Вроде бы должно было полегчать, но вместо этого Дине становилось лишь хуже. Она лишь из более сдержанной превратилась в нытика и плаксу. Позднее от некоторых людей девушка услышала: «У тебя проблем ещё никаких нет. Ты ещё растёшь. О чём тебе переживать? У тебя всё хорошо. Ты себе всё придумала. Никто над тобой не смеётся, никто тебя не обсуждает в дурном ключе за твоей спиной. У подростков любви ещё не может быть. ТЫ ЭТО ПРИДУМАЛА». И Дина уж мыслила о том, что она сходит с ума, ведь: «Что если и парня того, и подругу, и эту жизнь я придумала себе сама? Может, из-за этого и смеются надо мной». Проблем стало больше, но Дина эти проблемы тоже не считала на проблемы (наверное, поэтому и не решала их): «Зачем? Я же это себе придумала. Я лишь подросток». Понятно, что Дина себя чувствовала ужасно, противно от того, что она такой нытик. Девушка себя терзала за то, что она плакса. Ей хотелось стать сильной, но в итоге она слабая (как физически, так и морально). Дина ругала свои нытьё и слабость. А одиночество в классе, в школе убивали. С каждым днём сильнее. Она так и не обрела своего места в новом коллективе. Шумные компании вызывали напряжение и дискомфорт. В общем, по сути она сама искала одиночества.***
Дори вышла на перемену и опустилась на скамейку, стоявшую в коридоре. Повсюду стояли шум и гам. Ребята носились туда и сюда, кричали, визжали, некоторые мальчишки играли в шуточные бои меж собой (бывали и серьёзные драки, но мало и редко). Наблюдение за сей суматохой у семиклассницы не было желания и сил, поскольку бодрость духа после урока физики у неё почти сразу пропала. «Поганная Татьяна Викторовна! — гневалась Дориана, параллельно пытаясь найти для себя способ остыть и успокоиться. — Она какой-то энерговампир. Честное слово! Это же надо: всего за сорок минут занятий она высосала всё хорошее настроение!» — Вот ты где! — Дориана открыла глаза, которые до этого держала закрытыми, и заметила Мартина, опустившегося рядом с ней на скамейку. — А я тебя ищу. Чего скрылась так резко? Урок только кончился, а тебя уже в классе нет. На тебя не похоже. — На что ты намекаешь? — сделала недоумевающий вид девушка, беспокойно поправляя волосы и выпрямляя спину. — У тебя что-то случилось? — тембр голоса у Мартина стал тревожным, и Дори почему-то этому даже удивилась. — Тебе нехорошо? — Всё в порядке, — вздохнула Дориана. — Я просто… Я не в восторге от учительницы по физике. — Согласен, она как бы забирает силы, — хмыкнул Мартин, и брови девушки взметнулись вверх. — Ведёт урок так, словно в армию нас готовит. — В армию нас готовит Тиана Ждановна, — хихикнула Дори. — А эта хочет сослать нас в концлагерь. — Ха-ха-ха! Забавно! — Мартин рассмеялся, и Дориана, покраснев, невольно отметила то, что ей нравится, как он смеётся. — И всё-таки… Неужели тебя именно новая учительница волнует? — А ты не знаешь, что случилось перед уроком? — неловко произнесла она. — М… Нет… — Мартин сжал губы в полоску, посмотрел на Дориану и, оперевшись локтями на колени, приготовился её слушать. — Выкладывай, что стряслось. — Ну… На перемене Надя и Алина, — принялась объясняться Дори, — о чём-то своём шептались и хихикали. Пришла эта Мымра Поппинс, — Мартин едва не поперхнулся смехом, но сдержался, — и давай говорить им о том, что так стоять и шептаться некрасиво, что якобы люди могут подумать про них нехорошее. — Она совсем ку-ку? — усмехнулся Мартин, покачав головой. — Боже-е… Больная женщина. Прости, что перебил. Так что же было дальше? — Ни чуть не спорю с твоими словами, — Дориана, скрестив руки на груди, возвела глаза к потолку. — Ну, словом, я не вытерпела и заступилась за них. Не знаю зачем, меня ж никто не просил, но у меня есть такая фигня, что когда кому-то плохо, то я хочу пойти и помочь. — У тебя синдром спасателя, — Мартин пару раз оценивающе кивнул, и в его глазах отразилось что-то вроде сочувствия. — Это плохо. — Да, сама знаю, — девушка потеребила между пальцев край пиджака и вновь заговорила. — Короче, заступилась, и мне за это прилетело от неё. — Так вот чего она выступала в начале урока… — Мартин усмехнулся и провёл рукой назад по своим волосам. — М-да… Хм… Слушай, возможно, она забудет всё на следующий день. Может, она уже забыла! У неё очень много классов ведь, в каждом по тридцать детей. Неужели она запомнит тебя? Ей острое словцо мог кто угодно сказать. — Ты прав, — Дориана повернулась к Мартину лицом. — Но чёрт её знает! Вдруг она злопамятная тётка, и она начнёт мне оценки занижать или при всём классе наезжать на меня? — Тогда скажем Татьяне Васильевне, — тут же сказал решение проблемы Мартин. — Такое поведение будет неприемлемым с её стороны по факту. Можно даже обратиться к родителям и пойти к директору. Это как бы всё крайний случай, раз ты говоришь: «Если вдруг…» — Спасибо, Мар, ты очень выручаешь, — на губах Дорианы заиграла улыбка, и парень со взаимной теплотой улыбнулся ей в ответ.