Reden über Bücher und Liebe

Один понедельник, проведенный в офисе Воланда превратился в несколько таких понедельников. А там уже и привычка не за горами и вот этих понедельников уже накопилось целых пять или шесть. И Мастера все устраивало, кроме навязчивой мысли о том, что, если это обычная влюбленность, создание в своей голове образа, который помогает писать, то шутка его сердца затянулась. А реальное положение вещей пугало. Поэтому писатель решил плыть по течению, пока все не разъяснится. Вот только это течение все больше и больше утягивало к водопаду. Телефон пиликнул. «Я соскучился» «Я тоже» «Сойду с ума скоро с этой работой, но, думаю, финальный вариант вам понравится» «Хватит читать, идите ко мне» «Неужели книга настолько интересна?» — Вам не кажется, что это глупо — сидя в одной комнате, писать смс друг другу? — усмехнулся Мастер и отбросил телефон в подушки. — Но так я будто работаю. Если мы будем разговаривать, боюсь, работа будет ревновать. Писатель нехотя поднялся с дивана, который был на удивление очень удобным, и, глянув в окно, двинулся в направлении рабочего стола. Несмотря на закатный час, в комнату красно-оранжевые лучи не попадали. Панорамные окна были покрыты слоем чего-то, что сдерживало солнечный свет и оттого в комнате всегда царил одинаковый, отдававший голубизной, оттенок, смешанный с белым свечением ламп. — И что же вы делаете здесь? — положив руки на чужие плечи, Мастер заглянул в бумаги на столе. — Вам понравится, — улыбнувшись, Воланд откинулся на грудь писателя и протянул ему листок с каким-то логотипом. — Я хочу выйти из договоренностей с этой сетью и открыть уже свою, которая больше будет показывать мое видение. Хочу сделать книжные в вашей стране более уютными. — В нашей стране уже есть уютные книжные. Им просто перекрывают кислород, — оставив поцелуй на щеке, Мастер выпрямился и запустил пальцы в чужие волосы, слегка массируя голову. — И что же вы придумали? — Вот, книга здесь символизирует свет, видите от нее расходятся лучи, как солнечные? — Интересно, — задумался писатель, рассматривая логотип. — Но не кажется ли вам, что солнце мало имеет ассоциаций с уютом? Особенно солнечные лучи — это вообще как удар выглядит. — А что ассоциируется с уютом у вас? — Надо подумать. Может огонь? — Совсем не разрушительно, — рассмеялся Воланд. — Да, согласен. Тогда что насчет маяка? Вот, — Мастер, загоревшись идеей, протянулся к столу, выгнувшись в пояснице, и принялся создавать набросок, — в основании у нас книжные полки, а наверху как раз фонарь. Это и то, что будет ориентиром, и что-то уютное, поскольку среди бушующего океана только маяк и является спасением. И отсылка на поэта двадцатого века. Что думаете? — А? — сглотнув, Воланд потерянно посмотрел в лицо собеседнику. — Ja… Ja, ich denke, das ist eine gute Idee. — пальцы аккуратно, будто боясь спугнуть, прошлись по позвоночнику, остановились в районе поясницы и тут же почувствовали как спина напряглась. — Вы меня не слушали? — Мастер выдохнул. — Dies ist in dieser Position schwierig zu bewerkstelligen. Mein Gehirn weigert sich zu arbeiten. — Вы были правы, — развернувшись, писатель оперся коленом на крошечный свободный кусочек стула возле чужого бедра, и положил руку на шею, вторую держа где-то в районе вздымающейся груди. — Стоило нам заговорить, и работа отошла на второй план. — Это все ваши желтоватые объемные рубашки, — положив руки на талию и проведя кончиком носа по скуле, Воланд прижал к себе писателя и уткнулся в чужую шею, вдыхая аромат. — Они так вам идут, что хочется снять. — То же могу сказать про ваши приталенные белые, — оставив медленный поцелуй у виска, Мастер убрал ногу с кресла и отстранился. — Я пойду за ужином. А потом вернемся к вашей идее. — Ах, так ли нужно идти за ужином сейчас? Мастер ничего не ответил, лишь мягко улыбнулся и, прихватив сумку, вышел из кабинета. Вернувшись, писатель застал переговоры Воланда с тучным, слегка облысевшим и весьма громогласным мужчиной, который разъяснял что-то своему скучающему собеседнику. Увидев Мастера, Воланд оживился. Мужчина прекратил свой монолог и оглянулся, осмотрев вошедшего и остановив свой взгляд на пакете с едой. Задумчиво поздоровавшись, он продолжил бегать взглядом по Мастеру так, как это делают в дорогих магазинах — будто считывая по одежде платежеспособность вошедшего. — Что ж, Михаил Александрович, — поднимаясь с кресла, Воланд рукой указал посетителю в сторону выхода, — занимательная была беседа, но, как видите, меня заждались. — Даже не представишь меня своему… — мужчина умолк, пытаясь подобрать слово. — Коллеге, — вклинился в разговор писатель. — Да, — на лице возникла мраморно-белая улыбка, — интересные коллеги у тебя, Теодор. Сразу с ужином приходят. — Мастер, — протянув руку, писатель натужно улыбнулся, понимая, что мужчина не собирается уходить, и после пожатия сам двинулся в сторону стола, выкладывая на него купленное. — Мне кажется, мы с ним знакомы, — уже в дверях, задумчиво проговорил бизнесмен. — Ты подумай над моим предложением. Твой отец очень много вложил в создание этой сети. Как бы он отреагировал, услышав твои идеи? — Он отошел от дел. Ему, очевидно, все равно, чем я буду заниматься, — собеседник ничего не сказал, лишь многозначительно взглянул на Мастера, который, любуясь их беседой, ел салат. — А теперь прошу меня простить, хотелось бы поужинать в приятной компании. На столе стояли контейнеры с мясом, картошкой и салатом. Мастер ничего не говорил, но очень красноречиво ухмылялся. Будто радуясь тому, что он был прав и в крупных корпорациях все были похожи на вот таких вот экземпляров — оценивающие по одежде, вездесущие, наглые и абсолютно пустые. — Вы здесь лишний, — закинув в рот помидорку, проговорил он. — Я это не выбирал, — во взгляде, прикованном к Мастеру была какая-то странная смесь задумчивости и нежности. — И стараюсь от этого избавиться, — улыбнувшись, Воланд пододвинул к себе салат. — Вы что, съели все мои оливки? — Я оставил пару штук. Для приличия. — Можете взять их все, — от смеха, наполнявшего помещение, стало чуть приятнее. Все таки окружающая обстановка Мастеру была не по душе, он выглядел здесь инородно. — Итак, эта сеть была создана вашим отцом? — будто боясь разговора, сам не зная почему, аккуратно проговорил Мастер, ковыряя вилкой в листе салата. — Да, он начал в Германии, а, после распада Советского Союза, приехал и сюда. Вместе с Михаилом Александровичем, которого вам выпала честь наблюдать, они создали эту ненавистную вам сеть. — А вам? — Я придерживаюсь ваших мыслей, — писатель выдохнул, едва слышно. Было видно по его взгляду и по движению тела, что его это беспокоило и ещё как, но была причина, чтобы этого не озвучивать. Воланд только не понимал какая. — Я не однократно разговаривал с ним об этом. Но наши отношения сложно назвать очень близкими. Мне кажется, я его интересовал только как наследник. А когда он понял, что я не отвечаю требованиям… он будто перестал меня замечать вообще. — Мне очень жаль. — Забудьте, это мелочи, — в противовес словам, послышался тяжелый выдох. — Уже в будущем, несколько лет назад, наши отношения накалились до предела и он отправил меня сюда. А себе нашел достойного преемника и ухал на пенсию куда-то в жаркие страны. Так что вы правы. Я не вписываюсь в это общество. — Вы неплохо справляетесь с ролью. — В плане? — Я был готов поверить, что вас все устраивает. Очень долгое время был готов в это поверить. — Но продолжали общаться? — Было любопытно, где заканчивается ваша маска, а где начинаетесь вы. — Поняли? — Думаю, да, иначе бы не поцеловал вас. Но есть один момент, — казалось, что собеседник неосознанно потянулся вперед. — Что вы делали в моем магазине? — Чего я только там не делал. Сами знаете. Особенно на этом вашем диванчике, — с видом монашеской чистоты Воланд продолжил есть салат. — В первую нашу встречу, — напористо уточнил Мастер, чувствуя, как уши слегка покраснели. — Почему вас это так интересует? — Потому что вы уходите от вопроса. Что тогда, что сейчас. — Вы мне не доверяете? - на лице выступила ухмылка. — Дело не в доверии, а в любопытстве. — Это очень личный вопрос. Простите, но я пока не хотел бы его касаться. — Что ж, такой козырь мне сложно побить, — желание успокоить вылилось в мягкую улыбку и нежное касание. — Но, если без шуток, я всегда готов вас выслушать. — Аналогично.

***

Огни города сливались в одно сплошное полотно из неясных вывесок, фонарей, огней машин. Все это походило на картину какого-нибудь художника, а не Москву во время дождя. Воланд, отпустив водителя пораньше домой, сел за руль и, улыбнувшись улыбкой мартовского кота, сказал, что у него невероятные планы на вечер, раз завтра они оба не нужны на работе — гипермаркет на отшибе города, покупка вина и еды, приятная музыка и общение. Мастер не смог отказаться. Казалось, что он теперь не сможет отказаться ни от одного предложения Воланда. А, в сущности, если задуматься, то никогда и не мог. Дождь был неожиданностью, но для Мастера вполне приятной. Холодный лунный свет, усиливаемый белыми фонарями гипермаркета, отражался в лужах и блестел в каплях дождя. Парковка была пуста и подталкивала своей пустотой к безрассудствам, которые Мастеру давно уже не были присущи. Ему уже не двадцать, чтоб включить любимую песню и чтоб динамики машины разносили ее по округе, пока он, не устояв от соблазна, двигался неумело и неуклюже в такт музыке, чувствуя, как одежда мокнет от дождя. И весь мир перестает существовать. Кроме него, песни и еще одного человека, который складывает в багажник пакеты. — Мастер, — поёжившись, Воланд обхватил себя руками, — замерзнете. — И всех вокруг как ветром сдуло, нас как магнитом притянуло, — увлекая за собой и слегка не попадая в слова, протянул писатель. — И сколько вам лет? — одежда неприятно липла к телу, волосы намокли, в туфлях хлюпало, но ничего не имело значения, пока были согревающие прикосновения. Сначала только пальцы, потом ладони, потом грудь, ключица, плечи. — Я будто снова подросток, — промурлыкал Мастер, положив подбородок на чужое плечо. — Хочу прыгать по лужам, встречать рассвет на крыше дома, танцевать и петь. И все это хочу с вами. — Со мной? — И целоваться под дождем. Как в тех дурацких фильмах. — Es ist einfach zu arrangieren Поцелуй был очень контрастным. Было холодно от проливного дождя, который и не хотел быть теплым, будто забыв, что сейчас лето, но губы согревали. Дыхание обжигало. Касания сводили с ума, будто раскаленным углем проводили по коже, заставляя покрываться ее мурашками. Чувствуя, как чужие руки остановились и сжали его талию, Мастер выдохнул и пропустил через пальцы пряди волос. По рукам побежали струйки воды. Казалось, что она перестала быть холодной, она вообще перестала быть осязаемой. Горячие губы, обжигающие прикосновения, обрывки фраз на немецком — все это казалось более реальным, чем какой-то дождь, лунный свет и машина, к дверце которой прижали писателя. Мастер забыл с чего все это началось, как он пришел к этому моменту жизни, как получилось так, что он, тот, кто отрицал в себе желание вот таких вот скачков настроения, этих чувств и ощущений — так отчаянно за них хватается. За них и иностранца, который появился однажды в его магазине, неизвестно зачем, и перевернул с ног на голову его спокойствие. Да и вспоминать не хотелось. Хотелось горизонтального положения, сухой ткани на них, а лучше отсутствие какой-либо ткани, и Воланда, не прячущегося за масками и обжигающего одним своим присутствием. В квартиру Мастер зашел под сопровождение громкого чиха и сразу, пока Воланд не успел сказать ничего назидательного, заметил, что это не начало простуды, а просто чих из-за смены температуры, не более. И даже несмотря на эти уверения, его отстранили от готовки и всучили кружку с горячим чаем для отогрева, хотя теплее было от такой заботы. Пока Воланд был занят на кухне, Мастер прогуливался по комнатам. Все было оформлено минималистично — серые стены, черный мрамор на полу и минимальное количество мебели и освещения. Квартира казалась выставочным образцом, а не домом. За исключением гостиной, где на всех поверхностях лежали книги, бумаги и даже фотоаппарат, хотя его хозяин никогда не говорил, что увлекается фотографией. Эта комната была живой. Будто только в ней Мастер и видел присутствие Воланда, которого знал и ценил. Создавалось ощущение, что он и здесь пытается контролировать себя, держать под маской, но эта маска слетает, стоит коснуться книг. Они начинают заражать помещение, распространяясь как болезнь, уничтожая тот карикатурный образ капиталиста, который был правящим в этой квартире. — Что ж, — беседа виляла от одной темы к другой и остановилась в районе двух часов ночи. Воланд наслаждался тишиной, объятиями писателя, который, кажется, начинал дремать, и мягким диваном в гостиной, — пора спать? — Нет, нет, — оживился вдруг Мастер. — Давайте еще поговорим. — О чем? — О любви? — шутливо сказал писатель и улыбнулся, слегка поглаживая нежную кожу на шее собеседника. — Откуда в вас столько романтизма сегодня? — Меня угораздило влюбиться. — Как же вы так неосторожно? — прошептал Воланд в макушку писателя касаясь её губами, пока на его плече оставляли невесомый поцелуй. — У меня не было шансов. С его загадочным появлением, акцентом, любовью к книгам и долгим разговорам. Это было неизбежно. — Поверьте, для него это было так же неизбежно, — поцелуи спустились к скуле писателя. — Я прошу прощения, если нарушаю границы, но мне невероятно интересно… — Да? — Вы говорили, что любовь с вами случалась лишь единожды. Что произошло? — Хм, — Мастер отстранился и лицо его омрачилось задумчивостью. — Она была так прекрасна, что у меня нет слов. Нам было по двадцать. Возраст сам по себе не очень спокойный, а уж в тех условиях, в которые мы были вкинуты — невозможный. Она спасала меня, а я её. Потом появилась возможность уехать. И она была согласна, а я нет. Так мы и расстались. — Но почему вы не уехали? Если вы её так любили? — Потому что я очень привязан к своему магазину. Понимаю звучит глупо, но это единственное, что меня согревает в этом государстве. И я так привык к этому теплу, к этому напоминанию о родителях, о том, что их дело не умерло, они были бы счастливы узнать, что я продолжил такое дорогое для них дело. Я не могу это бросить и уехать. Вырвите мне сердце — это будет менее болезненно. Я понимаю, что лучше было бы уехать, особенно с моими взглядами и привычкам, и симпатиями, но я не могу. И не смогу никогда. — Это не глупо, — Воланд сжал руку Мастера и смахнул слезинки с его лица. — Простите, что поднял эту тему. — Нет, все хорошо, — улыбнулся писатель, понимая, что слезы не собираются останавливаться. — Это остаточное. Рассказывайте теперь вы. — Я… — Воланд запустил пальцы в волосы писателя, который слегка устало положил голову ему на колени, свернувшись на диване калачиком. — Я был молодым и некоторые черты характера, которые тогда мучали мое окружение, сейчас уже не такие… akute? Думаю, можно так сказать. И ему было сложно со мной. Я метался между желанием доказать отцу, что мое мнение тоже важно, и желанием его признания. И доказать ему, что он может мной гордиться, стало важнее. Мне кажется, что это ушло только недавно. А, понимаете ли, мой типаж, очевидно, творческие бунтари, которые никогда бы не изменили своим принципам, — пальцы второй руки начали медленно гладить острые черты лица Мастера — от скулы к подбородку, потом к носу. — Но я боялся таким стать. Он не дождался. К тому же, я слишком люблю работу и не люблю терять контроль. И контролирую всё и всех в своей жизни. — Я этого не чувствую. Ещё в первую встречу я сказал вам, что вы не кажетесь мне сложным. Я до сих пор в этом уверен и ни разу не сомневался. — Возможно, со временем эти качества смягчаются. Или же вы просто идеально подходите мне. — Второй вариант вполне хороший. Разговор не продолжился, каждый думал о своем. Мастер понимал, что его увлечение этим человеком заходит слишком далеко, что он чувствовал пугающе много к нему. Вероятность потери казалась сродни смерти, второй раз он этого не переживет. Он до сих пор ярко помнил ту боль, когда пришлось отпустить любимую, во всех красках. И повторения не хотелось. Страх окутывал, создавал ощущение, что эти опасения не просто реальны, а уже происходят. Но руки в его волосах и пальцы очерчивающие контур лица дарили тепло, рассеивая страх, как свет темноту. Сосредоточившись на чужих касаниях, Мастер задремал, а после и вовсе провалился в сон.

***

Уже родной запах обволакивал с первого шага. Шкафы с книгами, выученные наизусть, будто приветствовали вошедшего. Желтоватый свет близившегося к закату солнца, проникал сквозь только вымытые окна и падал на деревянный пол, одаривая его янтарным оттенком. У кассы стояла та самая бабуля, которую Воланд увидел в первый день. И произносились те же любезности. Стоило Прасковье Федоровне выйти из магазина, как Воланд вмиг оказался у кассы. — Добрый вечер, вам чем-нибудь помочь? — кошачья улыбка растянулась на слегка наклоненном лице. — Да, мне бы увидеть хозяина магазина, — полностью навалившись на стойку, Воланд обхватил писательскую ладонь своей. — И для чего он вам понадобился? — Я хочу пригласить его на свидание. — Он будет счастлив… — Я закончила, — из подсобного помещения вслед за радостным воскликом, вышла девушка, которую Воланд уже видел, кажется, она забегала за книгой, которая ей кровь из носу нужна была. Мастер, услышав её, сразу отошел от своего собеседника на допустимое в рамках законов этой страны расстояние между двумя мужчинами. — Ой, простите, пожалуйста, я не слышала, как вы вошли. — Ничего, я не совсем посетитель. Мы, — быстро взглянув на Мастера, Воланд слегка задумавшись, продолжил, — мы друзья. — А, я Аня, — протянутая миниатюрная ладонь была аккуратно пожата. — Теодор. — Аня работает у меня, — улыбнувшись, проговорил писатель, — с сегодняшнего дня. В целом, — Мастер перевел внимание на девушку, — осталось десять минут. Можешь идти. Дел на сегодня больше нет. Стоило Ане упорхнуть, Воланд повернулся обратно к собеседнику и вопросительно поднял бровь. — Я подумал, что мне нужно больше выходных. И я могу позволить себе нанять сотрудника, а она очень часто приходит сюда. Как-то так договорились. — Это прекрасно. Я буду ждать наверху. Мастеру показалось, что он не успел убрать ногу с последней ступени, как очутился в объятиях и почувствовал нежное касание губ на своей щеке. От такого знакомого запаха и прикосновений стало спокойней. Невнятно шепнув «я скучал», Воланд вернулся на диван и взял в руки законченную рукопись, протянув Мастеру бумаги со своей идеей. — А почему вы вообще схватились за эту идею о своей сети? — спустя время, увидев, что роман его был прочитан, положив бумаги на стол, Мастер оперся на него и посмотрел на собеседника, подошедшего к окну, где на улицу уже спустилась ночь. — Я не знаю. Это было самым логичным решением, учитывая мой опыт, — чуть подумав, Воланд мотнул головой. — Не знаю, это довольно старый план. А у вас есть идеи? — Просто, может не стоит разбираться с чем-то используя те же методы? — А как же «лечить подобное — подобным»? — У вас интересный взгляд, — хмыкнул Мастер. — Как вам такая мысль — взять под покровительство маленькие магазинчики? — Чтобы они могли противостоять крупной корпорации? — взгляд загорелся восторгом, и Воланд принялся расхаживать из стороны в сторону. — Я и не думал об этом, но идея интересная. Да, возможно мне удастся договорится с некоторыми иностранными издательствами об эксклюзивных релизах, — казалось, что мысли бегут быстрее, чем он успевает их ловить. То, как этот человек рассуждал, распалялся в процессе обдумывания, завораживало. — И, думаю, я смогу договориться с некоторыми местными авторами, — то ли щелкнув пальцами, то ли хлопнув в ладоши, он повернулся к Мастеру. — И я точно знаю одного, которого непременно нужно издать. — Нет-нет, — писатель замотал головой. — Я не могу этого сделать. — Sie sind verpflichtet. Я только что прочитал одну из лучших рукописей. Было бы несправедливым оставлять ее в столе. — Было бы несправедливым использовать наши отношения, чтоб издаться. — Это не так. И технически, между нами ничего не было, а я уже говорил, что роман нужно издать. — Хорошо. Можно попробовать. — Так просто согласились? — Мне кажется, я не смогу вам отказать. Ни в чем, — за тяжелым выдохом послышалось уверенное — Теодор, я вас люблю, — Воланд посерьёзнел и медленно, будто боясь спугнуть, подошел ближе. — Меня пугает, насколько я вверяю вам свою жизнь, но не могу ничего с собой поделать. Кажется, попроси вы меня сделать все, что угодно, и я сделаю. Даже… — Мастер осекся, продолжать мысль не хотелось. — Даже продать магазин и уехать? — ответа не было, был лишь побитый взгляд, как у щенка, которого выбросили на улицу. — Я никогда такого не попрошу. Не хочу вас потерять. Я слишком вас люблю, чтобы ставить вас перед таким выбором. — Спасибо, — Мастер прижался в объятии к Воланду и положил голову на плечо. — Вы хотели знать, что я делал в вашем магазине… — Вы решили отложить этот рассказ напоследок? — усмехнулся писатель. — Мне необязательно знать. — Нет, обязательно. Когда я приехал в Москву, я всё ещё находился в сомнениях. Мы с отцом не общаемся уже достаточно давно, но его тень будто преследует меня. И я всё ещё был близок к тому, чтобы стать таким, как он. Но мне рассказали об одном хозяине книжного, который упорно отказывался его продавать, еще и очень красиво посылал их, — короткий смешок вырвался из головы на плече. — И мне стало очень интересно. А, когда я увидел вас, увидел то, как вы общаетесь с посетителями, я понял, что никогда не смогу стать таким, как отец. Вы, ещё не общаясь со мной, спасли меня от той жизни, которая засасывала меня, обещая легкий путь смирения. А потом у нас завязался разговор и я понял, что я обречён упасть в эти чувства к вам и что это будет спасительным падением. Я знал, что буду любить вас, еще при первом вашем вопросе. И я не хотел об этом говорить раньше, потому что это бы смутило вас, но теперь молчать нет смысла. — Я давно не испытывал таких сильных чувств, — Мастер не знал, что должен был сказать, лишь оставил легкий поцелуй под ухом и прошептал: — я боюсь все испортить. — Вы не сможете этого сделать. Если вас будет что-то беспокоить — просто скажите мне об этом и мы все решим, — крепче сжав объятия, проговорил Воланд, поглаживая спину писателя. Мастер отстранился и застыл. Он пытался запомнить каждую деталь — подсвечиваемые уличным желто-оранжевым светом волосы, морщинки у уголков глаз, родинки, нежную улыбку и взгляд, который заставлял краснеть от количества любви, что в нем плескался. Казалось, что это все происходит не с ним. Что не может этот человек так смотреть на него, обычного владельца книжного, который что-то там пытается писать. Что не может так касаться. Он слишком необычен, уникален, ярок для такого спокойного Мастера. Но все это было. Все это случилось с ним. И он был невероятно счастлив. — Вы, кажется, говорили про свидание? — улыбнувшись, Мастер наклонил голову. — Да, но это было до того, как вы сбили все мои планы своим признанием в любви, — послышался теплый заражающий смех. — Предлагаю ужин и свою компанию. — Я говорил — не могу вам отказать. Но может сначала поцелуй? Или два? — Для вас у меня их бесконечное количество, — запустив пальцы в писательские волосы, Воланд утянул того в медленный спокойный нежный поцелуй, от которого начинало щемить в груди, а мозг начинал подкидывать варианты будущего, где не нужно размыкать губ и идти на ужин, где можно просто продолжать неспешно целовать любимого и забыть на время о мире вокруг.