Кимбап-бой

***

      — Порцию овощного кимбапа и два пуноппанас бобовой пастой, пожалуйста.       — Секунду, милый.       Бан Чан выглядывает на мгновение из-за занавески, служащей чем-то вроде стенки между зоной готовки и зоны продажи, чтобы посмотреть на посетителя, которого обслуживала сейчас его бабуля.       — Минута в минуту, — бормочет он себе под нос, кидая взгляд на наручные часы, отбивающие половину четвертого вечера.       За прилавком со стороны улицы стоит молодой парень — ученик старшей школы, что находится неподалеку, — если судить по его темно-синей форме с белой оторочкой на пиджаке и гербе на левой стороне груди. Чан и сам был недавно выпускником этой школы; теперь учится в университете, а вечерами помогает бабуле Бан в ларьке уличной еды.       Этот парень — один из их постоянных клиентов, Чан запомнил его через пару посещений и всегда держал наготове собранный кимбап и пуноппаны, потому что клиент стабильно брал только их. А ещё никогда не опаздывал и приходил в понедельник и четверг ровно в половину четвертого вечера. Возможно шёл со школы домой, а возможно брал перекусы перед дополнительными занятиями.       Чан общался с ним только посредством улыбок и дежурных фраз, зато глазами позволял себе большее. Паренёк был милым, одарённый классической красотой. На щеках имелась ещё юношеская припухлость, глаза практически всегда были скрыты отросшей темной челкой. Говорил парень с шелестящим бархатом в голосе. Его форма всегда сидела на нем идеально, и нигде не было видно мятых мест; Чан вот таким похвастаться не мог в своё время, форма к концу дня всегда становилась такой, словно её через шредер пропустили.       К их ларьку частенько приходили школьники, многие были постоянными клиентами, но почему-то именно этот парнишка — Чан прозвал его про себя Кимбап-бой, — запал в душу, и именно его он ждал больше всего. По понедельникам и четвергам он приходил специально пораньше, чтобы побыстрее помочь разобраться с заготовками и в половине четвертого стоять на кассе.       Сегодня, к сожалению, Чан смог вырваться ближе к трем, а к ларьку прибежал вообще к двадцати минутами четвертого. Бабуля Бан сразу запрягла его шинковать овощи и готовить бульон, поэтому он и находился в тот момент за занавеской, когда Кимбап-бой подошёл.       — Держи, милый. Хорошего дня.       Школьник склоняет голову в благодарность, принимая пакет с заказом, и когда поднимает голову, то случайно встречается взглядом с Чаном, который тут же улыбается и подмигивает ему. Парень немного смущается, но тоже кивает, предпочитая быстро свалить в закат, а Чан чуть не отрезает себе подушечку пальца острым ножом.       Иногда Кимбап-бой приходит к их ларьку с другом. Тоже школьником, судя по форме. Он чуть ниже, худее, но от парня так и веет харизмой и вселенским обаянием. Его залихватский лисий разрез глаз, смущенная улыбка и растрепанные волосы, создающие общее впечатление проснувшегося воробья, очень манят. Бабуля Бан падка на таких молодчиков, и вовсю заигрывает с парнем, вгноняя его в краску, пока Чан собирает заказ. Один пуноппан сразу забирает этот парень, и Чан мгновенно нарекает его Пуноппан-бой. Нормально ли то, что он называет своих клиентов едой? С другой стороны, а как ему ещё их отличать?       Кимбап-бой пропустил два своих дня. И Чан не нервничал, но нервничал. А вдруг школьнику разонравилось то, как они готовят? Возможно слишком толсто нашинковал морковь? Или кунжутное масло горчило в кимбапе? Может, он нашёл более вкусное место? Или с ним что-то случилось?       Последняя мысль тревожной птицей билась в сердце. Удивительно, как беспокоишься за незнакомого человека.       На часах бьёт пять вечера, когда бабуля отчаливает в ближайший магазин за покупками, оставляя Чана за старшего. Сейчас поток людской чуть меньше, а вот как только закончится рабочий офисный день, то люди пчелами налетят.       — Здравствуйте, можно нам два пуноппана с бобовой пастой и... один кимбап. Овощной, — слышит Чан, когда разбирает упаковку под прилавком, и резко встаёт. Перед ним школьник, что приходил иногда с Кимбап-боем — Пуноппан-бой, а с ним ещё один — в той же форме, высокий, статный, красивущий и смотрящий немного с ленцой своими лисьими маленькими глазками.       — Конечно, — улыбается им Чан, надевая перчатки и подтягивая пальцем пакет, и как бы невзначай замечает: — что-то твоего друга не видно уже неделю.       — О, — смущается Пуноппан-бой, — Сынмин-то? Он заболел и уже неделю дома гриппует. А мы вот к нему идем и решили взять то, что он любит.       Чан кивает, запоминая имя и мысленно смакуя его на языке, ловко подхватывает две рыбки и впихивает их в салфеточки. Заболел, значит.       — Если подождете пару минут, то я скручу для него свежий. Больному лучше есть свежее.       — Будем благодарны, — улыбается Пуноппан-бой и пару раз склоняет голову в благодарности. Школьник рядом не отсвечивает на своем лице никакой эмоцией и вообще создаёт ощущение, что ему дико скучно, руки он прячет в карманы школьных брюк.       Чан быстро скрывается за занавеской, профессиональным движением скручивает новый кимбап, быстренько его режет и складывает в новую упаковку. Думает две секунды и отрывает стикер, на котором царапает «Выздоравливай Кимбап-бой. Не время болеть», рисует мордочку щеночка. Затем берёт контейнер для жидкости и наливает туда щедрую порцию бульона самгётана , закрывает и лепит туда новый стикер с надписью «Это бодрящий суп. Покушай, если чувствуешь усталость, он придаст тебе сил».       Оба контейнера он складывает в пакет и возвращается к ребятам, пробивая им в чек только кимбап и два пуноппана — суп будет за его счет. Чан протягивает им сначала рыбок, одну из которых сразу забирает высокий школьник — Чан мысленно сразу нарекает его Пуноппан-бой-два, — а затем и пакет с контейнерами.       — Здесь кимбап и суп за счет заведения для нашего постоянного клиента. Пусть ваш друг скорее выздоравливает.       Смущенный Пуноппан-бой благодарно принимает из его рук пакет и отвешивает с десяток поклонов, затем хватает друга за руку, и уходят в сторону метро.       Из заднего кармана джинс Чан достаёт бумажник и вкладывает пару купюр в кассу — пусть он и внук хозяйки, но воровать сам у себя не намерен. Хотя он уверен, что бабуля бы одобрила такой жест доброй воли для постоянного клиента. Конечно, Сынмин (черт, как приятно всё-таки произносить это имя) не делал им кассу, и брал не самые дорогие позиции, но он был постоянным и милым. Лично Чану этого было достаточно.

***

      Кимбап-бой появляется на следующей неделе в понедельник ровно в половину четвертого. Чан занят сортировкой пришедшей упаковки, а за кассой стоит бабуля Бан. Из-за шелестящей обёртки он не сразу слышит, что происходит у прилавка. До его слуха долетает лишь сказанное знакомым голосом:       — И госпожа спасибо вам за суп. Он действительно был очень вкусным и бодрящим.       Чан тут же выпрямляется, чем немного пугает школьника, который не ожидал его увидеть. Бабуля немного хмурится и смотрит непонимающе на внука, тот ей подмигивает и трогает пальцами её морщинистую руку, как бы говоря, что объяснит потом.       — Я рад, что вам понравилось, — отвечает ему Чан, привлекая внимание темных глаз на себя. Школьник выглядит бледновато всё ещё, и щеки немного опали из-за чего ярче выступили скулы. — Мы не любим, когда наши прекрасные клиенты болеют.       Этими словами он смущает Сынмина ещё больше — у него появляется румянец на щеках, зато у самого Чана в груди разливается тепло. Делать добрые дела — приятно. Школьник кланяется, забирает свои покупки и быстро исчезает с глаз.       — Ты должен мне кадрить платежеспособных женщин, а не разбазаривать наш суп для всяких школьников, — недовольно ворчит бабуля и щурится лукаво. Чан вновь опускается под прилавок, чтобы расставить упаковку по местам.       — Я его не разбазариваю. Честно за него заплатил. Этот парень постоянно берет у нас еду, но давно не появлялся, а его друг сказал, что он заболел, вот я и сделал доброе дело. Это называется клиентоориентированность!       — Что-то мне кажется, что это называется по-другому, — бабуля все ещё щурится, но голос ее довольный, — впрочем ладно, от одной порции не убудет.       Она треплет волосы внука и удаляется за занавеску, чтобы подготовить заготовки на завтра. Чан, как только расправляется с контейнерами, присоединяется к ней, вставая бок о бок.

***

      — Здравствуйте, порцию овощного кимбапа и два пуноппана с бобовой пастой, пожалуйста.       — Добрый день. Сейчас всё будет.       Чан ловко орудует оберткой, впихивая туда рыбок, а затем кладет кимбап в контейнер. Снимает перчатки и отбивает чек, принимая у Сынмина деньги. Пока школьник прячет сдачу в карман рюкзака, Чан лепит специально подготовленный стикер с «хорошего дня» и рисунком щеночка на контейнер и быстро ставит в пакет.       Сынмин вновь почтительно кланяется и забирает свой пакет из рук: они касаются пальцами, как касаются клиент с кассиром всякий раз, когда забирают покупки, но именно это касание Чану сейчас очень приятно.       Теперь он готовит записки заранее, клея их с обратной стороны кассы, чтобы не видела бабуля, и каждый раз пишет что-то теплое и мотивирующее. Лепит всякий раз на контейнер с кимбапом. Сынмин ни разу не высказывает ни намека на то, нравится ему находить записки или нет, поэтому Чан продолжает их лепить. Делать добрые дела все еще приятно.       Спускаясь однажды в подземный переход в стеклянных витринах он замечает милый плюшевый брелок с мордой собаки — бигль, кажется, — и сразу его покупает, прося завернуть в отдельный пакетик. В следующий раз, когда Кимбап-бой их навещает вместо записки подбрасывает брелок.       У Чана крутит кишки от этого поступка, словно совершил что то опасное, и это будоражит его сильнее, чем выступления на студенческих концертах.       Дни до следующего посещения тянутся очень медленно и однообразно. Но его терпение будет вознаграждено.       — Здравствуйте. Порцию овощного кимбапа и два пуноппана с бобовой пастой, пожалуйста, — говорит подошедший Сынмин и зыркает смущенно из-за своей челки.       Чан автоматическим движением собирает заказ, лепит подготовленный стикер с надписью «легкой учебы» на контейнер — уже даже не скрываясь, — и отбивает на кассе позиции.       Сынмин расплачивается, забирает заказ все еще смущенно пряча глаза за челкой, и уходит. Чан следит за ним и не может сдержать глупой улыбки, когда замечает прицепленный к рюкзаку плюшевый брелок с мордой собаки.       Таким его застает бабуля Бан, от которой он тут же отхватывает по шее за тунеядство, и сразу же отправляет за занавеску готовить заготовки. Рис у него получается сегодня превосходный, и с нарезкой он справляется великолепно, и даже рыбки у него не подгорают. Бабуля косится на него скептически, подозревая, что её внука украли инопланетяне.       В следующий раз Чан становится смелее и лепит на контейнер стикер с надписью «улыбайся почаще. Я уверен, что у тебя милая улыбка». Он думал над ней всю ночь и половину дня: не будет ли это слишком, и не посчитает ли Сынмин его приставучим? Вообще нормально ли писать такое школьнику? А клиенту? А парню?       Тем не менее он пишет, клеит стикер, и трепещущее сердце у него обрывается, когда к Сынмину подходят два его друга, сразу забирая пуноппаны, а школьник отказывается от пакета, беря контейнер в руки.       Дежурная улыбка намертво прилипилась к его губам, пока внутри лёд и пламя высекают его своими плетьми. Друзья отходят первыми, а Сынмин было идет за ними, как всегда поблагодарив кивком головы, но затем бросает мимолетный взгляд на контейнер, замечает стикер (Чан не дышит) и задерживается на мгновение.       Задерживается, чтобы поднять голову, встряхнуть челку с глаз, чтобы их стало видно (красивой формы — как перевернутая капелька, большие и такие живые) и широко улыбается, глядя Чану в глаза. Просто так. В этой улыбке так много тепла, света и задора, что будь Чан ватой сахарной, то уже бы растаял.       Он улыбается настолько же широко и даже подмигивает левым глазом, но Сынмин уже спешит вслед за друзьями.       Вляпаться в школьника. В клиента бабулиной забегаловки. В парня. Молодец Бан Чан. Возьми пуноппан с полки.       А Чан прям понимает, что вляпался, потому что уже который день рассуждает о том, стоит ли покараулить у ворот своей старой школы и подстроить встречу? Он не знает, что будет говорить, но знает, что двух дней в неделю ему уже мало.

***

      Близится время экзаменов и Чан утопает в учебе, о чем предупреждает бабулю, что не всегда сможет вырваться.       Он приходит редко и ближе к закрытию, чтобы хотя бы помочь с уборкой. В один из дней (четверг) она с максимально хитрым лицом ставит перед ним маленький картонный пакет.       — Кимбапчик твой интересовался, чой-то ты пропал. Я сказал, что у внука моего горячая учебная пора настала. А он через полчаса принес это и просил тебе передать. Я не смотрела, что внутри, — но по лукавой улыбке ясно, что нос она свой всё же сунула, но Чан не готов с ней сейчас спорить. И в пакет заглядывать не готов.       А еще почему-то его греет бабулино «кимбапчик твой».       Они быстро заканчивают с уборкой, Чан провожает бабулю до её дома, а сам идет в общежитие, через пару шагов срываясь на бег. Сердце бешено колотится, а спину прожигает лежащий в рюкзаке пакет.       В комнате он тут же достает его на свет божий и лезет внутрь. Протеиновый батончик, смесь трех орехов, жестяная бутылочка зеленого чая с лимоном и стикер.       Буквы немного подрагивают, словно их писали на дрожащей коленке или на ходу.       «Не забывай хорошо питаться, отдыхать и спать. Удачи в учёбе» рядом пририсована собака и снизу подпись «гав».       Чан валится на кровать, ему кажется, что его сейчас порвет на стайку вот таких мелких собак от переизбытка эмоций. Губы сами растягиваются в глупую улыбку, а глупое сердце стучит сильнее, а глупый Чан, кажется, вляпывается окончательно.       — Твой кимбапчик снова про тебя спрашивал. Я сказала, что я вам не голубь. А ты иногда приходишь к закрытию.       И как бабуля с такой доброжелательностью еще клиентов не отвадила.       Чан помогает прибраться и смеется с бабули, которая ворчит, что опять эти обжоры (клиенты) подъели все запасы бобовой пасты, а новая партия придет не скоро, а покупать в магазинах дорого. Прибравшись внутри, он выходит наружу и обходит ларек, чтобы опустить навес над прилавком. Многие ларьки рядом тоже закрываются.       Чан проворачивает ключик в скважине, когда слышит шаги позади, и оборачивается. Сердце глухо ударяется о ребра. Перед ним стоит Сынмин.       Он не в школьной форме, а в серой худи с капюшоном и в прямых черных джинсах, волосы растрепаны, а не уложены в причёску. На щеках горит румянец, но судя по частому дыханию это от бега. Сынмин бежал? К нему?       — Привет? — Чан здоровается первым и машет ладонью, наклоняет голову в бок, чтобы заглянуть в глаза, прикрытые челкой.       — Привет, — смущенное, — госпожа сказала, что ты сейчас приходишь иногда вечерами.       — Да у меня экзамены и я завален учебой. Стараюсь приходить для уборки, чтобы она не напрягалась сильно, — Чан так яростно впивается взглядом в лицо напротив, точно хочет пролезть в голову, чтобы понять, что там внутри, — спасибо за... подарок? Мне было приятно, и это придало сил.       — Я рад, что понравилось, — слова парня подхватывает порыв ветра и уносит далеко, — меня Сынмин зовут.       Чан прикусывает язык, чтобы не ляпнуть — я знаю. Вместо этого он отвечает:       — А я Чан.       — Я знаю, — говорит Сынмин, чем вызывает удивление, и поясняет, — ты же ходишь с бейджиком.       Черт. Чан мысленно бьет себя по лбу.       — Мне неловко, — меж тем продолжает Сынмин, пряча руки в карманы толстовки, — в общем я торопился и... ты очевидно старше, а я там в стикере написал неформально. Прости…те       У Чана вырывается хохот против воли. Серьёзно, парень из-за этого переживал? Чан вообще не любитель этих формальностей, но...       — Если тебе это важно, то можешь звать меня хёном. Я не думаю, что сильно старше. И меня не обидела твоя неформальность.       Сынмин, до этого напрягшийся из-за смеха, заметно выдыхает, кивает и, вытащив руки из карманов, кланяется (капюшон падает ему на голову).       — Да, спасибо. Был рад увидеться.       Чан автоматически хватает его за руку, когда Сынмин готовиться уйти, и тут же отпускает, когда замечает удивленный взгляд.       — Прости, — тут же отпускает, — это все? Ты хотел только этого?       Сынмин кивает головой и мнётся. Нет, не только, но смелости не хватает сказать — Чан чувствует.       — Я… можно попросить у тебя номер телефона или идентификатор в какао? — выпаливает скороговоркой Чан. Ну, ему смелости хватило вроде, — я не против, если ты будешь меня подбадривать каждый день. Отплачу тем же, когда начнутся экзамены у тебя.       Ладони предательски потеют, Чан тут же вытирает их о штаны. Сынмин смотрит на него молчаливо где-то с минуту, за которую можно передумать так много отчаянных мыслей, самому выкопать себе яму и похоронить.       — Давай телефон… хён, — последнее слово произносит с какой-то особенной интонацией, отчего мурашки бегут по рукам, и протягивает руку, в которую Чан вкладывает свой телефон с открытой заметкой.       Сынмин быстро печатает и отдаёт обратно.       — Там мой номер, и как меня найти в какао.       — О, спасибо, — Чан прячет телефон в карман. — Если подождешь минут десять, то я могу тебя проводить до дома. Поздно уже.       — Я близко живу, не стоит, — мнётся Сынмин. Чан бьёт себя по затылку — не ожидал же он, что школьник так быстро согласится и что вообще согласится. — Хорошего вечера, пока.       Они машут друг другу руками, и парень убегает вниз по улице к станции метро, оставляя Чана стоять, счастливо смотреть ему вслед и глупо улыбаться. Словно из ниоткуда появляются силы и желание жить. Бабуля высовывается из-за двери с недовольным «чего застрял там?» и приказывает вернуться, а то бочка с отходами сама себя не вытащит. Они заканчивают ближе к одиннадцати, Чан как обычно провожает бабулю до дома и мчится в общежитие.       Уже в метро он берет телефон в руки, чтобы вбить телефон в контактную книжку (долго сомневается подписывать «Сынмин» или «Кимбап-бой» и выбирает последнее) и добавить новый контакт в Какао. На аватаре он видит Сынмина с открытым лбом (дышит через раз), волосы зачесаны назад, один глаз подмигивает, видна часть школьной формы.       Чан перебирает сотни фраз, которыми можно начать переписку, но ни одна не подходит. Он немного злится на себя, блокирует телефон и прячет его в карман, взглядом натыкаясь на влюбленную парочку — парень и девушка — в конце вагона метро, которые мило щебечут и смеются. Волна зависти чуть захватывает его, Чан вновь достаёт телефон и пишет первое, что приходит в голове. Отправляет, тут же блокирует телефон и зажмуривается.       Ответное сообщение приходит, когда Чан уже выбрался наружу и был в двух шагах от общежития. Чан: «Привет. Это Чан-хён. Хочу ещё раз поблагодарить за подарок и пожелать спокойной ночи» Сынмин: смайлик с машущей лапой в приветственном жесте собакой, а затем лаконичное «Спокойной ночи, хён»       Стыдно признаться, что Чан пялится на это сообщение чуть ли не до трёх часов ночи: всё то время, что умывался, переодевался, доделывал задания по учёбе и затем уже лежал в кровати.       Ему приятно, что парень спрашивал о нём у бабули, приятно, что передал вкусняшки и позаботился, приятно, что прибежал вечером (пусть и по такой странной причине), приятно, что поделился своими контактами. Сон окутывает его теплой волной, и в своем сне он видит Сынмина, который ругает его за за излишнюю жестокость по отношению к нарезке кимбапа.

***

      Всё же попросить контакты — было лучшим решением в жизни Чана.       Сынмин очень ответственно подошёл к выполнению своей миссии. Сначала он утром отправлял сообщения что-то вроде «Хён, проснись и пой. Впереди у тебя насыщенный день, который обязательно пройдет хорошо». Второе сообщение приходило в обед «Ты должен хорошо покушать, чтобы лучше всё запоминать», и третье вечером после восьми — «Надеюсь вам не задали много всего, но я уверен, что ты справишься и вовремя ляжешь спать».       Каждое сообщение всегда сопровождалось одним или двумя смайлами гавкающих собак. Сынмин писал точно по расписанию, как и ходил за едой. Писал ли он их заранее или ставил будильник к определенному времени — было неизвестно, но Чан точно знал, что если в час дня откроет Какао, то его будет ждать новое сообщение.       Чан по большей части отвечал стикерами, либо делился тем, как сдал экзамены (на что всегда получал поднятый вверх палец). О других темах он заговаривать боялся: боялся спугнуть и показаться навязчивым. Между ними года два-три разницы, и для Сынмина он, наверное, кажется стариком. Не хотелось бы рушить хлипкий мостик их общения излишним давлением.       Последняя экзаменационная неделя выдалась совсем мерзкая, он не то, что к бабуле не успевал, он забывал поесть и засыпал ближе к утру, отпечатывая на своих щеках строчки с учебников. На плаву его держали лишь сообщения Сынмина.       Сегодня вечернее сообщение пришло с задержкой в полчаса, и было не мотивирующим, а вопросительным. Сынмин: «Хён, у тебя всё хорошо?»       Понял ли этот парень, что что-то не так по скудным ответам или просто обладал провидением — Чан не знал, но честно ответил, что сильно устаёт в последнее время, а впереди последний экзамен у препода, который не очень его любит. Сынмин: «Чем я могу помочь? Что тебе придаст сил?»       Чан виснет на этих словах на добрые пять минут, пока экран телефона не гаснет. Он оглядывает стол, заваленный учебными материалами, затем смотрит на себя в отражении зеркала, что висит на стене сбоку (недолго правда, потому что замученный собственный вид ему не нравится) и включает телефон, набирая на свой страх и риск. Чан: «Твоя улыбка».       Ответ приходит не сразу, но и не задерживается так долго, как тянул Чан. Сынмин: «Мне поставили брекеты вчера. Сейчас моя улыбка может только напугать»       После прочтения, у Чана тут же внутри что-то недовольно ворчит и возмущается. Он подтягивает одну ногу к себе, упираясь подбородком в коленку. Чан: «Я не из пугливых. Уверен, что твою улыбку ничем не испортить»       Отправляет и замирает, не только физически, но и ментально тоже. Даже дыхание задерживает, пока смотрит на движущийся карандашик, означающий, что собеседник в процессе ответа. Карандашик падает два раза, и два раза ухает вниз сердце. Напугал. Напугал! Чёрт, не нужно было давить. Чан думает о том, что надо срочно спасать ситуацию, но в голову не идёт ничего путного. Пока он занимается самоедством, телефон пищит входящим сообщением, и как только Чан открывает диалог, то воздух в легких стремительно заканчивается, а в груди всё пульсирует горячим вулканом.       Сынмин отправил фото. Селфи. Где он улыбается застенчивой улыбкой, чуть обнажая верхний ряд зубов (но проволочек сильно не видно), его волосы мокрые и убраны назад. Белая футболка с широким вырезом оголяет ключицы и красивую длинную шею. Сынмин в целом выглядит таким уютным, домашним, комфортным. На фоне виднеется часть коричневого шкафа и кусок стола с включенной на нём лампой. Сынмин: «Держи. Если напишешь меньше, чем на сто баллов, то моей улыбке грош цена»       Смех лезет наружу тихим хохотом, Чана распирает от неосязаемого чувства счастья, которое практически заставляет парить над полом, этой комнатой, миром. Ему хорошо, и это действительно придаёт ему сил. Чан: «Спасибо. Мне стало намного лучше. Чувствую, что могу свернуть горы» Чан: «У тебя правда милая улыбка» Сынмин: отправляет стикер с гоняющейся за своим хвостом собакой.       Чан увеличивает отправленное фото (предварительно его сохранив) и ставит телефон вертикально на подставку. Он погружается с головой в зубрёжку, периодически отвлекаясь, чтобы тыкнуть в телефон и предостеречь его от отключения.

***

      Экзамен проходит успешно. То ли преподаватель был в хорошем духе и сильно не заваливал вопросами, то ли Чану так повезло с вариантом, то ли это всё волшебная сила улыбки Сынмина.       Ему же он сразу и пишет, отправляя фото экзаменационного листа с красными 100 баллами. Школьник отвечает только через полчаса, забрасывая его десятком улыбающихся смайлов и стикеров, а затем пишет сообщение, что рад за хёна и не сомневался в его силах.       Чан усаживается на подоконник в коридоре университета, долго вертит телефон в руках, обдумывая, стоит ли попросить о подарке. Закусывая губу, таки пишет, а там будь что будет. Чан: «А мне будет подарок за хорошо проведенную экзаменационную неделю?» Сынмин: «Могу накормить тебя ужином или обедом в выходной»       Чан моргает, удивленно вчитываясь в сообщение. Он вообще-то другое имел в виду: ещё школьника он не объедал! Чан: «Звучит заманчиво, но я имел в виду другое» Сынмин: «С меня нечего больше взять» и смайл грустной собаки. Чан: «Мне всё еще нравится твоя улыбка»       Пауза длится дольше обычного: Чан изгрызает себе все губы, в уме делая пометку купить гигиеничку или стащить у друга по качалке, когда в следующий раз туда попадёт.       Сынмин его намёк понимает (молодец!) и отправляет фото. Оно чем-то похоже на фото на аватарке, но сделано лично для Чана. Сынмин в школьной форме, улыбается мягко и смущенно (к сожалению, не широко), на фоне виднеются другие школьники и парты, из-за чего Чан делает вывод, что он ещё на уроках. Чан: «Спасибо! Достойная награда!» Чан: «Не буду больше отвлекать. Продуктивного учебного дня»       Сынмин отправляет ему смайл с грустной собакой. Чан улыбается, вновь разглядывая фото, затем выключает телефон и преисполненный направляется сначала в общежитие, а затем к бабуле. Она обещала ему приготовить говядинки, если он закроет все экзамены на отлично.       Жизнь постепенно налаживается, у Чана появляется свободное время, которое он тратит на помощь бабуле и ларьку уличной еды. Когда к прилавку приходят первые посетители, он вдруг осознает, что скучал по этой работе: по готовке, по обслуживанию клиентов, по этой атмосфере суетливой улице с кучей ларьков с едой и ошеломительным манящим запахам вкусной еды.       В понедельник он ждёт Сынмина. Нервно поглядывает на часы, показывающие пятнадцать минут четвертого, и шипит на бабулю Бан, которая посмеивается с него и щучит за бока, руки и щёки.       — Кимпбачика своего ждёшь? — щурится хитро.       — Ничего он не мой, — ворчит Чан, пересчитывая купюры в кассе — по сути ненужное пока занятие, но ему нужно занять руки, а на кухню бабуля его пока не пускает под предлогом «пропустишь еще своего красавца».       Сынмин появляется ровно в половину четвертого, Чан улыбается не дежурно — он не может сдержать её, как и подрагивающей в сладкой неге сердце. И даже то, что Сынмин не один, а с Пуноппан-боем-два, его нисколько не смущает.       — Здравствуйте. Нам одну порцию кимбапа овощного и два пуноппана с бобовой пастой, — радостно просит Сынмин. Его глаза сияют радостью и немного озорством. Чан быстренько собирает в пакет заказ, привычно наклеивая на контейнер заготовленный стикер с «Хорошего дня».       Пуноппан-бой-два смотрит на него заинтересованно из-под ресниц и с легкой ухмылкой на губах — создавая ощущение, что он что-то знает.       — Можно нам ещё пуноппан с нутеллой, — внезапно произносит он, и Чан тормозит. Система выдала ошибку. Он неловко застывает, всплескивая руками и вызывая улыбку у двух школьников — наверное, со стороны выглядит забавно, но вытягивает третью рыбку, оборачивая салфеткой другого цвета и тоже кладёт в пакет.       Расплачивается сегодня на удивление не Сынмин. Чан вновь подвисает, когда Пуноппан-бой-два протягивает ему деньги и чувствует лёгкое разочарование — он так ждал этого дня, чтобы прикоснуться к Кимбап-бою.       Незнакомый парень забирает пакет — руки у него длинные, изящные, с выпирающей косточкой на запястье, пару громоздких колец делают его пальцы тонкими.       — Спасибо, хён, — слышится со стороны Сынмина, и Чан радостно выдыхает, подмигивая школьнику, который улепетывает вдаль со своим другом. Брелок с мордой собаки всё ещё висит на его рюкзаке.       — Ну как? — выглядывает из-за занавески бабуля, насмешливо поглядывая на внука, — соскучился?       — Очень, — на автомате отвечает Чан, но тут же спохватывается, — по работе. С людьми приятно работать и нравится делится едой.       — Ага, заливай. По работе он соскучился, — бабуля фырчит, затем грохочуще смеётся (как ведьма, честное слово) какой-то своей мысли в голове и скрывается вновь за занавеской.       Чан же приседает под прилавок, чтобы разобрать упаковку, но на самом деле, чтобы скрыть пылающие щёки и привести мысли в порядок. Пока что он осознает только одну мысль, что ему плохо и мало. Плохо от того, что мало. Хочется видеть Кимбап-боя чаще. Он тайком открывает телефон, предварительно оглянувшись на занавеску и удостоверившись, что бабуля занята, — смотрит сохраненные фотографии.       Боже, он выглядит жалко! Что делать, если школьник слишком запал в душу?       Правильно, ставить его фото на главный экран телефона. Ту, что первая. Ту, что самая любимая.       Вечером приходит сообщение. Сынмин: «С выходом на работу» смайл собаки в праздничном колпаке. Сынмин: «Я скучал»       То, насколько быстро отправлено второе сообщение, Чана наталкивает на мысль, что парень долго это обдумывал и пошел ва-банк, как сам Чан когда-то. Два слова греют, потому что: Чан: «Я тоже скучал» Чан: «Спасибо»       Прочитано, но ответа не следует. Чан бьёт себя по лбу — физически, и быстро набирает новое сообщение. Чан: «По тебе соскучился» Чан: «По работе тоже» Чан: «Но по тебе больше»       Прочитано, мигает карандашик. Чан весь подбирается. У него напряжение внутри такое сильное, что тронь - взорвётся. Сынмин: «Ты меня смущаешь, хён» смайл с красной от смущения собакой. Чан: «Смущу ли я тебя ещё больше, если приглашу в выходной вместе перекусить?»       Закусывает губы, когда нажимает «отправить». У него такой взрыв эмоций, точно он в любви сейчас признается, стоя на одном колене перед самой красивой девочкой в школе, и ждёт ее ответа, который может разбить ему душу и сердце. Сынмин: «Смутил» Сынмин: «Но согласен» Чан: «Отлично, ближе к выходным, напишу» Сынмин: «У меня свободное время есть только в воскресенье» Чан: «Спасибо, я учту»       Можно Чан не будет говорить вслух, что он счастлив, потому что он действительно счастлив, и готов кружиться по комнате радостным лабрадором. Осталось придумать, куда и как, и чего, и желательно так, чтобы это не выглядело свиданием. Потому что Сынмин всё ещё школьник.       Вот только все его планы рушатся в пятницу, когда бабуля Бан неудачно спотыкается о порог ларька и зарабатывает себе растяжение, лишая Чана двух выходных. Он крутится вокруг неё, отвозит в больницу (под дикие крики «только не к ним»), а затем домой, где под угрозами заставляет принять лежачий вид, и говорит, что присмотрит за ларьком. На самом деле растяжение не сильное, врач сказал, что уже через пять-шесть дней, бабуля будет летать, насколько это позволяет её возраст. Но закрыть ларёк на пять дней — это убийство для её бизнеса, пока не сформирована финансовая подушка (предыдущая потрачена на недельный отпуск полгода назад). Поэтому хотя бы два дня, но Чан подержит ларек открытым.       Вечером того же дня он пишет (скребет ногтями по экрану) Сынмину, что их встреча (не свидание!) отменяется, так как он будет вынужден оба выходных работать. Сынмин отвечает, что ничего страшного, и желает бабуле Бан скорейшего выздоровления.       Чан готов как самый настоящий волк выть на луну, которая как раз бесстыдно подглядывает за ним в окно. Обидно до жути.       В субботу он упахивается до состояния вяленой рыбы. Сегодня словно весь Сеул собрался перекусить у их ларька, Чан буквально сбивается с ног. Боже, как бабуля в своё время одна здесь работала и продолжает работать сейчас, когда он не может вырваться? Или он слабак?       Уже вечером, закрывая ларёк, он, наконец, обращается к телефону, где видит сообщение от Сынмина. Оно отправлено ещё в обед, но у Чана руки не доходили. Сынмин: «Привет. Я могу тебе чем-нибудь помочь в воскресенье?» Сынмин: «Я, конечно, не шеф-повар, но умею резать и обращаться с плитой» Сынмин: «Или ещё что-то» Сынмин: «Но если буду мешаться, то лучше сразу напиши. Я не обижусь»       Телефон из рук чуть не выпадает. Это происки небес и судьбы? Чан: «Привет. Прости, что сразу не ответил. Сегодня был ад» Чан: «Я не против. Рад, что ты предложил» Чан: «Мы открываемся в 11, но приходи, когда захочешь. Ты меня разгрузишь»       Он не ждёт ответа сразу, но сообщения все вмиг прочитываются, словно Сынмин ждал (Чану хочется так думать). Сынмин: «Хорошо. Я приду» Сынмин: «Спокойной ночи» смайл спящей собаки. Чан: «Спокойной ночи»       Вся накопленная за день усталость растворяется приятной негой по телу. Он ворочает мешок с мусором для баков, а затем направляется в общежитие, попутно набирая бабуле, чтобы уточнить, как у неё дела.

***

      Когда Чан приходит к ларьку в воскресенье, время на часах — половина одиннадцатого, а у двери стоит одинокая мальчишеская фигура.       — О, ты так рано? — удивляется он, подходя ближе.       Сынмин вздрагивает, вскидывает голову, отрываясь от телефона, но, заметив Чана, улыбается и прячет устройство в карман.       — Привет, хён. Решил, что до открытия у тебя будет больше времени, чтобы меня научить и не отвлекаться.       В его словах есть смысл. Чана греет, что парень пришёл раньше, пусть и из-за рациональных причин. Но он ведь мог и позже прийти, а мог и вообще не приходить. Дверь ларька быстро поддаётся, Чан ещё успевает поднять навес и пройтись рукой по прилавку. На Сынмина он тут же цепляет чистый фартук: парень слишком худой, поэтому Чан дважды окидывает его тело поясом и завязывает впереди бантиком. Руки чуть дрожат. Он слишком близко стоит к школьнику и видит его незащищенный затылок и короткие темные волосы. От Сынмина пахнет свежестью и чем-то травянистым: к концу их смены он будет пахнуть жареным маслом и мясом.       — Могу поставить тебя на кассу? — спрашивает Чан, когда Сынмин оборачивается и оглядывает себя в фартуке. — Это проще всего, а обучить бабулиным рецептам будет сложнее, даже мне не всегда удаётся их повторить в точности.       Сынмин кивает, и сосредоточенно слушает всё, что вещает Чан следующие десять минут, рассказывая про ассортимент, про работу с кассой и деньгами, про упаковку, про смену перчаток и прочее.       Затем они вдвоем скрываются за занавеской, где Чан начинает подготавливать заготовки на сегодняшний день, давая Сынмину мелкие поручения: порезать, помешать, помыть, присмотреть.       Он тайком следит за ним и удовлетворенно улыбается, когда замечает, с каким воодушевлением парень отдаётся делу и вслушивается в новую информацию. Напоминает самого Чана, когда он только начал помогать бабуле и старался во всем разобраться. Такой подход ему нравится. Их разговор сосредотачивается лишь на теме еды, ларька и продажи.       Первые покупатели подходят к половине двенадцатого, и Чан их обслуживает совместно с Сынмином. Он думает, что школьник будет смущаться (как он сам в первый раз), но тот на удивление держится хорошо, всем улыбается, вежливо разговаривает и словно не волнуется.       — Прирожденный продавец, — смеётся Чан, чем смущает, конечно, и позволяет себе взлохматить чужие волосы.       Тонкие, гладкие, струящиеся меж пальцев. Сынмин от ласки не уходит, но фыркает. Чан скрывается за занавеской, но периодически выглядывает поверить, как обстоят дела, и когда возникает свободная минутка, то бежит на помощь.       — Прекрати меня опекать, я справлюсь! — шипит Сынмин, отпуская клиента, и ощутимо пинает Чана по ноге. Тот вскрикивает от неожиданности и раненым обиженным зверем скрывается за занавеской.       Сегодня готовить надо меньше, так как следующие три дня (минимум) ларёк будет закрытым, и нет смысла зря много готовить, лучше продать то, имеется. А если что-то останется, то вечером отнесет бабуле в холодильник.       Он режет лук, когда слышит нарастание конфликта у прилавка и выглядывает, чтобы оценить ситуацию и бежать на помощь. Чан собаку съел по разговорам с дотошными и недовольными клиентами.       — Эй! Ты не положил мне рыбку, пацан! Ну-ка клади! — за прилавком стоит высокий худой мужчина с темными кругами под глазами, плешью на голове и сердитым выражением лица.       — Вы её уже забрали, — спокойно отвечает ему Сынмин, подавая пакет.       — Ничего я не забирал! — бушует мужчина, и Чан делает шаг вперед, но останавливается, когда слышит спокойный рассудительный голос парня.       — А что тогда сейчас лопает ваш прекрасный мальчуган? — без тени сарказма спрашивает Сынмин и заглядывает за прилавок. Клиент опускает взгляд вместе с ним, и Чан замечает, как тот тушуется и смущенно кашляет.       — О, простите, — Сынмин улыбается ему мягкой улыбкой, — можно тогда нам ещё пуноппан.       — Возьмите два, они сегодня очень вкусные.       Мужчина (всё ещё смущенный и от того согласный на всё) кивает, а Сынмин ловко подхватывает две рыбки в салфетки и одну сразу протягивает вниз, а вторую кладет в пакет. Клиент расплачивается и быстренько уходит.       Чан выходит из-за занавески. Только когда он подходит к парню, то замечает, как подрагивают у него руки, хотя на лице ни тени волнения.       — Хорошо справился, — говорит ему Чан, улыбаясь, — к сожалению, таких людей в день хватает.       — В какой-то момент я правда подумал, что ошибся, — Сынмин пересчитывает деньги в кассе, избегая смотреть в глаза. У него, как и бабули есть эта привычка каждый раз сверять приход и расход; Чан же предпочитал считать всё в конце смены.       — Я могу тебя подменить, а ты порежешь лук, — предлагает он, но Сынмин трясет головой, тогда Чан в успокаивающем жесте берет его за руку. Он бы, конечно, лучше обнял, но боится, что ему пока не дозволено — спугнет. Чан уходит только тогда, как парень успокаивается, и руки перестают дрожать.       До самого закрытия больше никаких тревожных ситуаций не случается: сегодня снова случается какой-то аврал, и людей больше, чем обычно. Но это даже хорошо, они успевают распродать почти все остатки. Чан пару раз подменяет Сынмина, прося покушать — он оставил ему кимбап и тарелку с бульоном, пока сам стоит на кассе.       Они даже успевают в свободные минуты перекинуться вопросами, из ответов на которые Чан узнаёт, что Сынмину 19 лет, его родители работают в больнице, а сам он хочет поступать на прокурора и усиленно готовится к поступлению на юридический. Для Чана эта тема достаточно темная, поэтому он обходит её стороной, предпочитая сначала всё разузнать, а потом уже расспрашивать. Его немного клинит на моменте, когда Сынмин говорит про выпускной класс, потому что учится он в той же школе, что Чан закончил два года назад, то есть теоретически они могли встретиться там, но он совсем не помнит. Хотя если честно, он вообще плохо помнит старшую школу и одноклассников, кроме лучшего друга Ли Минхо.       Чан спрашивает стандартные вопросы про школу и учителей, и узнает, что там ничего не изменилось. Впрочем, два года — это малый срок, чтобы что-то значительно поменялось.       Ближе к восьми вечера Чан объявляет о закрытии.       — Так рано? — удивляется Сынмин, разминая затёкшую шею. Вообще для того, кто не выглядит как любитель активной нагрузки, он достаточно хорошо продержался весь день на ногах, ни разу не пискнул и не попросил отдыха.       Чан вообще предполагал, что он уйдет часов через пять, но не прогонял, а Сынмин сам не уходил. Он тешит себя надеждой, что это потому, что парень действительно не хотел уходить, а не потому, что ему было неловко отпрашиваться.       — В воскресенье всегда так. Глянь, многие уже закрылись, — Сынмин выглядывает на улицу, и действительно многие уже начали собирать товар и закрывать лавки, — вот и нам пора закругляться. Спасибо за помощь, — Чан протягивает руку, и парень аккуратно её жмет. Теплая, сухая, худая ладонь — подольше бы её подержать, — мне стыдно и так, что ты целый день на меня угробил, не могу повесить на тебя ещё и уборку. Поэтому лучше беги домой отдыхать. Я тебе приготовил награду.       Он кивает на стоящий на столе крафтовый пакет, куда положил кимбап, немного супа и говядины.       — Я не устал, — спешно отзывается Сынмин, краснея кончиками ушей, — могу помочь с уборкой.       Чан понимает, что тот лукавит, но не находит себе сил, чтобы спорить. Тем более, что ему тоже хочется, чтобы парень остался. Прибираются они в два раза быстрее, чем с бабулей (впрочем, Сынмин прям убирается, а не как она сидит на стуле и причитает, как плохо помыта посуда). Чан выносит за порог все сумки с контейнерами, которые нужно отнести, и тоскливо думает о том, что его руки завтра спасибо ему не скажут за такой груз. Не расплескать бы ещё ничего по дороге.       — Прости, не могу проводить, — извиняется Чан, когда закрывает навес и дверь ларька на ключ. — Мне нужно отнести всё до бабули скорее, чтобы не испортилось. Но напиши, как доберешься, чтобы я не беспокоился.       — А она… далеко живет? — уточняет Сынмин, сжимая в руках свой пакет.       — Минут десять ходьбы, не вол...       — Я могу помочь, — обрывает его Сынмин, смело смотря в глаза. Чан захлёбывается воздухом: блин, ну не может же быть так, что он просто такой душевный и всепомогающий парень? Он ведь тоже хочет побыть подольше вместе? Пусть Чану это не кажется, пожалуйста.       — По-моему так пользоваться твой добротой — это уже неприлично.       — А потом ты меня проводишь, — добавляет Сынмин, глаза его заполняет тягучее тепло, и Чан не может отказать. Всё-таки дар убеждения у парня присутствует.       — Хорошо, бери эти пакеты и пошли.       Он делится третьей частью своей ноши, и они короткими перебежками добираются до многоэтажки. Благо, что бабуля живет на первом этаже, и не надо мчаться с сумками наверх. Чан открывает своими ключами дверь и придерживает её, пропуская Сынмина внутрь.       — Ба, я пришёл, — кричит он, закрывая дверь, и став пакеты на пол. — Не вставай, я сам подойду.       Но кто он такой, чтобы старая женщина его слушалась? Конечно, она тут же выглядывает в прихожую и удивленно пялится на скромно стоящего в углу Сынмина. Удивление правда занимает мгновение, а затем она хитро прищуривается и смотрит уже на суетливого Чана.       — Добрый день, — кланяется ей Сынмин.       — Привет, Кимбапчик. А вы уже спелись, да?       — Ничего мы не спелись, — тут же начинает тараторить Чан и раскидывает пакеты по кухне, — а ты вообще чего стоишь? Тебе прописали постельный режим!       — Что я теперь и водички попить не могу? — в тон ему возмущается женщина.       — Можешь, поэтому у тебя на столе и стоят два кувшина воды!       — Я их выпила! В моем возрасте надо много пить!       — В твоем возрасте надо лучше заботиться о здоровье!       — Он меня обижает! — бабуля вдруг вновь выглядывает из-за дверного косяка и жалуется Сынмину, пальцем указывая на беснующегося внука. Парень не может сдержать смеха, прикрывая рот рукавом.       Чан закатывает глаза и выкладывает перед женщиной отчет (он сводил его вместе с Сынмином), а затем и завернутые в бумагу деньги, продолжая вещать о рабочем дне.       — Боже, как четко написано. Ты резко научился писать? — ехидничает бабуля, разглядывая бумагу.       — Мне Сынмин помогал.       — Могла догадаться, — Чан на это лишь закатывает глаза и надеется, что Сынмин там сейчас не умрет со смеху. Нет, надо было оставить его за дверью. — Ты же покормил парня?       — Конечно!       — Еду ему положил с собой?       — Ба!       — Молодец, — искренне хвалит она внука, вновь выглядывая за косяк и подмигивая мнущемуся у порога Сынмину.       — Всё, заготовки я разложил. Ларёк закрыл, вечером после универа зайду проверить. И тебя тоже.       Продолжая говорить, он возвращается к Сынмину и натягивает обувь. Нужно срочно уходить, пока бабуля ещё чего не ляпнула.       — Ты же проводишь Кимбапчика? — бабуля и не собиралась называть школьника по имени. Чан в ответ лишь кивает.       — До свидания, — вмешивается Сынмин, отвешивая пару поклонов, — скорее выздоравливайте.       Бабуля улыбается ему такой хитрой улыбкой, что Чан предпочитает вытолкнуть парня первым и быстренько выбежать следующим: эта женщина слишком коварна, чтобы задержаться здесь ещё на минуту.       — Почему твоя бабушка называет меня кимбапчиком? — спрашивает Сынмин, когда они отходят от дома.       На улице уже густые сумерки, прохладный ветерок и помимо загазованного воздуха различается озоновый аромат, как перед дождём. Они идут рядом, практически соприкасаясь руками, что электрическим импульсом бьёт по всему телу.       — Это моя привычка называть постоянных клиентов по виду блюд. Тебя я назвал Кимбап-боем, а она облегчила для себя.       — О, — вытягивает губы Сынмин и по его лицу не понятно — ему нравится или он недоволен такой кличкой.       — Прости, я не знал, как тебя зовут и... — тут же извиняется Чан, понимая, как это всё глупо звучит.       — А ещё кого и как ты называешь? — интересуется Сынмин, обращая к нему своё лицо. Они проходят мимо уличного фонаря, который мягко освещает контуры скул, глаз, рта, что Чан на секунду немеет. Очень красиво.       — Твои друзья — Пуноппан-бой и Пуноппан-бой-два.       — Кто где?       — Ну который с лисьими глазами и..       — Они оба с лисьими глазами.       — У него сильно длинные лисьи глаза, — показывает руками Чан и тушуется, когда Сынмин прыскает в рукав, — он ниже тебя и такой весь из себя милашка-стесняшка.       — Это Чонин, — Пуноппан-бой обретает имя, а следом его обретает и Пуноппан-бой-два, — а тот, что повыше Хёнджин. Это мои школьные друзья.       — Отлично. Ещё есть мужчина Два-мясных-супа, который приходит каждый будний день в обед, — Чан смотрит в коричневое от фонарей небо, вспоминая всех клиентов, — Одна молодая девушка частенько берёт у нас много всего разного, но всегда только во вторник, поэтому она Девушка-по-вторникам. Отец с сыном приходят по выходном и берут два пуноппана — они Рыбьи-глазки. У них и правда рыбьи глазки, такие немного навыкате и белесые, знаешь? Бабушка иногда приходит, которая всегда спрашивает про жареный рис, которым мы не торгуем, мы её так и называем Жаренный-рис-аджумма, но зато она берёт что-то другое. Молодой человек Спасибо-было-вкусно, берет обед и всегда возвращается, чтобы поблагодарить. Бабуля его обожает. Вот и всё вроде.       Чан, наконец, смотрит на парня рядом и замолкает, тот смотрит с интересом и легкой улыбкой на губах.       — Это мило, — выносит вердикт Сынмин, поворачивая голову в сторону дороги. — Жаль, что завтра вы не работаете, придётся искать перекус в другом месте.       Чёрт, а ведь об этом Чан не подумал. У него резко загорается желание открыть ларек, чтобы покормить Сынмина, но холодный разум быстро его остужает — универ никто не отменял.       — Надеюсь, ты не найдешь кимбап, что вкуснее нашего и не перестанешь ходить? — притворно ужасается Чан, хотя внутри у него действительно всё стынет от этой мысли.       — Нет, — смеётся Сынмин, — ваш вкуснее. Я уже у многих перепробовал и остановился у вас.       — А почему кимбап?       — Ну... он не такой калорийный, но сытный и полезный.       Чан кивает. Хотя ему бы, конечно, понравилось что-нибудь вредное и мясное. Мясное мясо в мясе на подушке из мясного мяса — было бы идеально. Они проходят улицу с ларьками: многие, кто работает в дневные смены, уже закрылись, остались только круглосуточные киоски с быстрой едой. Разговор их ненавязчиво вьётся вокруг сегодняшнего дня, работы, интересных клиентов, рецептов блюд, немного затрагивают тему учёбы. Сынмин хорошо поддерживает разговор, задаёт правильные уточняющие вопросы и не даёт сбиться с мысли, если Чан перескочил с нити повествования в сторону.       Хочется, чтобы этот вечер не заканчивался: чтобы они шли и шли по ночному городу, теплый восточный ветер легонько обдувал, звуки улицы были притуплены, чтобы хорошо слышать смех Сынмина. Ещё бы за руку взять, но Чан не решался, хотя всякий раз, когда чужая ладонь была близка, он косил на неё взгляд.       Около одной из многоэтажек Сынмин останавливается, называя своим домом, и сжимает перед собой пакет с едой обеими руками. Чан бросает взгляд: точь в точь как бабулина, может только балконы не такие широкие и длинные. В одной из квартир этого здания и живёт Сынмин.       — Спасибо, что проводил, — Сынмин встаёт напротив и вскидывает голову, отбрасывая челку назад. Чану очень нравится этот жест, так как он открывает красивые глаза.       — Спасибо, что помог. Если честно, не думал, что ты согласишься. Ещё и целый день отстоять — ты мой герой, — Чан неловко смеётся, — надеюсь, твои родители не разозлятся, что тебя целый день не было дома.       — Они на работе до утра, — пожимает плечами Сынмин, наклонив голову на бок, отчего чёлка вновь съезжает на глаза. Пальцы щипает током, так хочется её убрать.       — Теперь я у тебя в должниках, но мне кажется такой подвиг ничем не отплатить, хотя... — Чан вдруг наклоняется вперёд, почти доставая макушкой асфальта, — Спасибо Сынмин-сонбенним, вы мне очень помогли сегодня.       Он быстро выпрямляется и не может сдержать смех: на лице парня нарисован ужас и трагедия в одном лице.       — Хён, ты чего?! — панически, бегая глазами вокруг, чтобы оценить, сколько людей это видело.       — Знал, что тебе придётся по вкусу, — не прекращает смеяться Чан, счастливый, что удалось одурачить школьника. Медаль тебе за это Бан Чан, буллишь подростков.       — Отвратительная шутка, — ни намека на улыбку, но Чан чувствует, что тот не злится, — это не считается.       — Тогда, — Чан задумывается нарочито, поднимая глаза в небо. Есть у него ещё одна идея, но это скорее его личный крест и скорее благодарность для него самого, — могу обнять? Мои объятия самые крепкие и теплые по эту сторону океана.       Он расправляет руки и играет бровью, мол пробуй, пока есть такая возможность, но Сынмин не торопится.       — Хорошо, обнимай.       Чан думает, что ослышался и даже ухом ведёт, прислушиваясь, но Сынмин стоит на месте и ждёт, всё теснее прижимая к груди пакет с едой. Можно? Можно обнять? Еще несколько минут назад он его за руку боялся взять, а тут целые объятия. Но он не тратит время на обдумывание «плохо или хорошо», а делает шаг и мягко обнимает парня, прижимая к себе. Они одного роста и, конечно жаль, что не ткнуть Сынмина лицом себе в грудь и типа случайно чмокнуть в макушку. Потому что подбородок упирается в плечо, а перед губами только шея, кожа которой заманчиво блестит в уличном свете.       От Сынмина ожидаемо пахнет всеми запахами ларька — такой запах слишком прилипчивый, даже если пару минут побудешь внутри, а тут целый день. Парень жмётся к нему доверчивым щенком (вспоминается брелок с собакой) и упирается подбородком в плечо. Спокойно, тепло, уютно.       — Мне понравился работать с тобой. Спасибо и пока, — быстро шепчет Сынмин задевая носом чаново ухо, затем отстраняется и бежит к подъезду, перед дверью помахав на прощание рукой. А Чан стоит и лыбится, как придурок, машет в ответ, а затем заряженный, словно и не отпахал целый день, мчится в общежитие, излучая в уличную синь всю энергию и эмоции.       Уже дома он проверяет телефон, где на экране светится входящее сообщение от Сынмина. Сынмина: «Спасибо за еду, Пончжанмача-бой » Сынмин: прикреплено фото.       На фото расставленная на столе еда из ларька, стакан воды и железные палочки, но Чан концентрируется на левом углу фотографии, где сынминовская рука делает пальцами «пис». Чан: «Приятного аппетита, Кимпаб-бой»

***

      Близится лето, а это значит, что близятся летние каникулы. Чан уже давно купил билеты, чтобы улететь к родителям на всё лето, о чем сейчас сильно жалел. Он соскучился по дому, но душа тоскливо хнычет, прося остаться в Корее.       Листая переписку, Чан обдумывает: не сильно ли нагло и навязчиво будет с его стороны пригласить Сынмина сходить куда-нибудь вместе покушать? Или нужно выдержать ещё неделю, а то и две? Ближе к вечеру, когда заниматься учебой стало невыносимо, он пишет парню с предложением пообедать в воскресенье. Ждёт ответ, отстукивая карандашом незатейливую мелодию и концентрируя взгляд на рабочей тетради. Сынмин: «Привет. В это воскресенье не получится. Я друзьям обещал сходит с торговый центр поиграть в автоматы»       Точно. У него есть друзья. Это логично. У Чана тоже есть, и наверное пора бы о нём вспомнить. Он быстро отвечает Сынмину, что ничего страшного (хотя страшное на самом деле есть) и желает хорошо повеселиться, сворачивает окно переписки и открывает другое.       При всём своем общительном характере, людей, которых он мог назвать было немного. Точнее он был один.       Дружить с Ли Минхо легко, хотя бы потому что, эта дружба их ничем не обязывает. Не нужно переписываться и созваниваться каждый день, обязательно спрашивать как дела, и встречаться через день. Обоих такое положение дел устраивало.       Чану немного стыдно, когда он видит дату последнего сообщения — месяц назад. Вообще он не был инициатором первых сообщений, Минхо всегда присылал что-то первым — фото, голосовое или видео; Чан отвечал и так завязывался разговор. Он уныло думает, что и в качалку он уже давно носа не показывал.       Хотя Минхо скорее всего тоже. Это именно Чан его уболтал ходить вместе, — тот не то, чтобы этим горел, другу хватало физических активностей в своем университете на факультете хореографии. Меж тем Минхо исправно посещал вместе с Чаном — один ходить отказывался.       Он пишет ему быстро сообщение, спрашивая, когда у друга будет свободный день. Отзыв приходит очень быстро — два выходных свободны. И Чан просит поставить себя в план на оба дня, чтобы облиться потом и умереть в понедельник от ломоты в мышцах.       Будние дни в университет проходят немного ленно, душновато (жара дикая, конечно). Он навещает бабулю, которая пышет бодростью и готова мчаться в бой. Только вызванный врач оставляет её до пятницы дома, чем насылает на себя кучу проклятий в свою сторону.       Правда до конца режимного срока она не высиживает, всё равно вопреки указаниям врача и строгому запрету Чана выходит и открывает свой ларек. Чан с ней даже не спорит, всё равно ни к чему не приведет. Бабуля всегда права.       Субботу он полностью посвящает Минхо, как и воскресенье, которое заканчивается легкой попойкой в общажной комнате Чана.       — Хорошо, тут у тебя. Одиночки есть, а нас по трое в комнате. Да и вход у вас свободный, — друг валится на заправленную кровать и пластается звездочкой. Он устал. Чан выжал из него все силы и энергию, заставляя отрабатывать упражнения, приговаривая «твой парень мне потом спасибо скажет», на что Минхо сострил: «спасибо он моей маме скажет, что она родила меня такого красивого».       — Настолько ужасное соседство? — Чан сгребает учебники в одну сторону, освобождая стол, и ставит на него купленные бутылки и еду.       — Хотелось бы получше, — морщится Минхо, приподнимаясь и подвигаясь к столу. Даже с кровати вставать не надо — сплошные удобства.       Они выпивают, чокнувшись бутылками за встречу, а затем Чан рассказывает о том, что у него происходило последний месяц. Упоминает в том числе и кимбап-боя, с опаской поглядывая на Минхо, чтобы оценить реакцию. — Из нашей старшей школы? — хмурится Минхо, — а как, говоришь, его зовут?       — Сынмин.       Бутылка Минхо выпадает из рук и чудом не разливается. Чан удивляется такой реакции.       — Это который Ким Сынмин что ли?       — Ну, могу фото показать, — Чан застенчиво открывает телефон и показывает фото профиля Кимбап-боя.       — Точно он! — Минхо шлепает себя по коленке, — вот это новости. Тебя не спрашиваю даже, помнишь или нет. Очевидно, что нет.       Грудь колет возмущением, но Минхо на самом деле прав. Это он был всезнающим и всевидящим и общался, кажется, со всей школой; со всем болтал, со всеми здоровался. Чан тоже со всеми здоровался, но чисто из-за этикета, а не потому что знал.       — Откуда ты его знаешь?       Минхо смотрит на него с поднятой бровью, мол чувак мы в одной школе учились, но понимает, что это не аргумент для человека, который и собственный класс не вспомнит.       — Он друг Хван Хёнджина, с которым я тусил — он тоже собирается поступать туда, куда и я. Мы до сих пор переписываемся, — Минхо откидывается назад, упираясь спиной в стену, — любопытный парень — это я уже про Сынмина. Тоже задрот по учебе, как и ты, но только более социальный.       Чан хмыкает: ну да, у него целых два лучших друга против одно его. Хочется многое расспросить, заполнить пробелы, чтобы не замечать, как легкие наполняются тяжелым воздухом сожаления. Если бы он был внимательнее, то возможность познакомиться с Сынмином у него была ещё два года назад.       Спасибо Минхо, что не задает уточняющих вопросов, на которые Чан бы затруднился сейчас дать ответ, хотя друг вполне мог бы сейчас прижать его к стенке и выпытать всё под угрозой смерти, а потом бы защекотал до икоты.       Они сидят ещё какое-то время, вспоминая школу: скорее больше вспоминает Минхо, так как Чану помимо учебы и вспомнить нечего, и расходятся под ночь.       — Когда улетаешь? — в дверях спрашивает Минхо, оборачиваясь.       — Через три недели, — в груди разливается холодная река.       — Хоть фото пришли. Бывай, — друг машет рукой и исчезает в темном коридоре.       А Чан запирается в комнате, прибирается, сметая обертку и пустые бутылки в ведро, открывает окно, чтобы проветрить помещение. Уборка на некоторое время оттесняет мысли о скором отъезде. А ведь ещё надо бабуле помощника найти, чтобы она не загнулась, пока его не будет. Она, конечно, женщина боевая, но и ей нужен отдых.       Телефон подсвечивается входящим сообщением: видимо, Минхо уже добрался до дома. Сынмин: «Я выиграл в автомате тебя» Сынмин: прикреплено фото.       На фото маленькая плюшевая игрушка волчонка. Улыбка против воли растягивается на губах, холодная река в легких заменяется теплым течением. Чан: «Я похож на волка?» Сынмин: «На милого» Сынмин: «Мне показалось, что этот на тебя похож» смайл рычащей собаки. Сынмин: «Как прошли выходные?»       Чан удобнее устраивается на кровати и расписывает оба дня, попутно спрашивая аналогичный вопрос у парня. Сон накрывает его ближе к часу ночи, когда приходит последнее сообщение от Сынмина с пожеланием спокойных снов. Сон действительно спокойный и безмятежный, как в детстве, когда ложишься после насыщенного дня в кровать, укрываешь себя одеялом и засыпаешь счастливым детским сном.

***

      Поиск помощника осложняется недовольством бабули, которая не хочет видеть незнакомые лица на кухне. Чану приходится подключить родителей к решению этого вопроса, чтобы хотя бы они повлияли на эту несносную женщину, и в итоге она сдаётся, правда обижается потом ещё неделю на внука и заставляет резать лук килограммами, словно у них открылась неделя французского лукового супа.       Чан жалуется на ситуацию Сынмину, когда тот однажды вечером приходит его навестить перед закрытием. Просто так. Но Чан так этому рад, что не может сдержать ни улыбки, ни распирающего грудь счастья.       — А ты где будешь? — задает уточняющий вопрос Сынмин, поднимая на него серьезный взгляд.       — Я улетаю к родителям в Австралию на лето. Вернусь к середине августа, — Чану же не кажется, что в глазах напротив проскользнула грусть? Или он подменяет свои эмоции на чужие, и ему хочется увидеть грусть?       — О, понятно, — Сынмин откидывает челку назад и моргает, его руки скрещены на груди, — меня тоже на лето увозят. У родителей отпуск, и мы собираемся кататься по родственникам, а затем закончить всё поездкой на Чеджу.       — А вернетесь когда? — Чан не дышит. Ладно, возможно эта информация немного облегчает ему жизнь. Раз Сынмина тоже не будет в городе, то он может спокойно улететь.       — Ближе к началу учебных дней. Не знаю пока, — парень пожимает плечами и пинает носком кроссовка камешек под ногами. Его так хочется обнять и прижать к себе, растормошить волосы на затылке.       — Подожди пару минут и я тебя провожу.       Сынмин кивает, и Чан в следующее мгновение срывается к бабуле. На метеоритной тяге он заканчивает все дела: составляет посуду, выносит мусор, прикрывает неприкрытое. Бабуля ворчит, мол чего он так распетушился, но когда выходит на улице и видит стоящего рядом Сынмина, то всё понимает и вздыхает громким шепотом «молодёжь».       Дорогу до дома парня Чан помнит, лучше, чем до бабули, и специально ведет Сынмина окольными путями, чтобы побыть чуть дольше вместе. Его заваливают вопросами об Австралии, о быте, культуре, еде, погоде — да вообще обо всём, что в принципе можно узнать из интернета, но Сынмину интересней услышать это от Чана, а тот и рад стараться.       Прощаются быстро, всего лишь помахав друг другу руками. Чан ждёт, когда Сынмин зайдет в подъезд, и только потом уходит к себе. Груз на его плечах стал чуть легче.

***

      Дни до отлета летят с бешеной скоростью.       Он нашел бабуле помощника: знакомый с общаги согласился подработать. Потом пришлось завершить все дела в университете и общежитии. Побегать по родственникам, что хотели передать гостинцы его родителям, а ещё собрать сумку, купить новых вещей и прочее маловажное, но тоже отнимающее время.       Сынмина вживую он видел лишь пару раз: у парня тоже наступила жаркая пора (во всех смыслах) в школе. Они стали реже переписываться, что приносило в жизнь Чана лишь больше уныния. Чан: «Завтра самолет» Сынмин: «О, не смогу тебя проводить. Прости» Чан: «А ты бы пришел?» Сынмин: «Конечно» смайл лающей собаки. Чан: «Рейс рано утром, не переживай» Чан: «Хорошо тебе закончить семестр. И хорошо отдохнуть после него» Сынмин: «Спасибо, хён» Сынмин: «Тебе тоже хорошо отдохнуть»       Чан кладёт телефон себе на грудь. Мысль о том, что Сынмин допускал мысль его проводить, приятно греет душу.       День перед перелетом всегда какой-то нервный, загруженный, суетливый. Чан уже трижды пересобрал сумку, чтобы вместить всё, что он хотел с собой взять. Перепроверил на несколько раз документы. Он смирился с мыслью отлета, но сердце всё равно ещё оставалось здесь. Телефон громко пищит. Сынмин: «Мы же будем продолжать общаться? Или в Австралии у тебя не будет возможности?»       Чан чертыхается. Он такой мысли и не допускал, что прекратит общение! Ему хватает того, что он не увидит парня вживую два месяца! Писать он ему собирался чуть ли не каждый день, чтобы хотя как-то восполнить потерю. Чан: «Конечно, будем! Там есть Интернет, Сынмин-и» смеющийся смайл Сынмин: смайл гневно рычащей собаки Чан: «Прости. Но это было смешно» Чан: «Завалю тебя фотографиями Австралии. Замучаешься смотреть» Сынмин: «Я не против. Отвечу тебе тем же на Чеджу»

*** ***

      Австралия встречает его сухим теплом, хотя календарно сейчас идёт зима, но у этой страны свои правила.       Первые две недели исчезают под июньским солнцем и встречами с друзьями, знакомыми, домашними посиделками с семьёй, и рассказами о жизни в Сеуле. Следующие недели уходят на прогулки по городу, пляжи, поездки в места отдыха с семьёй, совсем как в школе, но всё равно немного иначе. Сейчас он чувствует себя взрослым и старается забрать у родителей часть забот, чтобы не выглядеть нахлебником. Он не привык сидеть без дела.       К середине июля заканчивается учеба у Сынмина, о чем он сразу же докладывает Чану, прикрепляя фото с листом оценок — везде отлично. Парень говорит, что через пару дней они выезжают до бабушек и дедушек, и что в дороге может рваться связь. Чан хвалит за хорошие оценки и желает приятной поездки.       Он и в самом деле скидывает Сынмину тонну фотографий — в жизни столько не фотографировал. Это замечает и сестра, и мама.       — Кому ты всё там фотографируешь и снимаешь? — подозрительно щуря глаза, подкатывает к нему Ханна, укладывая жесткие локти на его плечи.       — Другу, — отвечает Чан, быстренько прикрывая окошко Какао.       — Ну-ну.       Чан только надеется, что у Сынмина есть свободное время, чтобы всё посмотреть.       Июль чуть холоднее июня, но всё равно достаточно тепло, чтобы ходить в майках и шортах, и тратить на себя уйму spf-крема. Пусть в душе у него сейчас ведьминский шабаш от непонятных чувств, тем не менее дома всё равно хорошо, приятно, умиротворенно. Он действительно соскучился по родным, собаке и взбалмошным брату и сестре. По теплой Австралии, запаху морю и даже еде, хотя корейская всё равно ему нравилась больше.       Купленные билеты в Корею греют Чана своим существованием, и чем ближе дата, тем трепетнее становится её ожидать.       В начале августа Сынмин пишет, что его поездка на Чеджу отменяется — родителей вызвали на работу, поэтому следующие две недели он проведет дома за подготовкой к школе и грядущим промежуточным тестам и экзаменам. Чан как может его поддерживает, даже скидывает видео с бегающей за мячиком Берри, чтобы немного развеселить парня. И ещё более отчаянно хочет вернуться в Корею.       Все их переписки пропитаны грустью со стороны Сынмина — буквально читается между строк и в грустных смайлах. Чан списывает это на то, что парень лишился заветного отдыха и поэтому переживает и грустит. Он был тоже грустил, если вот так отменились планы, на которые он рассчитывал.       До отлета остается несколько дней, когда в Какао приходит сообщение. Сынмин пишет ни с того, ни с сего. И вообще достаточно поздно уже для переписок.       Возможно парень увидел, что Чан в сети — скидывал фотки Минхо, — и решил написать. Сынмин: «Могу тебе позвонить?»       От просьбы бросает в жар. Чан и сам думал несколько раз попросить позвонить, но не мог набраться смелости, да боялся навязчивым показаться. Время на часах час ночи, в Корее сейчас вроде на час меньше. Почему он не спит? Что-то случилось плохое или наоборот хорошее, и Сынмин хочет этим поделиться? Хотя что хорошего может произойти в полночь? Чан: «Я наберу»       Он быстро натягивает толстовку и спортивные штаны и тихонько пробирается по спящему дому к выходу во двор. Там находит свои детский качели, которые папа установил, когда ему было пять, и они отслужили свою службу и сестре, и брату. И вот Чан снова на них.       Сначала он успокаивает сердце, медленно делая вдох и выдох, пару раз кашляет, прочищая горло, и звонит через Какао. Роуминг обойдётся сильно дороже.       После пару гудков следует ответ.       — Привет, хён.       Сквозь шум в динамике слышится голос Сынмина — тихий и как будто уставший. Чан сильнее прижимает телефон к уху.       — Привет! — его голос звучит в сравнении слишком весело.       Они молчат какое-то время. Чан не решает продолжить, потому что не может понять мотивы и настроение, а следовательно не может выработать стратегию. Только легкие почему-то словно песком наполняются в плохом предчувствии — кажется, случилось что-то плохое.       — Спасибо, что согласился и извини, что отвлекаю, — наконец, говорит Сынмин после тяжелого вздоха. В голосе чувствуется благодарность граничащая с каким-то надрывом — он словно дрожит. Сынмин что... плакал?       — У тебя что-то случилось? — осторожно спрашивает Чан и набрасывает на голову капюшон, чтобы снизить уровень шум улицы и лучше слышать собеседника. В разговоре снова повисает тишина. Очевидно что-то случилось, и Чан терпеливо ждет, давая собраться с мыслями. А сам пытается совладать с паникой и тем фактом, что он отвратительно успокаивает людей.       — Случилось, — голос становится тверже и сильнее, а перед следующей фразой глубокий вдох — я расстался с парнем.       У Чана в миг рушится вселенная. Он неосознанно задерживает дыхание, глаза распахиваются, в руках исчезает сила — телефон почти выскальзывает, но капюшон его тормозит.       Расстался? С парнем? Раз расстался, то получается до этого встречался?       Почему Чан об этом не знал? Да он даже не предполагал такой возможности, что Сынмин может быть занят и уже с кем-то встречается. Ведь Чан не спрашивал это напрямую, а ему не говорили. Перед глазами стоит образ улыбающегося Сынмина в школьной форме, который протягивает ему деньги, а за спиной стоит кто-то чьего лица не видно. Черт, старшая школа: конечно, у него могли быть отношения, возможно и не одни. Даже у Чана они типа были, но быстро разбежались из-за сильной опеки с его стороны.       Мысли дробятся, крошатся, бьются, и его молчание уже неприлично долгое, раз Сынмин грустно спрашивает:       — Перестанешь со мной общаться?       — Что? Нет! — спешно восклицает Чан, впиваясь пальцами в телефон, а второй рукой в цепь качели до боли. — Это было неожиданно.       — Прости, надо было раньше сказать, — в динамике слышится шум, точно шуршит подушка или одеяло. А где вообще сейчас Ким Сынмин? Он же не бродит по ночному городу или не стоит где-нибудь на мосту? Хотя звука улицы не слышно, конечно.       — Ты дома? — дублирует мысленный вопрос.       — Да. Родители на смене, я один, — последнее слово звучит так тоскливо, что у Чана руки чешутся обнять это чудо. Но он всё еще в Австралии! Впрочем, он успокаивается, что парень дома. Относительная безопасность.       — Расскажешь подробнее?       Хочет ли Чан знать подробности? Пока что он хочет сделать отбивную из неизвестного ему парня. Непонятно, почему расстались, но начистить морду хочется, чтобы неповадно было грустить Ким Сынмина.       — Если ты собрался меня жалеть, то нет. Мне хватает Чонина с Хёнджином.       — Не буду, — а так хочется! , — по крайней мере постараюсь.       Сынмин некоторое время молчит, собираясь с мыслями. Чан кусает губы, сдирая тонкую кожицу, и обдумывает ситуацию. Мысль о том, что получается сейчас Сынмин свободен, шлется в чертоги чтобы не заполнять эфир своей надеждой. Об этом он подумает позже, сейчас главное выслушать понять и словесно обнять.       — На самом деле, — начинает Сынмин, и Чан пропускает вдох, — ничего такого. Мы давно уже ссорились, и сегодня просто настал апогей.       — Ссорились?       — Да. Точнее, — неловкая пауза, — мне кажется, я его бесил. В определенные моменты я могу быть… несносным и бесячим.       — Не замечал за тобой, — Чан хмурится.       — Я не знаком с тобой так близко, хён, чтобы показывать свою настоящую натуру, — грустный смешок, порождающий отчаянное желание узнать «настоящую натуру».       — В чем заключается бесячесть?       — У меня частые перепады настроения, — Чан кивает — это вообще нормально для его возраста, — порой я одержим объятиями и могут быть очень навязчивым, даже друзья от меня бегают.        В этом замечен тоже не был, да Чан бы и не отказался, чтобы его тискали. Всё же они слишком мало друг друга знают. И о друг друге тоже. Интересно, что Сынмин думает о нем?       — Прямолинейный и любитель планировать. Ненавижу, когда что-то идет не по плану. И если меня не предупредить о чем-то даже не самом важном, то я буду злиться и язвить. И я придаю много значения важным датам.       Ну про планирование Чан, допустим, догадывался. Все же они познакомились благодаря этой особенности — дважды в неделю в одно и тоже время. Сынмин замолкает.       — То есть проблемы были только с тобой? — уточняет Чан.       — Эээ. Он — хороший. Не знаю, как он так долго терпел меня!       — Хэй. Что значит терпел! — возмущается Чан! — в отношениях никто никого не должен терпеть.       — Я правда, не знаю, что сказать о нем плохого. Этого просто нет.       — Ты любил его? — на выдохе задает вопрос Чан, ощущая как в животе туго натягивается тетива.       — Да, думаю да, — через паузу отвечает Сынмин, голос немного дрожит. Тетива резко отпускается, больно ударяя ребра. Черт, Чан совсем не знает, что делать в таких ситуациях.       — Ты позвонил не тому человеку, — грустно произносит Чан. Он и сам готов зареветь, точно боль из груди Сынмина пересадили ему, — я не умею утешать и находить слова поддержки. Мой друг говорит, что в таких вещах я палка-копалка, и единственное, что с меня можно взять — так это объятия.       — Я бы хотел, чтобы ты меня сейчас обнял.       Черт, его сердце сегодня точно остановится, если Сынмин продолжит говорить такие вещи. Почему ночью это всё ощущается так остро.       — Как только вернусь, заобнимаю, — тихим вкрадчивым голосом обещает Чан, в красках представляя эту картину. Через паузу добавляет: — если ты хочешь поплакать, то не стесняйся, и выплакай всё, что есть, чтобы завтра об этом не вспоминать. Я пока могу рассказать, как меня перепрыгнул кенгуру.       — Рассказывай, — в голосе чувствуется намек на улыбку.       И Чан во всех красках рассказывает, как вчера в зоопарке, ему посчастливилось стать тем человеком, через которого перепрыгнул кенгуру. Затем он сбивается на тему пляжей, семьи, собаки, дома. И говорит, говорит, прислушиваясь к прерывистому дыханию и коротким смешкам.       — Спасибо, — говорит Сынмин, когда поток историй заканчивается. — мне стало легче.       — Я рад, что получилось тебя отвлечь, — улыбается Чан в динамик и прислоняется виском к холодной цепи качели. — Что тебе сейчас ещё может помочь?       — Твоя улыбка, — не раздумывая и секунды, зеркалит Сынмин его ответ когда-то.       Чан замирает, вдруг осознавая, что ещё ни разу не отправлял свои фотографии. Неловко, конечно.       — Не рассчитывай на видео-звонок, я сижу на улице во тьме. Но фото сделаю, как зайду в дом.       — Спасибо, — запальчиво, но искренне благодарит Сынмин, в голосе чувствуется лёгкость, — за фото и вообще… за всё.       — Тебе пора спать, — Чан не спрашивает, а утверждает, у них там уже час ночи!       — Это точно, но я дождусь фото.       — Хорошо, тогда спокойной ночи?       — Спокойной ночи, хён.       Чан сбрасывает звонок, с минуту сидит, не двигаясь, вглядываясь в темноту перед собой, в ушах — белый шум. Много эмоций для одного телефонного разговора.       Мысль о том, что Сынмин ждет, заставляет его подскочить и рвануть домой.       Он долго пытается найти нормальный ракурс, и освещение, и себя бы нормального еще найти. Лицо немного осунувшееся, и волосы довольно жиденькие, пусть и кучерявятся, но смотрятся отвратительно, как не уложи, нос еще этот блестит.       В итоге Чан сдается и отправляет первую попавшуюся из десятка. Сынмин: «Ты милый» Чан: «Не утешай меня. Выгляжу так, словно на мне мешки таскали» Сынмин: «Просто тебе надо найти свой ракурс. Я тебе потом помогу» Сынмин: «спасибо, хён» Сынмин: «Спокойной ночи» Смайл спящей собаки Чан: «Спокойной ночи» обнимающий смайл.       Телефон ставится на зарядку.       Сон не хочет приходить, и у Чана есть всё время ночи, чтобы обдумать новую информацию.       Сынмин встречался с парнем. Что главнее в этой конструкции: встречался или с парнем?       Чан делает вывод, что оба слова ему не нравятся, но у «встречался» хотя бы прошлое время. И почему у него не хватило ума спросить у Сынмина о том, состоит ли он в отношениях или нет. Вообще можно задавать такие вопросы парню, с которым познакомился в ларьке уличной еды, продавая ему кимбап?       Кто он сейчас для Сынмина? Просто прикольный хён, с которым классно переписываться и получать поддержку? Можно ли их назвать друзьями?       Вообще за весь разговор у Чана возникло ощущение, что он разговаривает не со школьником и даже не со студентом, а человеком взрослым и серьезным. Словно школьники не могут так сильно переживать расставание, и это функция доступна для взрослых людей. Задней мыслью Чан понимает, что судит по себе: его сердце в школе не разбивали, поэтому он и относится к этому, как к какой-то мелочи.       В общем такую серьёзную сторону Сынмина он еще не знает. Хотя, как оказалось, он много чего не знает.       В памяти всплывают слова Сынмина о себе, и в груди какое-то чудовище урчит против.       У Чана тоже есть свои проблемки. В университете с ним немного побаиваются брать совместные проекты, так как он очень требовательный и жёсткий. Конечно, это балансируется исполнительностью. Только вот подбирать слова ему сложно, чтобы человека не обидеть. Чан признает, что у него есть проблемы и с гневом, и с излишним перфекционизмом, но работать с этим не собирается. Попросту было не нужно.       В окно стали пробиваться первые лучи солнца, когда Чан, наконец, засыпает, сморенный мыслью, что что бы там не говорил Сынмин, он всё равно хочет узнать его поближе.

***

       Корея встречает Чана жаркой, душной, вязкой погодой. Солнце словно хочет выжечь его своими лучами. По прогнозу на завтра стоит ливень, значит сегодня будет кульминация душного и влажного пекла.       С Чана три пота стекает, пока он добирается до общаги: два от жары, один от количества багажа. Напихали ему всякого, начиная от подарков для него самого и заканчивая ответными подарками родственникам. Он отстаивает очередь в общежитии, чтобы получить заветный ключ, и когда заваливается в комнату, то блаженно растягивается на холодной кровати. Всё же запечатать листами окно было его лучшим решением. Комната не нагрелась сильно.       На экране мигает сообщение от Сынмина с «Хён, ты прилетел?», но у Чана не доходили руки ответить, всегда что-то отвлекало и требовало внимания. Теперь, наконец, можно и отписаться всем.       Он отписывается сначала родителям, бабуле и знакомым из Австралии, а затем открывает диалог с Сынмином, и замечает там ещё пару сообщений, которые не высветились. Сынмин: «Табло аэропорта на сайте показывает, что вы приземлились» Сынмин: «Надеюсь, что у тебя всё хорошо. И ты скоро доберешься до общежития» Чан: «Да, мы приземлились. Я уже в общежитии» Чан: «Извини, что не отвечал так долго. Ни секунды времени не было» Чан: «И чего у вас тут так жарко? Я чуть не сдох, пока добрался»       Сообщение тут же оказываются прочитанными, а карандашик дергается, показывая, что собеседник набирает ответ. Сынмин: «С возвращением!» Смайл прыгающей собаки. Сынмин: «Последняя неделя выдалась жаркой. Мне несколько раз разрешали ездить с друзьями к морю»       Чан закусывает губу — ему бы тоже хотелось поехать с Сынмином на море. Сынмин: «В общем, я рад, что ты приехал. Отдыхай» смайл улыбающейся собаки.       Рассматривая смайл, Чан борется внутри с собой, раздумывая стоит ли отправлять своё фото, которое он сделал в самолете, или нет. Его же не просили, но он так удачно на нём вышел — аж самому понравилось. Чан: отправлено фото Чан: «Это в самолете» Сынмин: «Ты милый» Сынмин: «Стоп» Сынмин: «Ты проколол ухо?» смайл с шокированной собакой.       Размякший на «ты милый» Чан внезапно чертыхается и тянется рукой к уху, на котором в Австралии сделал один прокол в мочку и два в хряще. Он, возможно, сам бы никогда не решился, если бы Ханна, узнав о его желании, не затащила в пирсинг-салон и под угрозой «заставлю Берри лизать тебя без остановки» заставила сделать проколы. Чан был благодарен сестре, потому что ему нравилось, как выглядели серьги в его ушах. Правда ей он об этом не сказал. Чан: «Да. Сестра затащила в салон» Чан: «Не нравится?» Сынмин: «Нравится. Тебе идет.» Сынмин: «Просто неожиданно» Чан: довольный смайл       Сынмин больше не отвечает.       Чан разбросав вещи и поставив телефон на зарядку, уходит в душ, планируя там застрять до самого вечера, пока не похолодает.       Когда он возвращается, то Какао светятся гневными сообщениями от Минхо. Вот ему-то он написать забыл, и тут же реабилитируется.       К бабуле заруливает поздно вечером, когда ларёк уже закрыт, а сама она чинно валяется на диване, чтобы не тревожить уставшую спину. Они долго обнимаются, Чан выкладывает ей гостинцы с Австралии и рассказывает семейные новости.       — Кимбапчик твой почти не приходил, — сузив глаза, замечает бабуля с плутоватой улыбкой на губах.       — Так каникулы же, — безмятежно отвечает Чан, не поддаваясь на провокацию. — Школьников должно было стать меньше.       — Это да. Зато туристов больше, но мы с Чанбин-и выстояли, — сжав ладонь в кулак, бабуля поднимает руку на манер супермэна. — парнишку ты мне хорошего нашел. Работящий, любящий поболтать, ответственный, всех девчонок закадрил. Они только у нас отоваривались.       Бабуля искрится от счастья, а Чан подумывает купить Чанбину что-нибудь из еды, чтобы отблагодарить за помощь. Они прощаются ближе к десяти вечера, только вместо общежития Чан идёт в совершенно другое место. Ноги сами его ведут туда.       Перед домом Сынмина он оказывается в рекордные 15 минут. Чан: «Окна твоей комнаты выходят на дорогу?»       Сынмин отвечает мгновенно, словно сидел с телефоном и ждал. Сынмин: «Да, а что?» Чан: «Выглянешь в окно? А какой этаж?» Сынмин: «Пятый» Сынмин: «Ты стоишь у моего дома?» Чан: «Выгляни»       Он отсчитывает пять этажей и внимательно всматривается в линию окон. В окне с правого края загорается свет, но там никого не появляется. Затем загорается ровно посередине, и через минуту там начинает маячить лицо.       Чан машет рукой, привлекая к себе внимание. Далековато, но спасибо ночи на улице и холодному свету в комнате - очертания он видит достаточно четко. И темноволосую макушку. На душе немного теплеет. От созерцания его отвлекает звонок.       — Ты чего здесь забыл? — запальчиво спрашивает Сынмин. Чан видит, как силуэт в окне суетится, стараясь поближе прижаться к стеклу. От мягкого голоса парня в груди разливается теплая река, затапливая все внутри.       — Шёл мимо, — безбожно врет Чан, и не может сдержать улыбки, когда слышит в ответ фырканье — не поверил.       — Я не смогу выйти. У нас гости, — грустно сообщает Сынмин. Чан видит как он наклоняет голову на бок, а ещё видит, как его ладонь прижимается к стеклу. Почему-то в голову приходит ассоциация с разлученными влюблёнными, которым не дают быть вместе.       — Не страшно. Я просто хотел тебя увидеть. Хотя бы так, — пожимает плечами Чан, которому действительно этого достаточно. Он не видел парня почти два месяца, и согласен даже на такую мелочь. Сынмин громко молчит в динамик, завязывая своим молчанием узел в животе Чана.       — Ты выйдешь на работу? — наконец, спрашивает он.       — Бабуля сказала, что они договорились с Чанбином работать до конца сентября. Так что пока нет. Если только не попросят подменить. Всецело отдамся учебе.       — Он милый. Сказал, что у меня щенячья улыбка.       — Чанбин?       — Ага.       Теплая речка чуть бурлит внутри, как джакузи. Она против, чтобы кто-то делал комплименту Сынмину, кто не Чан.       — Начинается пора тестов и экзаменов. У меня будет мало свободного времени, — с грустью сообщает Сынмин. Ладонь исчезает со стекла, а сам он становится ниже. Чан напрягает зрение, чтобы разглядеть, как парень укладывает голову на подоконник.       — Буду тебя поддерживать изо всех сил, — Чан вскидывает руку с кулаком вверх, аля «файтин». В динамике слышится фырк. — Ты справишься, я в тебя верю.       — Спасибо, хён.       Они снова замолкают. Чан обдумывает, как бы получше предложить встретиться, но язык какой-то неповоротливый и не слушается. Он совсем не умеет приглашать на свидания. Точнее на дружеские встречи.       — Ты завтра занят? — первым спрашивает Сынмин. Задумавшийся Чан отвечает не сразу.       — Первую половину дня — да. Надо решить вопросы с универом, встретиться с Минхо, постираться, купить и приготовить еды. Хотя возможно это растянется на целый день. Не знаю.       — Понятно, — ответ пропитан грустью.       — Ты хотел встретиться? — Чан дыхание задерживает от своей смелости, и даже немного зажмуривается. Он надеется, что у Сынмина не самое хорошее зрение, чтобы это увидеть.       — Был бы не против.       Слова окрыляют. Чан готов плюнуть на все дела (кроме Минхо, на него лучше не плевать, если не хочешь, чтобы прилетело в ответ), и целый день провести с Сынмином. Но понимает, что сам же себя сожрет, если не сделает то, что запланировано. Впрочем.       — Я попробую расквитаться с универом, Минхо и стиркой до пяти вечера. А потом, — он кашляет говорить неловко. Он словно действительно его на свидание приглашает, — если ты составишь мне компанию, то можем сходить в магазин и вместе приготовить еды. Боюсь, что прогулку по паркам пока предложить не могу.       — Я согласен, — Сынмин, кажется, только и ждал того, когда Чан закончит говорить, чтобы ответить.       За спиной появляются ещё два крыла, готовые его вознести до пятого этажа.       — Напишу тебе завтра, ближе к пяти.       — Адрес общаги скинешь?       — Ага. Я пойду. Спокойной ночи заранее, — Чан внимательно всматривается в силуэт, который приподнимается и машет ему рукой. Он машет в ответ.       — Спокойной, хён.       Звонок сбрасывают одновременно. Чан ещё некоторое время стоит, пока темноволосая макушка не исчезает и с поля зрения. Свет гаснет, а он, засунув руки в карманы шорт, быстрым шагом идёт к общаге, трепетно обдумывая план завтрашнего дня.

***

      Следующий день выдаётся суматошным и суетливым до скрежета зубов — Чан такие не любит. С уборкой, стиркой и универом он расправляется ближе к обеду, а там сразу же в комнату заваливается Минхо и, не терпя отказов, заставляет рассказать о проведенных каникулах. Язык к концу беседы просто отваливается. Минхо делится своими скудными занятиями, которые сплошь были заняты подготовкой к какому-то супер-пупер фестивалю, где он выступает и куда «Ты, Чан, обязательно придешь!».       Чан спохватывается к половине шестого, когда Какао подсвечивается сообщение от Сынмина «Стою у общежития». Блин, а он даже забыл предупредить, хорошо что адрес скинул вечером, но грудину всё равно греет, что парень пришёл сам, не дожидаясь отмашки.       Чан на пинках выталкивает Минхо, который и сам, впрочем, уже навострил лыжи — у него вечерняя тренировка. На крыльце они встречаются все втроем.       Сынмин в лёгкой белой футболке и шортах до колена — выглядит настоящим школьником. Минхо замирает, когда замечает его, а потом поджимает губы и смотрит на Чана с хитрым прищуром, аля “ я выбью из тебя всю душу, но заставляю рассказать, что этот парень здесь делает». Чан делает вид, что ничего не понимает.       — Привет, Минхо-хён, — меж тем здоровается Сынмин, склоняясь в поклоне.       — Привет, — задорно здоровается Минхо. — Вы знакомы? Как неожиданно!.       Он глушит смешки в ладоне и не реагирует на активные тычки по почкам от Чана, намекающие на то, что пора валить.       — Минхо, тебе пора. Тренировка!       — Ага. Хорошего вам вечера, — харя Минхо буквально лоснится от коварства и плутовства, но он не дурак, и быстренько попрощавшись, сбегает. Кажется, неприятного разговора не избежать. Минхо душу из него вывернет, ещё и потопчется сверху.       Чан просит подождать его ещё пять минут, и несется обратно, потому что пока выгонял друга, забыл рюкзак и холдер с карточками и деньгами.       Они идут в ближайший большой магазин, где можно закупиться всем от овощей до туалетной бумаги. Вроде бы обещали дождь, но день солнечный, приятный, не сильно жаркий. В магазине Чан делится своим списком продуктов, и они вместе перемещаются из отдела в отдел, где он узнаёт ещё одну особенность Сынмина.       Парень слишком тщательно относится к выбору продуктов. Большую часть того, что Чан положил в тележку, было вытащено с брезгливым выражением лица и емким «Хён, тут плохой состав». Обычно поход в магазин занимал минут двадцать, сегодня же они провели в его стенах почти час, потому что Сынмин внимательно читал каждую этикетку и тыкал Чана носом, когда тот не смотрел на срок годности продуктов и брал то, где уже вышли сроки.       Если бы себе такое поведение позволил Минхо, то Чан уже превратился в дьявола, вывалил бы продукты из тележки и ушел. Порой терпением он не обладал. Но с Сынмином он готов стоять хоть вечность вот так у молочного холодильника и заглядывать тому за плечо, пока парень занимается поиском срока годности.       — Извини, я занудный, — просит прощения Сынмин, когда они, наконец, доходят до кассы.       — Зато теперь у меня будет полно свежей и полезной еды, — весело отзывается Чан, подмигивая. — Когда беру продукты для бабули и ларька, то всегда проверяю состав и сроки, а для себя — не заморачиваюсь.       — Полезно есть — важно, — Сынмин хмурит нос, по которому так хочется щелкнуть. Чан и щелкает, — хочешь виноград? Я видел во фруктовом отделе свежий привоз фиолетового винограда.       — Не, в зубах застрянет, а я зубную щетку не взял, — совершенно серьёзно говорит Сынмин, а Чан почему-то не может сдержать смеха.       — Прости, не хотел. Просто ты слишком серьёзен, ахах.       Сынмин не обижается. По крайней мере не показывает этого, зато начинает рассказывать про уход за брекетами.       Из магазина они выходят с четырьмя пакетами, один из которых Сынмин выбил для себя, хотя Чан не планировал делиться. На улице дует легкий ветерок и как будто бы холодает, то ли от того, что вечер, то ли от того, что погода портится.       Чан очень волнуется перед тем, как запустить Сынмина в свою комнату. Конечно, это не дом и не квартира, но это комната — его личное пространство. И в него он впускает Сынмина.       Парень оценивает быстрым взглядом комнату, комментируя емким «мило», и помогает сложить часть продукты в маленький холодильник. Со второй частью продуктов они идут на кухню.       Несмотря на то, что в общежитие вновь заселяются все живущие, сейчас в коридорах пусто, и на кухне тоже. Для них — это на руку. Чан неторопливо рассказывает про Австралию (думая о том, что Сынмину приятнее рассказывать, чем Минхо), о семье, о море, о перелетах. Сынмин не даёт разговору затухнуть, всегда спрашивая или что-то уточняя, чтобы раскрыть для себя тему полностью.       Пока мясо тушится, а остальная работа переделана, они прислоняются к подоконнику. Стоят совсем близко, Чан чувствует теплую кожу руки парня. Он забывается, продолжая что-то рассказывать и одним глазом поглядывать за сковородкой, и обрывается на полуслове, когда чувствует легкое прикосновение к уху. Замирает, боясь спугнуть, и чуть ли не мурлычет на ласку — Сынмин сосредоточенно трогает его сережки.       — Они красивые, — восхищенно выдыхает, и Чан надеется, что его ухо не слишком покраснело. Теплые пальцы скользят по хрящику, очерчивают контуры тонких колец на нем, затем спускаются к основной серьге с висящим крестиком.       — Ханна выбирала, — еле слышно отвечает Чан и не сдерживает разочарованного вздоха, когда Сынмин убирает руку.       — Надо проверить мясо.       «Ну его это мясо, потрогай ещё раз», — сердито думает Чан, наблюдая за тем, как парень ловко орудует лопаткой, пока мясо пышет на него паром. Интересно, у него щёки покраснели от пара или от того, что трогал его ухо? Чану нравится второй вариант.       Закончив с готовкой, Чан просит отнести готовую еду к нему в комнату, пока сам остаётся мыть посуду, и как только с ней покончено, присоединяется к парню.       Сынмин сидит на его кровати, сложив ноги кузнечиком — это одна из самых милых картин, что он видел.       — Поужинаешь со мной?       — Я всё ещё в брекетах, и всё еще без щетки, — Сынмин указывает на свой рот. Чан бы предложил свою, но боится, что это слишком негигиенично, — но ты кушай. Я просто рядом посижу. Могу рассказать пока о своём коротком путешествии.       — Давай.       Если Чан рассказывал о своих приключениях довольно сухо и сбито, то у Сынмина речь льётся ладно, правильно и структурировано, а ещё он так шутит, что вкупе с его каменным лицом невозможно не засмеяться. Чан был трижды в шаге от того, чтобы умереть от закупоривания дыхательных путей едой. А ведь у парня каникулы меньше, а по насыщенности рассказа ощущение, что это он провел два месяца в Австралии, а не катался по родственникам.       Около девяти вечера Сынмин начинает собираться домой, и Чан вызывается его проводить. На улице уже темно, шумно и ветер усиливается: Сынмин просит что-нибудь теплое у Чана, чтобы не замерзнуть, и тот делится своей ветровкой.       Проходя мимо пешеходной улицы, парень вдруг тормозит, заставляя и Чана тоже остановиться и проследить за его взглядом. Там около афишной тумбы маленькая толпа народа и группа из нескольких танцующих ребят. Неплохо танцующих.       Чан мельком оборачивается на Сынмина и хмурится: взгляд у парня тяжёлый и тоскливый, словно увидел что-то неприятное, что… Чан снова оборачивается на танцоров, оценивая их возраст — в целом похожи на школьников или на первокурсников.       — Что такое? — позволяет себе вопрос Чан, хотя кажется догадывается.       — Да так, — дёргает плечом Сынмин, моргает пару раз и продолжает свой путь, как ни в чем не бывало. У Чана скручивает кишки от безысходности в любимом голосе.       — Там был он? — позволяет себе второй вопрос Чан, Сынмин кивает, и он не находит ничего лучше, чем взять его за руку — теплую и худую, и крепко сжать.       Парень резко останавливается, смотрит на руки, а затем немного возмущенно вменяет Чану:       — Ты обещал меня заобнимать, когда прилетишь!       — О, — Чан теряется от такого напора, — а можно?       — Нужно!       И Сынмина тут же притягивают к себе и крепко обнимают. До хруста в ребрах. До выталкивания из головы всех плохих мыслей. Сынмин цепляется пальцами за его кофту и упирается лбом в плечо, подставляя взору незащищенную шею. Чан сглатывает, принюхиваясь к запаху Сынмина, который смешивается с его собственным запахом на ветровке — это уже как-то слишком.       Долго ли они стоят? Непонятно. Песня у танцоров меняется вроде трижды, и когда включается четвертая, Сынмин отступает назад, выпутываясь из объятий. Глаза сухие — это радует.       Чан снова берет его за руку и ведет домой. Всю дорогу они молчат, но это не неловкое молчание, а доверительное. Мало с кем комфортно молчать. Чану вот с Сынмином комфортно, остаётся надеятся, что и в обратную сторону комфортно тоже.       Около дома Сынмин возвращает ветровку.       — Спасибо, что провел эти полдня со мной. Я был рад тебя видеть, — отбрасывая чёлку назад, говорит Сынмин.       — Я тоже, — мягко улыбается Чан, — спишемся?       — Обязательно. Пока, хён, — Сынмин машет рукой и бежит к подъезду — ветер усиливается, а стоять в одной футболке и шортах неприятно холодно.       Чан поднимает руку, чтобы помахать ответ. Дожидается, когда закроется дверь подъезда и когда на пятом этаже зажжется светом окно посередине, и только тогда уходит.       В общежитие он успевает заскочить за секунду до начала проливного ливня.

***

      Учеба начинается как-то очень внезапно. Нападет из-за угла. Предательски забивает собой всё свободное время. Такое чувство, что все преподаватели решили устроить локальный заговор и довести студентов до исступления. И похоже у них получилось.       Чан ненавидел, когда у него что-то не получалось, или он что-то не успевал, или где-то позорно ошибался. Гнев вымещался на летящих в стену стаканах с карандашами. Людей он пока не бил, хотя очень хотелось.       У Сынмина судя по редким ответам тоже был сильно загруженный распорядок дня. И это тоже бесило. Мало того, что видеться не успевают, так ещё и переписываться нормально не могут. Чан мог бы писать чаще, но понимал, что отвлекает. А ему не хотелось быть человеком, требующим к себе внимание, когда горят пожары на экзаменах.       О том, что у Сынмина день рождение, Чан узнает в сам день рождение, причем в последние его часы. Сынмин: «Спасибо за поддержку утром. Я всё написал» Сынмин: «Сам себе сделал подарок на др» смайл собаки в цветном колпаке. Чан: «А когда у тебя день рождение?» Сынмин: «Сегодня» Сынмин: «Уже заканчивается»       Это же так просто — спросить у человека, когда у него день рождение, чтобы не проебаться. Но даже этого простого Чан не делает, и поэтому сидит сейчас с самым глупым выражением лица на свете и смотрит в экран, хлопая ресницами. Чан: «ты серьезно?» Сынмин: «Абсолютно. 22.09.» Чан: «С днём рождения. получается?» Сынмин: «Спасибо, хён. Очень мило с твоей стороны» Смайл с катающейся по полу от смеха собакой.       Отлично. Его практически забуллили. Чан: <i>«Извини, я как-то не подготовился. И даже забыл спросить» Сынмин: «Забей. Я всё равно не отмечаю» Чан: «Айщ, и даже подарок не купил!» Чан:</i> «В следующую встречу подарю тебе что-нибудь» Сынмин: «Я не напрашиваюсь на подарки!» Смайл с кусающейся собакой Сынмин: «Мне действительно нормально» Чан: «Подарить тебе новую зубную щетку? Или новые кроссовки? Может миленькие тетрадки с щеночками?» Сынмин: “ О Боже. Не надо мне ничего. Успокойся, хён!» Сынмин: «Если так пригорает, то можешь мне фото своё отправить» Чан: «Ты еще не научил меня красиво фотографироваться» Сынмин: «Не уверен, что ты поддаешься дрессировке»       Смешная шутка, Ким Сынмин. Чан улыбнулся.       Минут пять уходит на то, чтобы привести себя в порядок, найти нормальное освещение, чтобы чертов громадный нос не блестел, и сделать штук двадцать селок, сразу же удаляя. Ну отвратительно он получается! Он же не Минхо, который даже с затылка хорош! Так ладно, скроем половину лица, повернувшись проколотым ухом, и подмигнем.       Чан, зажмурив глаза отправляет фото. Сынмин: «Хён, ты в душе что ли?»       Чан чертыхается, сначала не понимая. А потом, когда доходит, то краснеет как маков цвет, и утыкается головой в руки — идиотизм неизлечим. Он был в душе, поэтому волосы ещё влажные (зато кучерявятся относительно норм). Достойное освещение было только в туалете, где он встал напротив раковин, а за спиной маячил белый кафель. Самое главное, что он забыл натянуть футболку — настолько привык щеголять полураздетым, что даже не заметил этого, когда пытался сфотографироваться. Конечно, на фото только видно голое плечо и часть тела до ключиц. Стыдно. Чан: «Да, но нет» Чан: «В плане я уже давно помылся» Чан «Там просто освещение лучше» Сынмин: «М»       М? Что это означает? Типа не поверил? Если честно, Чан и сам бы не поверил такому оправданию, слишком шито белыми нитками. Сынмин: «Спасибо за подарок» Сынмин: «Спокойной ночи» смайл спящей собаки.       И шанса не даёт на реабилитацию! Чан тоже желает спокойной ночи и уползает на кровать, чтобы спрятать в подушке красное лицо и умереть там спокойно. Почему, когда дело касается Сынмина, он становится таким глупым?

***

      Про свой день рождения Чан тоже забывает. Если бы не ворох сообщений с поздравлениями от родителей и бабули, то так и бы не вспомнил. Минхо: «С ДР» Минхо: «На вечер ты забронирован мной» Минхо: «Не пытайся сбежать. Я знаю, где ты живешь»       Прочитав сообщения, Чан стонет в подушку. Этого ему ещё не хватало. Он только уточняет, где они соберутся, на что получает логичный ответ «у тебя!», и даже не спорит. Лучше на своей территории.       День проходит в суете и поздравлениях. Оказывается много кто в университете знает о его дне рождения (зато вот он не в курсе, когда дни рождения у одногруппников), и так или иначе каждый перерыв кто-то подходит и жмёт ему руку. После учебы он мчится в магазин за едой и выпивкой для попойки. Ровно в семь к нему заваливается счастливый Минхо с бенто-тортом в руках и свечкой в зубах. Оба не курят, поэтому приходится занять зажигалку у соседа, чтобы поджечь.       Чан задумывается на мгновение — что бы такого загадать. Мысли отчаянно вьются вокруг фигуры Ким Сынмина. Но он не хочет, чтобы их отношения строились на просьбе к всевышним силам, поэтому он просто желает, чтобы Сынмин сдал экзамены на отлично и задувает свечку.       Минхо радостно верещит и отставляет торт, подвигая к себе бутылки и закуски. Дурак он что ли тортом аппетит перебивать?       — Колись, Сынмина своего загадал? — на губах друга пакостная улыбочка. Чан вспыхивает.       — Ничего он не мой. И нет, я загадал другое!       — Ага, — не верит ему Минхо и лезет в карман кофты, — тут тебе передали. С днём рождения!       Он вытаскивает крошечную коробочку, перевязанную серым бантом. Чан смотрит удивленно — у них нет общих знакомых, которые могли бы поздравить его с днем рождения. Ещё и подарком. Может со школы кто-то?       — От кого?       — От Сынмина, — лицо Минхо пузырится от смеха, когда Чан вылупляется на него непонимающим шокированным утенком.       Со школы получается. Он забирает коробочку и вертит её в руках.       — Как от Сынмина? — в голове два вопроса: как узнал и как черт побери, подарок оказался у Минхо? На второй ему отвечают.       — Мне передал Хёнджин — он сейчас ходит к нам почти каждый вечер на тренировки. А ему — очевидно — Сынмин, — Минхо открыто смеётся над окаменевшим другом, попивая холодное пиво.       Чан осторожно развязывает ленту и открывает коробочку. Внутри сережка, длинная цепочка которой заканчивается четырехлистным клевером, и записка. «На удачу, хён!»       Чан обманет самого себя, если скажет, что ему неприятно. Ему пиздец, как приятно. Почти до слёз, но он держится, но позволяет горячему металлу затечь в кровь и там немного побурлить.       — Как мило, — хлопает глазками Минхо, по-сучьи улыбаясь, — я жажду подробностей.       — Каких подробностей? — Чан откладывает серёжку в сторону.       — Не делай вид, что не понимаешь о чем я. Ты мне задолжал ещё тот разговор, когда мы все встретились на крыльце.       Чан вздыхает — деваться некуда. Минхо с него не слезет.       — Сначала выпьем.       Они чокаются и делают пару больших глотков для разгона крови и мыслей, а затем Чан рассказывает. Ещё раз с самого начала и до последней переписки. Скрывая только что свои чувства, но кажется Минхо и так их понимает в каждом слове, что Чан произносит, говоря о Сынмине.       — С парнем расстался? — Минхо задумывается, — Ну он встречался в школе с Уёном. Не думал, что они так долго протянут.       В голове сразу возникает воспоминание с танцорами на пешеходной улице — был ли там Уён, и как он вообще выглядит.       — Почему? — Чан спрашивает просто потому что интересно. Ни капли более.       — Да они разные такие. Сынмин спокойный, как в танке. Уён — взрывоопасный и активный. Первый отличник, второй еле год закрывал.       — Ботан и хулиган?       — Уён — хулиган да. Сынмина ботаном я бы не назвал. Слишком социальный и популярный.       Чан приподнимает брови — популярный?       — Если бы у тебя в школе глаза были там, где и у всех, то заметил бы, какого шороху навели тогда Сынмин, Чонин и Хёнджин, когда поступили к нам в первый класс, — Минхо закатывает глаза и садится в любимую позу — ноги под себя, спиной о стену. — Им же проходу не давали. Девчонки вешались только так, пока не узнали, что Сынмин по парням. Хотя это их тоже не остановило.       — Как узнали? — хмурится Чан, думая о худшем развитии событий.       — В конце года, когда у нас были экзамены, он стал встречаться с Уёном, — пожимает плечами Минхо и смотрит внимательно на друга, точно ему есть, что сказать ещё, но он раздумывает, — не думал, что так произойдёт.       — Почему?       Минхо вздыхает, отлипая от стены, он берет горсть орешков, перебирает их пальцами, словно бы раздумывая о следующих словах; резко поднимает голову и смотрит внимательно в глаза Чана (у того аж волосы на затылке встают)       — Ты правда не помнишь его?       — Уёна? — вылупляется Чан.       — Сынмина, — Чан всем своим видом показывает, что нет. Минхо сдаётся, — ладно. Хоть ситуацию с перевернувшимся на тебя подносом помнишь?       Чан скашивает глаза вбок, силясь вспомнить: что-то брезжит на кромке сознания. Он помнит, что кто-то налетел на него в столовой и перевернул на него свой поднос, разукрасив одежду Чана всеми видами школьной еды.       — Помню? — недоверчиво тянет Чана.       — А как наорал на этого бедного парня помнишь? — вздыхает Минхо.       Чан снова хмурится, морщинка пролегает на лбу. Он вполне мог разозлиться, да скорее всего и разозлился, учитывая, что это последний год и куча экзаменов, а нервы там ни к черту. Он качает головой, которая озаряется мрачной мыслью.       — Это был Сынмин? — хрипло с надрывом.       Минхо салютует ему бутылкой и делает глоток. Чан зажмуривается. Не помнит, совершенно не помнит лица человека, на которого сорвался — просто белое пятно. Ему становится жутко стыдно и горько.       — Если тебя успокоит, то он не разревелся, как другие до него, на которых ты срывался, — продолжает Минхо, — спокойно выслушал, извинился даже. Отдал тебе свой пиджак, а твой забрал стирать. Вернул через меня.       Чан слушает с открытым ртом — совершенно не помнит. Белое пятно и белый шум. Это точно с ним было? Он даже не заметил, как поменялся пиджаками? Серьёзно? Ему становится отвратительно от самого себя, а ещё хочется срочно извиниться перед Сынмином.       — Ну и, — Минхо вздыхает, делает новый глоток, и добивает Чана окончательно, — в общем, я удивлен, что после того он тебя не разлюбил. Хотя… то, что он начал встречаться с Уёном говорит о том, что наверное всё-таки разлюбил.       Как молотком по голове ударили. У Чана глаза сначала белеет, потом темнеет.       — Разлюбил?       Чтобы разлюбить, надо полюбить, правильно? Чан научился выстраивать такие логические цепочки. Его любил Ким Сынмин?       — Потерянный человек, — машет рукой Минхо, — об этом шептались на каждом углу. Прямо-то он ничего не говорил, но знаешь… по человеку видно, когда он на кого-то запал. Я думал, что дырку на тебе просверлит, когда пересекались в столовой. Очевидно, про случай на школьных играх тоже не помнишь.       — Где мне нос мячом разбили? — уточняет Чан.       — Он самый.       — Только не говори, что разбил Сынмин, — ноет Чан, падая головой на руки. Скорее всего он снова на него наорал.       — Нет, силенок мало, — смеётся Минхо, — он тебя отводил в палатку к медсестре.       Чан не помнит. Помнит только мяч, летящий в лицо, адскую боль и как кто-то придерживал его за плечи и руку, пока он шел до медсестры.       — Я думал, это был ты.       — Ещё чего. Я разбирался с Ёнджуном, который тебе зафингалил этот мяч!       — Он хоть жив?       — Что с ним станется, — фырчит Минхо.       — Ещё что-то было? — спрашивает Чан, поднимая глаза на друга. Тот вертит головой.       — Так по мелочи: типа попросить помочь переставить парты и прочее. Удивительно, что ты не помнишь.       Чан кивает. Удивительно.       Помнит ли Сынмин? И почему ничего не говорил?       Чан сам себя бьёт по лбу мысленно: а как он скажет? Эй, привет, я Ким Сынмин — помнишь тот парень, что перевернул на тебя поднос и ты на него наорал?       Отвратительная ситуация и чувство.       — Так ладно. Я пойду, а то мне завтра с утречка на пары, — Минхо спрыгивает с кровати и лохматит другу волосы, — не загружайся сильно. Я ещё думал в первый раз сказать, но как-то слов не нашлось, да и надо было удостовериться, что это тот самый Ким Сынмин.       Чан на друга зла не держит. Только на себя.       Минхо шлёт воздушный поцелуй и исчезает в темном коридоре, оставляя Чана саморефлексировать и сжирать себя с говном. Взгляд падает на коробочку с подарком — он так и не написал Сынмину.       Чан вытаскивает сережку из уха и вдевает новую, присматриваясь в зеркало — выглядит красиво. Быстро делает фото, не обращая внимания на свет, на помятое лицо и грустный взгляд. Чан: прикреплено фото Чан: «Спасибо»       Сообщения прочитываются мгновенно — ждал. Это вызывает улыбку. Сынмин: «С днём рождения, хён!» Чан: «Откуда узнал?» Сынмин: «Ты учился в моей школе. А у меня есть связи в школьном совете»       Чан чувствует, что Сынмин лукавит. Скорее всего он знает о его дне рождении по другой причине. Сынмин: «Боялся, что не подойдет. Но вроде бы красиво» Чан: «Да, мне очень нравится»       И не только серёжка . Сынмин: «Мне кажется у тебя взгляд какой-то грустный» Чан: «Так не молодею. Грущу об упущенном времени»       Во всех смыслах «упущенного времени». Чан не сдерживает слёзы. Черт, размотало-то его как. То ли алкоголь, то ли слова Минхо, то ли подарок Сынмина. То ли всё вместе. Сынмин: «Ты старый, но не настолько. Всё впереди.» смайл с гавкающей собакой. Чан: «Нельзя называть людей, у которых день рождение, старыми!» гневный смайл Сынмин: «Прости. Не молодой. Пойдет?» Чан: «Поговорим в твои 22» Сынмин: смайл с собакой в темном углу. Сынмин: «спокойной ночи, хён!» Чан: «Стой!» Чан: «А ещё подарок будет?»       Чан облизывает губы. Алкоголь не только качественно разматывает нервы, но и открывает дверь смелости, которая сидит взаперти. Чан бы назвал сейчас свое настроение игривым. Сынмин: «Какой?» Чан: «Твоя улыбка» Сообщение прочитано, но ответа нет долгих пять минут: Чан успевает убрать со стола и открыть окно на проветривание. Сынмин: «Вымогатель» Сынмин: Прикреплено фото       Пальцы слабеют, когда он открывает фото, и телефон чудом не вылетает на пол. Сынмин его троллит или как это называется? Мокрые в беспорядке волосы, зачесанные на один бок, чтобы был открыт лоб и крупные глаза, смотрящие прямо в объектив. Пухлые розовые губы, растянутые в широкой улыбке (или коварной всё же). Голубой в ромб кафель на заднем плане, и полоска обнаженного тела ровно до ключиц. Черт. Черт. Черт. Сынмин: «Был в душе. Прости»       Блять. Этого точно ему не надо было знать. Ещё не хватало начать мастурбировать на школьников. Чан: «Спасибо за подарок. Ты миленький»       И охуевший. Или это Чан охуевший? Кто-то из них точно. Чан: «Спокойной ночи» Сынмин: смайл со спящей собакой.       Чан зарывается лицом в подушку, между ног комкается одеяло. Телом одолевает мягкая искрящаяся истома, от который поджимаются пальцы ног. А ведь ещё надо подумать о том, что говорил Минхо. Но это всё потом. Завтра.       Когда выветрится алкоголь, и он может подумать трезво.

***

      Утро выдается несвежим, несмотря на открытое на всю ночь окно. В голове сумбур, на голове гнездо, во рту отвратно, на душе отвратительно.       Чану всю ночь снились кошмары, где он кричал и бил человека без лица, которым затем оказывался Сынмин. Чан всё же ужасный человек, он не оправдывает себя гормонами, хотя бы потому, что он и сейчас такой.       Он четко понимает, что об этом надо поговорить с Сынмином, чтобы избавиться от дискомфорта. Вот только боится, что дискомфорт может остаться и после разговора, и тогда он его вообще потеряет. Как выбраться из этой паутины? И лучше по переписке, звонком или глядя друг другу в глаза. Вопросов уйма, ответов — ноль.       Силы приходится собирать буквально по крупицам. Чан скроллит диалог с Сынмином, пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-нибудь, за какой-нибудь намёк, но не считая вчерашней фотографии, которая вполне может сойти за тонкий троллинг, а не легкий флирт, ничего на глаза не попадется. Возможно Сынмин действительно перерос свою любовь, и Чану не светит ничего.       А почему Чану должно что-то светить? Любит ли он Ким Сынмина? Это громкое слово, и Чан пока не готов его применить, пока он точно знает, что не хочет прекращать общаться. «Подумаем об этом позже»       Но подумать позже не получается: вечно отвлекают какие-то дела. Октябрь и половина ноября пролетают одним днём, в котором много учебы, помощи в студсовете, забот с бабулей (хотя в ларьке он всё еще не работает, но она стала чаще болеть), тренировки (снова открылось второе дыхание к качалке, которое совсем не радовало Ли Минхо). Чан пытался себя убедить, что он не ищет себе занятия, чтобы не встречаться с Сынмином.       У него пограничное состояние: с одной стороны он дико хочется увидеться, но с другой ему стрёмно до звёзд в глаз и щелкающей челюсти. Поэтому он ограничивается перепиской и успокаивает себя тем, что Сынмину тоже не до него: он уже сдал на отлично пару промежуточных тестов, и сейчас плотнячком готовился к экзамену. Чан ежедневно и ежевечерне писал ему мотивационные сообщения, но не перебарщивал, чтобы не отвлекать. Он помнил себя в это время, когда каждую свободную секунду был поглощен учебой и задрачивал всё на 100%. Как итог — идеально сданный экзамен, но какими жертвами ему это далось.       И в целом пока такой уклад вещей Чана устраивает, пока ему вечером не приходит сообщение. Сынмин: «Хочу тебя увидеть»       Взгляд на шторку экрана сообщает, что время десятый час. Чан: «Могу записать голосовое. Или кусочек видео» Чан» Или фото» Сынмин: «Нет, не так» Сынмин: «Живого и рядом»       Дыхание тут же становится прерывистым, Чан облизывает внезапно пересохшие губы. Его накрывает легкой паникой от того, что он так давно не видел парня, и ему тоже хочется встретиться, но чёрт, он всё ещё не обдумал стратегию поведения и вот это всё. Сынмин: «Хотя ладно. Забей. Поздно уже»       Черт, он слишком долго думал. Чан: «Тебя разве выпустят?» Сынмин: «Родители на смене до завтрашнего обеда» Сынмин: “ Я сам себя выпущу» Сынмин: «Можно я приеду?»       Чана потряхивает на кровати, словно кто-то пустил по ней заряд тока. Чан: «Поздно уже. Я могу добежать до тебя. Погуляем в парке» Сынмин: «И всё же, могу я к тебе приехать сейчас?»       Упертый! Упрямый! Настойчивый! Новые грани Ким Сынмина! Чану же ведь должен быть приятно, что Сынмин в нем сейчас нуждается (ему и приятно чертовски на самом деле), но почему он тогда так боится. Сынмин: «Если неудобно, скажи прямо» Сынмин: «Не надо что-то придумывать, чтобы меня не обидеть» Чан: «Я и не выдумывал. Я просто за тебя беспокоюсь» Чан: «Если ты решил, то приезжай. Я всегда рад тебя видеть»       Чан весь изводится за то время, что Сынмин до него едет. Он трижды убирается в и без того чистой комнате, мечется по ней диким зверем, только что руки не заламывает, легкие отказываются пропускать кислород, когда в дверь раздаётся тихий стук.       Чан рывком открывает дверь, впуская Сынмина внутрь. Парень выглядит поникшим, осунувшимся, бледным, с темными кругами под глазами, кажется, что он и похудел сильно, хотя казалось бы куда ещё худее. Словно немного безжизненная копия Ким Сынмина.       — Не могу больше, — шепчет школьник и впечатывается в Чана, вынуждая себя обнять. Чан неловко его обнимает, прижимая к себе, и лишь подтверждает свои мысли — похудел. Когда сильно нервничаешь — не до еды.       — Когда экзамен? — тихо и ласково, пока рука мягко мнет чужой затылок.       — Через полторы недели, — в плечо бормочет Сынмин.       Совсем скоро. Адовые полторы недели. Хотя свои Чан не помнит — слишком был погружен, а потом когда вынырнул, то забыл как в страшном сне. А парню только предстоит пережить эти полторы недели, а потом сам экзамен.       Чан тянет парня за собой: сам садится на кровать и между ног усаживает Сынмина, обнимая его со спины и сцепляя руки в замок на животе. Парень отбрасывает голову на его плечо — Чан видит под глазами темные тени и чувствует злость. На страну, на образование, на чертов экзамен.       — Крепче, — просит Сынмин, и Чан сжимает его крепче, но с опаской — боится сломать.       — Хочешь о чем-то поговорить?       — Нет. Просто обнимай.       И Чан обнимает. Они сидят так черт возьми сколько времени, пока напряженное тело Сынмина не расслабляется, он вытягивает длинные ноги, дышит спокойнее. Даже лицо словно разглаживается. У Чана немного затекают ноги в коленях.       — Повернемся? — просит Чан, тоже вытягивая ноги. Сынмин тут же поворачивается, усаживаясь на чужие ноги, и обнимает Чана за шею, прижимаясь лицом к затылку. Его теплое дыхание будоражит и пускает мурашки по телу. Чан одновременно чувствует себя в малине и на электрическом стуле, который готов его зажарить.       Сынмин вдруг поднимает голову, а следующий момент Чан чувствует прикосновение холодных пальцев (а обычно они у Сынмин дико теплые!) к своему уху.       — Ты её носишь, — тихо произносит и укладывает голову на плечо, продолжая пальцем водить по сережке с клевером и кольцам.       — Конечно. Мне же нужна удача, — улыбается Чан и мурлычет тихонько от ласки. — Видишь, сегодня тебя поймал. Очень удачно.       — Я сам пришел, — фыркает Сынмин, но руки не убирает, завороженно перебирает пальцами от сережки до колец и обратно.       Воспоминания вечера дня рождения мрачной волной накрывают его. Нет, он не будет сейчас обсуждать с Сынмином школьные события — парень точно сейчас не в том состоянии, чтобы добивать его ещё и этим.       Сынмин тяжело выдыхает с глухим присвистом и берет воздух через нос — Чан напрягается от такой смены настроения. Собирается заплакать? Сережка тихонько стучит о ногти парня, а подушечками пальцев он так или иначе задевает чувствительную кожу на шее.       — Можно? — вдруг спрашивает Сынмин и не уточняет, чего хочет. Чан решает, что это он про слёзы, и кивает. Плакать можно всегда, когда хочется, не стоит держать их в себе.       Только Сынмин не хочет плакать (хотя возможно и хочет, но всё равно не плачет).       Чан дёргается и охает, как от легкого удара тока, когда к его шее, в место, где заканчивалась серёжка, в почти невесомом поцелуе прижимаются теплые губы. На несколько секунд, а затем быстро исчезают, а плечу снова становится тяжело — голова Сынмина вернулась обратно.       — У тебя там венка бьётся, — совершенно спокойно говорит парень, но с сережкой больше не играет.       Конечно, она бьётся! Да в Чане сейчас всё пульсирует, не только вены! Он сам — один большой импульс. Руки против воли крепче прижимают к себя парня, пальцы впиваются в его бока так сильно, что останутся синяки, но Сынмин молчит и не пищит от боли, словно к ней уже привык.       На вменяемый ответ Чана не хватает, поэтому он просто кивает, не собираясь разгонять эту тему. Им обоим это сейчас не надо.       Рука Сынмина меж тем зарывается в его волосы, мягко их тормошит и массирует кожу голову, плавно спускаясь к чувствительному затылку. Чан инстинктивно откидывает голову назад, поддаваясь ласке. А Сынмин потеплевшими пальцами мягко массирует затылок, наблюдая за эмоциями на его лице, которые Чан не в силах сдержать. Ему слишком нравится, слишком хорошо, слишком волшебно, чтобы быть правдой.       Сынмин вдруг отталкивается от него, слезая с колен, и сам усаживается позади, обнимая со спины. Чан смотрит на замок его рук у себя на животе. Это всё очень странно, волнительно и непонятно. Сынмин прижимается к его спине щекой — волосы щекочут открытый затылок, он словно хочет через спину услышать биение сердце.       Длинные ноги парня по обе стороны от Чана, и он позволяет себе положить на них руки.       — Ты мне нравишься, — вдруг произносит Сынмин очень тихо, словно не хочет, чтобы его расслышали. Но его слышат. Чан вздрагивает, в горле тут же возникает комок, а его самого бросает в жар.       — Ты мне тоже.       — Как друг? — уточняет Сынмин, и предоставляет Чану самый жесткий выбор из всех, что был в его жизни. Сказать да — что идет в разрез с его ощущениями, или сказать нет — но это будет слабое «нет», а тешить надеждами не в его правилах.       — Сынмин, — вздох, — что ты хочешь от меня услышать?       — Правду, — пауза, — желательно.       — Ты мне нравишься и как друг, и как парень. Но я пока не определился, что больше, — на выдохе произносит Чан, а легкие наполняются колющим песком — мерзковато.       — Понятно, — просто отвечает Сынмин, и по голосу не определить — расстроен или нет ответом, а лица не видно.       Чан понимает, что парень сейчас на самой высокой степени нервного истощения, когда нервы оголены и натянуты, что даже самое мелкой действие может быть преувеличено в несколько раз. И что не в таком состоянии говорить о чувствах, которые могут ему помешать сдать экзамен.       — Я могу у тебя остаться на ночь?       Выгонять Сынмина на улицу в полночь было бы в высочайшей степени неприлично. А оставаться вдвоем на узкой кровати со школьником прилично, Бан Чан? Пусть и два года разницы, но айщ! Голова идёт кругом.       — Я тебя задавлю ночью. Кровать маленькая.       — Я не против.       — Тогда оставайся.       Чан сдаётся. Вот так быстро и трусливо сдаётся. Потому что у него нет аргументов против, потому что у него вообще ничего нет против Сынмина. Они как есть, в одежде, укладываются друг за дружкой — Чан приобнимает его сзади. Сынмин ставит будильник на шесть утра.       — Завтра же выходной.       — Привычка. Не буду сбивать режим, — отвечает Сынмин, и затем берет его руку, приподнимает футболку и укладывает ладонь себе на живот — у Чана в который раз дыхание спирает от такого (не побоимся сказать) интимного жеста. — Пусть тут лежит.       И спокойно укладывается спать, подсовывая одну ладонь под щёку.       Невозможный! Невозможный, Ким Сынмин. Как тебя угораздило, Бан Чан?       Он ткнется носом в чужое плечо и тихонько выдыхает через зубы — живот мягкий, горячий, бархатистый. Хорошо, пусть лежит.       Чану нравится.

***

      Рингтон будильника будит их ровно в шесть — что-то из Day6, но Чан-спросонья не уверен. Уверен только, что не хочет нарушать блаженный ритм сна и терять теплую живую подушку рядом. Сынмин тянется отключить будильник, а потом и вовсе хочет выпутаться из объятий, но ему не дают этого сделать. Чан лишь сильнее прижимается и носом зарывается в затылок, его ладонь всё ещё лежит на чужом животе. И как только за ночь ничего не затекло.       Сынмин больше не рыпается, только переворачивается в его руках — ладонь оказывается теперь на спине, — и ткнется лбом ему в лоб.       — Ненавижу утро, — хрипит Чан, не открывая глаз, но чувствуя чужой взгляд на себе.       — Дай мне уйти, и заснёшь снова, — у Сынмина после сна голос внезапно низкий, хриплый, глубокий - до мурашек на загривке. Его дыхание опаляет Чану лоб и бровь. Он бормочет что-то невнятное, и жмется сильнее, чуть спустившись вниз и прижавшись лицом к чужой груди.       Сердцебиение у Сынмина мерное, спокойное против часто бьющегося сердца Чана. А ещё он пахнет теплом и своим не идентифицируемым запахом.       В волосах появляются чужие пальцы, Чан льнёт к руке, урчит и трётся лицом о грудь Сынмина, когда пальцы чухают за ушком. Тело постепенно реагирует на жар горячего тела рядом, на ласку, дыхание и запах: внутри словно закипает маленький вулкан, и до судороги в ногах хочется заобниматься. И возможно поцеловать.       Рингтон будильника звенит второй раз.       — Ты что поставил два будильника? — сердито ворчит Чан, недовольный тем, что его мысли нарушили.       — Да, чтобы наверняка. Мне правда лучше уйти.       Не «надо» уйти, а «лучше» уйти. Сонный мозг Чана цепляется за это слово, как за кнопку, которая разбудит хозяина. Возможно сладкая истома сейчас одолевает не только его.       — А если не отпущу? — пальцы впиваются в чужие лопатки.       — Тогда не избежать разговора. А ты, пока к этому не расположен, — вздыхает Сынмин, дует на волосы, которые разлетаются от потока воздуха помятыми кудряшками.       Слишком взрослый и рассудительный для своих лет.       — Ты прав, — через длительную паузу соглашается Чан, с недовольным лицом, убирая руку и отодвигаясь. — Тебя проводить?       — Не стоит. Я лучше один пройдусь, — Сынмин поднимается с кровати, а Чан, приоткрыв глаз, лениво и по-кошачьи за ним наблюдает. Как парень разминает затекшую спину, качает головой, разминая шею, а затем вытянув руки наверх, и сам вытягивается в струнку. Поза для сна была не самой полезной.       Чан встаёт следом, хотя подушка так и манит уложиться обратно. Сынмин уже у двери возится с обувью. Лицо у него помятое, но не такое осунувшееся и серое, как было вчера вечером.       — Спасибо, — Сынмин выпрямляется. На глазах — челка, и не видно, что там в них. А голос прямой и ровный — не разобрать эмоций. Чан чешет затылок — было бы за что.       — Да я не то чтобы помог.       — Я отвлекся и набрался сил. Твои объятия самые лучшие, — на розовых губах появляется улыбка, Чан не может сдержать свою в ответ.       — Не перенапрягайся сильно и хорошо кушай, — банально советует он, тоскливо наблюдая за тем, как Сынмин, махнув рукой, выходит за дверь.       И перед тем, как её закрыть, он отбрасывает чёлку назад, и смотрит серьёзным взглядом.       — Обещай, что когда я сдам экзамен, мы поговорим.       — Обещаю, — дверь закрывается.       Чан смотрит на неё какое-то время, глупо хлопая ресницами. Действительно он задолжал Сынмину разговор. И похоже не один.

***

      Вечером перед днем экзамена Чан пишет сообщение в Какао. Ему тревожно и беспокойно, потому что всё их общение до этого дня скатывалось лишь до мелких слов поддержки и грустных смайлов от Сынмина. Чан: «Удачи завтра» Чан: «Я в тебе уверен больше, чем был уверен в себе в день экзамена» Чан: «Ты всё сможешь» Смайл-рука со скрещенными пальцами. Сынмин: «Спасибо, хён»       И всё. Сухое «спасибо, хён» и больше ничего. Даже привычного смайла с собаками. Чан понимает, что парню не до переписок и удовлетворения его эмоционального состояния, но всё равно обидно немного.       Он ворочается всю ночь, смыкая глаза только ближе к утру, когда уже через пару часов звенит будильник, и Чан подскакивает неожиданно бодрый и свежий — редкость для него. Накидывает быстро одежду, хватает рюкзак и решает первый раз в жизни пропустить первую пару, намереваясь дойти до одного конкретного адреса.       По карте он примерно прикидывает, сколько нужно Сынмину времени, чтобы добраться от дома до школы, и надеется, что не ошибся. Караулит у двери, нервно поглядывая на определенное окно в пятом этаже. Солнце уже светит вовсю и зеркалит от стекол - не видно ничего, что происходит внутри.       Сынмин вылетает из дверей как-то сильно неожиданно, Чан еле успевает сориентироваться, чтобы схватит его за руку и потянуть на себя.       — Какого... — гневный рык и сердитый взгляд меняются, когда Сынмин замечает, кто его схватил. — Что ты здесь делаешь, хён?       — Пришел лично пожелать удачи и обнять, — Чан раскрывает рук для объятий, в которые Сынмин сам падает и прижимается крепко, носом зарываясь в каемку футболки на шеи. Воздух вокруг парня буквально трещит напряжением, нервозностью и тревогой. Чан обнимает его крепче, пытаясь на микро-нано-физическом уровне передать ему спокойствие и уверенность в себе.       — Ты всё сможешь, малыш.       Последнее слово вырывается против воли, но никакого смущения он не чувствует. Все эмоции вымещены лишь беспокойством.       — Спасибо, — тихо говорит Сынмин, отстраняясь. Он выглядит лучше, по крайне мере на первый взгляд, либо замазал синяки тоналкой, — мне надо бежать, ребята ждут.       — Хорошо. Буду держать за тебя кулачки, — Чан с улыбкой заглядывает ему в лицо и сжимает ладони в кулаки. Сынмин фыркает, делает пару шагов по направлению к школе, но затем останавливается, мнётся, и с какой-то странной вдохновляющей эмоцией в глазах смотрит на Чана.       — Можно поцелуй на удачу? — он нервничает, потому что боится отказа, но Чан не собирается ему сегодня отказывать.       — Ты мелкий манипулятор, — улыбается он, давая тем самым разрешение. Сынмин буквально влетает в него, чуть не сбивая с ног, и крепко прижимается к губам — Чан-то думал, что в щёку хотя бы! Это обычный поверхностный поцелуй — просто губы в губы, но как же рубит всё внутри топором от захвативших чувств.       — Зато с удачей, — отстраняясь, улыбается Сынмин и сразу же убегает, на прощание махнув рукой.       Чан смотрит ему вслед и глупой искрящейся улыбкой и тихо желает еще раз удачи.       Он успевает в университет ко второй паре, только сосредоточится не может ни на чем кроме мыслей об одном школьнике, что сейчас заточен в аудитории и пишет экзамен. Ему впервые делают замечание о невнимательности.       После учёбы едет к бабуле, чтобы купить ей продукты — она сегодня сделал себе выходной, и пообщаться, а то совсем запустил. Чан то и дело поглядывает на часы и беспрестанно проверяет телефон, ожидая сообщений.       — Говорят в старшей школе сегодня экзамен, — спрашивает бабуля Бан, отхлебывая чай. Чан кивает, — Кимбапчик твой тоже сдаёт?       Чан снова кивает — сил нет возмущаться на «кимбапчик твой».       — Он вроде бы смышлёный парень. И почерк в разы лучше твоего. Думаю, у него всё получится.       Чан кивает и на это: Сынмин смышлёный и у него всё получится.       — Я ему тут кимбап завернула, передашь? — Бабуля Бан, кряхтя, встаёт со стула и подходит к холодильнику, чтобы достать контейнер.       — Я его не скоро ещё увижу, — раскрывает, наконец, рот Чан и глотает чай. Теплая жидкость чуть успокаивает внутренний лёд беспокойства.       — А что не пойдешь его встречать у школы? — удивляется бабуля и ставит перед внуком контейнером. — Я вот твоего деда ходила встречать!       Бабулины слова не сразу доходят до отяжеленной другими думами мозга Чана: он резко вскидывает голову и смотрит на бабулю, чей плутовский прищур до боли напоминает взгляд Минхо, когда тот что-то задумал.       А ведь и верно — можно встретить в школе. Обрадуется ли Сынмин его навязчивости? Вдруг он настолько устал, что ему будет не до него? Идея плодотворно распространяется в его сознании.       — Иди уже, — фырчет бабуля и машет на него рукой. — Смотреть тошно на твоё лицо.       Чан вскакивает тут же, целует возмущенную телячьими нежностями женщину в щёку, хватает со стола контейнер и бежит. У него ещё есть где-то полчаса — раньше пяти школьников не выпустят.       Когда он подбегает, то видит, что у ворот школы уже собралось достаточно много людей разных возрастов — многие ждут своих детей, внуков, вторых половинок.       Чан ждёт Сынмина.       Он присаживается на фундамент ограды и ждёт.       Школьников отпускают ближе к шести, и Чану приходится напрячь всё своё зрение, чтобы не пропустить нужного человека. Ребята идут волнами, и Сынмин оказывает в последней.       Сначала Чан видит высокого Хёнджина, а за ним бурно переговаривающихся Сынмина с Чонином. Он вскакивает с фундамента, но вдруг каменеет.       На Сынмина сзади налетает какой-то вихрастый парень, обнимает со спины, а затем они вместе начинают прыгать и смеяться. Чан ещё никогда не видел настолько счастливого и беззаботно смеющегося Сынмина, этот факт немного ранит. Он хмурится, наблюдая за тем, как вихрастый мнет Сынмина во всех местах, щекочет, а тот заливается лающим смехом — Чану с его места слышно. Чонин и Хёнджин стоят рядом, не мешая парням, только легонько улыбаются.       Чан вдруг ощущает себя лишним и глупым: зря поддался бабулиным манипуляциям и пришёл.       Впрочем, нет не зря. Хотя бы он видит, что Сынмин в порядке, не плачет, и ему хорошо. А про то, как прошел экзамен, он спросит вечером. Коробочка с кимпабом напоминает о своем существовании больно уколов углом руку, и Чан лезет спрятать её в рюкзак. Многие уже разошлись, людей у ворот осталось совсем мало, и большинство воркующие школьники, наперебой делящиеся тем, как прошел экзамен.       Когда Чан поднимает голову, то вздрагивает - замечает, как на него смотрит в упор Хёнджин. Неожиданно и стрёмно, учитывая, что Сынмин всё ещё милуется с каким-то парнем, что-то бурно ему объясняя. Чан растягивает губы в улыбке, показывая, что всё нормально, он уже уходит. Хёнджин отворачивается от него, его губы шевелятся. Как только он договаривает, Сынмин перестаёт смеяться и вертит головой, пока не натыкается на одиноко стоящего Чана с контейнером в руке.       Парень срывается в следующую секунду, как их глаза встречаются. Он налетает на Чана, запрыгивая — тот едва успевает расправить руки и подхватить, что не совсем удобно, учитывая, что в одной руке проклятый контейнер.       — Я написал! — счастливо улыбается, сверкая зубами в брекетах. Он сейчас сильнее всего напоминает собаку. Счастливую собаку, — и даже не волновался!       — Молодец!       На них удивленно смотрят со стороны, Чан замечает косые взгляды и перешептывания — ему некомфортно, поэтому слегка ослабляет хватку, позволяя Сынмину соскочить с себя. Парень же, казалось, совершенно ничего не замечает вокруг, выплескивая в окружающую среду весь накопленный адреналин.       — Это тебе от бабули, — прерывает бурную речь Чан, впихивая в руки Сынмина контейнером с кимбапом. Можно было подумать, что сделать парня счастливым уже нельзя, но он становится, от переизбытка эмоций сам кидается с объятиями и тихо шепчет на ухо «спасибо» надрывным голосом.       Чан крепко обнимает его. Взгляд упираются в тройку парней, что подошли к ним: у вихрастого взгляд вопросительный и непонимающий, у оставшихся смешливый.       Заметив взгляд, они быстро кланяются, Чан отстраняется и слегка кланяется в ответ.       — Ты домой? — спрашивает Чан, вновь обращаясь к Сынмину.       — Нет. Мы сейчас в кафе, а затем к Хёнджин-и домой. Я напишу тебе вечером.       — Хорошо, — Чан треплет его по волосам — не может сдержаться, и слегка кивает ребятам, прощаясь. Они повторяют его жест и забирают Сынмина с собой, уводя в противоположную сторону. Чан ждет, когда они скроются из виду, чтобы уйти. Перед поворотом Сынмин оборачивается и машет ему, он машет в ответ.       Душевное терзание постепенно растворяется в спокойствии и умиротворенности. Теперь он благодарит бабулю за то, что намекнула ему на встречу у школы. Чан действительно стало легче, когда он увидел светящегося Сынмина. Правда ему не понравилось, что светится Сынмин начал ещё с вихрастым парнем. Тонкой иголочкой ревность чешет где-то под сердцем. Это может быть просто ещё один друг.       Как Чан. Чан ведь тоже друг.

***

Сынмин: «Я дома!» Сынмин: «Всё прошло успешно!» Сынмин: «Вечером я ещё переживал, но утром, когда увидел тебя, то успокоился» Сынмин: «Кимбап был вкусный!» Сынмин: «Спасибо» смайл гоняющейся за своим хвостом собакой.       Время без пяти минут одиннадцать вечера. Чан завален учебниками и предстоящим проектным заданием, глаза дико саднит от постоянного напряжения. Он устало разминает шею и отвечает, позволяя себе отдохнуть на это время. Чан: «Жду подробного рассказа» Чан: «Я передам бабуле» Сынмин: «могу голосовое записать?» Чан: «Давай»       Он откладывает телефон, трёт глаза кулаками и вновь зависает в учебник. Спина, поясница и ноги ноют от неудобной позы на стуле, но только как не садись, всё равно неудобно. Чан успевает закончить учебные дела, умыться и лечь в постель, когда, наконец, Сынмин заканчивает записывать голосовые. Три сообщения по десять минут.       Из рюкзака Чан достаёт наушники и один пихает в ухо, а затем, удобно устроившись под одеялом включает голосовые. Возбужденный, счастливый, бархатистый голос проникает сквозь ухо в самое сердечко. Что нетипично для Сынмина — он сбивается частенько в изложении, пытаясь охватить все события разом, и заливается соловьем.       Почему-то взбудораженная речь действует на него усыпляюще, Чан долго сопротивляется, но под конец третьего сообщения всё же засыпает, позволяя телефону выпасть из рук на пол.

***

Чан: «Сынмин-и, прости!» Чан: «Заснул под твои сообщения случайно!» Чан: плачущий смайл       Утром Чан подрывается на кровати словно кто-то позвонил в пожарный колокол и поднял всех в округе по тревоге. Он не сразу находит телефон, который приходится сразу установить на зарядку, потому что 10 процентов ему точно не хватит до конца дня. Почему-то кажется, что он опаздывает и суетливо собирается, скидывая необходимые учебники и тетради в рюкзак. Сынмин: «Мой голос тебя убаюкивает?» смайл с высунувшей язык собакой Чан: «Очевидно, да» Чан: «Или я устал от учебы» Он набирает сообщения, сбегая по лестнице и на последней ступеньке запинается и только схватившая перила рука помешала ему расквасить нос. Сынмин: «Мне нравится мой вариант»       Конечно, ему нравится его вариант! Чану он, если честно, тоже нравится. Он машет головой, прогоняя ненужные сейчас мысли, и бежит в университет, чтобы узнать, что прибежал рано. То есть совсем не опоздал, как думал изначально. Зато у него есть время, чтобы переслушать сообщения ещё раз и отписаться по всем пунктам, что интересовали. Самый интересующий его вопрос, он оставил напоследок. Чан: «А что за ещё один парень был с тобой у школы?» Чан: «Чонина и Хёнджина я узнал, а его нет» Сынмин: «Это Уён. Он из нашего класса»       «Уён» камешком метко летит в живот, оставляя после себя тревожные разводы. Его предположение оказалось правдой. Ревность черной слизью расползается по венам и легким. Это глупо вот так ревновать, особенно если вспомнить, как Сынмин сам к нему пришёл, и они спали ночью вместе. Только против природы не попрешь. Чан: «О, ты о нем не рассказывал»       Ну актерище же. Зато Минхо рассказывал, но Сынмину знать об этом пока не обязательно. Сынмин: «Рассказывал» Сынмин: «Это мой бывший парень»       Ревность, получив подпитку, постепенно подбирается к мозгу, желая его отравить пагубными мыслями. Вот так просто признался? И как теперь реагировать? «Такой хороший мальчик с виду — может, встречаться опять начнете?» Фу. Лучше убить себя сразу. Чан: «О. Прости. Вы так обнимались у школы» Сынмин: «Мы достигли взаимопонимания в наших отношениях и остались друзьями»       Эта новость уже радует и даёт бой ревности, которая обиженно хлюпнув, утекает обратно в свои закрома. Сынмин: «Ты же не ревнуешь?»       Чан вспыхивает за секунду, когда прочитывает сообщение и смотрит по сторонам — следит за ним что ли. С чего бы ему ревновать? Пф. Они же не в отношениях. Просто друзья. Хотя к друзьям тоже ревнуют другие друзья. Как хорошо, что у него один Минхо. Хотя, подождите, а сколько таких Чанов у Минхо? Надо-ка спросить. Чан: «Немного»       Честный ответ — лучше всего. Сынмин: «Мне нравится»       Чан не находится с ответом, предпочитая убрать телефон и убраться уже в сторону аудитории. О ситуации он подумает позже. Как обычно.

***

      Проблемы с доверием у Чана были всегда. Особенно, когда дело касалось командных проектов, с которыми порой перебарщивали в школе, а теперь и в университете. В его идеальной вселенной, если им дали задание, то он должно быть выполнено на 100%. Не на 90%, не на 95% и даже не на 99%. Не меньше сотки. Поэтому он всегда бесился, когда преподаватель назначал новый проект и пихал его в команду.       Чан лучше бы сам всё сделал (двойной, тройной объём работы), чем полагался на того, кому нельзя доверять. Его слишком часто подставляли ученики и студенты, которым было лень, или они не понимали, или из-за гордыни не хотели что-то менять, считая своё мнение единственным верным, а потом их отчитывали на защите, а Чан срывался в гневный круиз по рекам зла и бешенства. Как доверять людям, когда они всякий раз предают? Всегда найдется какая-нибудь паршивая овца, что потащит вниз всё стадо.       Каждый чертовый командный проект он воспринимал в штыки и как кару небесную за грехи. А личный перфекционизм не позволял делать «на отъебись». Вот только за даже идеально выполненную им его часть работы, ему всё равно не поставят высший бал, так как оценивают работу команды.       Последний случай не стал исключением. Чан взорвался ещё до пары, когда команда собралась и стала обсуждать стратегию защиты и пересматривать проработанные материалы. Все, кроме одного, который чхал на всё подготовку и сидел с видом, словно ему и так поставят хорошую оценку.       Нихера им хорошую оценку не поставили. Практически публично опозорили перед аудиторией за неумение работать в команде и отвратительно переработанную часть материала.       Наверно Чан не опустился бы до драки, если бы не события, которые происходили в личной жизни. И дело даже не в Сынмине, а в бабуле, которая свалилась в больницу с сердцем посреди рабочего дня. Хорошо, что мужчина из соседней палатки имел телефон Чана и быстро позвонил ему после вызова скорой помощи. Родители обещали прилететь ближе к Новому году, хотя изначально планировали собраться в Корее на Соллаль, но планы пришлось поменять.       Сумбур в личных отношениях, беспокойство о бабуле, а теперь ещё и отчитывание за плохо сделанное задание стало последней каплей в системе координат жизненных устоев. К чести Чана, не он первый начал, но не смог сдержаться после словесного выпада в свой адрес.       В общагу он буквально залетает, перемахивая через три ступеньки сразу своими длинными ногами. Саднило щёку, бровь и спину.       Чан с ожесточением швыряет рюкзак к столу, хлопает дверью так, что он чудом не слетает с петель, но зато стекла на окнах в коридорах дрожат. В зеркале видит свое разукрашенное гематомами лицо и чуть не разбивает его. Гнев, смешанный с усталостью, беспокойством и отчаянием рекой льётся из его рук, глаз, груди. В ушах белый шум, а в виски бьёт набатом. Может ему начать ходить на бокс и там же начать бить людей и вымещать злость хотя бы так?       В дверь стучатся. Скорее всего соседи, которых Чан потревожил своими громкими делами. Он уже смакует тот момент, когда его попросят быть потише, а он с удовольствием накричит. Конечно, потом он извинится за свое поведение, возможно купит им еды. Но как же хочется орать.       Чан рывком открывает дверь. За ней оказывается испуганный Сынмин с занесенной рукой для нового удара.       Кровь резко отливает вместе с воздухом из легких.       — Что ты здесь делаешь? — грубее, чем мог бы спрашивает Чан, но в комнату парня не пускает.       — Твое последнее сообщение было, что ты ненавидишь людей и желаешь их убить. На мои сообщения ты не отвечал, а я беспокоился, что случилось что-то важное. И, — Сынмин оглядывает внешний вид Чаны с головы до ног, — видимо не ошибся.       Телефон лежит в рюкзаке. Чан его действительно с момента выхода из аудитории не доставал. А затем к нему подкатил этот кусок человека, и дальше лишь красное пятно перед глазами.       — Я не в настроении, Сынмин. Тебе лучше пойти домой, — Чан машет головой, сжимая ручку в двери до побеления костяшек. Поорать и выместить злобу всё ещё хочется. Лучше бы за дверью оказались соседи.       — Я мчался к тебе через три квартала. Я не уйду домой, — твердо сообщает Сынмин и заходит внутрь.       У Чана нет сил его остановить, хотя буквально всё его естество кричит, что от парня надо избавиться. Потому что:       — Сынмин, — последние адекватные силы, что есть он вкладывает в эти слова, и преграждает дорогу, чтобы не пустить парня дальше. Сынмин недоуменно смотрит на него. — Я правда не в том состоянии, чтобы общаться. Тебе лучше уйти. Я напишу, как меня отпустит.       — Почему ты меня гонишь? Я могу выслушать и помочь с этим, — парень пальцем указывает на его лицо. А Чана захлёстывает новой волной ярости. Ещё одного упрямца ему сегодня не хватало.       — Потому что я не хочу на тебя наорать, как тогда, а потом чувствовать за эту вину! Поэтому уйди сразу, чтобы не доводить до греха! — Чан уже, получается, орёт. Слишком кипит гневом и яростью. А ещё он устал сдерживаться, и ему хочется...       — Тогда? — тихо переспрашивает Сынмин: по лицу проходит дрожь, словно его ударили, глаза удивленно распахиваются, а челюсть крепко сжимается, красивые пухлые губы вытягиваются в тонкую линию.       В Чане словно в воздушном шарике делается прокол иголкой, и он резко сдувается, выпуская все эмоции наружу. Они растворяются в пространстве, вытекая из него горячими тоненькими ручейками, ему буквально становится легче дышать, правда ненадолго, потому что дыхание уже спирает от страха. Так проебаться, надо уметь. Или надо просто быть в гневе.       — Так ты помнишь? — спокойно, но голос подрагивает, спрашивает Сынмин.       — Нет, — Чан не видит смысла врать, — мне Минхо рассказал.       Чан замечает, как сжимаются ладони парня в кулаки, а на шее вздуваются вены; кажется, что вся та ненависть и гнев, что были в нём, плавно перетекли в Сынмина. Он таки закрывает дверь, чтобы не давать соседям повода погреть уши.       — Давно?       — С моего дня рождения, — Чан тянет к парню руку, но тот дергается, отодвигаясь, — я хотел поговорить, но не знал, как начать разговор, и что сказать. И как ты на это отреагируешь. А потом твой экзамен. Отвлекать тебя было нельзя. А потом учеба, бабуля сейчас и я уже и сам забыл.       Чан тараторит, оправдываясь как будто больше перед собой, чем перед Сынмином, который всё это время смотрит куда угодно, только не на Чана.       — Что ещё рассказал? — спрашивает парень, когда поток оправданий заканчивается.       — Как ты мне помог на школьных соревнованиях, — Сынмин кивает, — и, — Чан мнётся, не зная, стоит ли говорить, вообще имеет ли он право на то, чтобы произнести это вслух, — и... о своих догадках по поводу твоих чувств.       — М, — тянет Сынмин, кивая, и вдруг обнимает сам себя за плечи.       Чану отвратительно, стрёмно, стыдно — это кислотной желчью отравляет ему все внутренности. Он даже не чувствует, как саднит лицо и спину. Зато чувствует, как в сердце вонзили иголки.       — Сынмин, я правда... — умоляющий стон.       — Не надо, — прерывает его парень, поднимая голову, и смотрит в упор. В глазах его плещется очень много эмоций, не вычленить основную, — наверное, считаешь меня глупым, маленьким, наивным и… навязчивым.       — Что? Ничего я так не считаю, — удивляется Чан, потому что действительно так не считает. Маленьким только возможно, но по другой причине, — это мне дико стыдно за своё поведение в школе. И я не знаю, как перед тобой искупить вину.       — Ты чувствуешь вину передо мной? — поджимает губы Сынмин, кажется он хочет слышать только то, что подпитывает его гнев. — Ведь это я споткнулся и перевернул поднос с едой на тебя. Испачкал тебя, возможно обжег. Это моя вина перед тобой. Да, ты сорвался, но кто бы не сорвался?       — Тем не менее, так реагировать я не должен был, — стоит на своём Чан, а Сынмин флегматично пожимает плечами.       — Хорошо, хён, если тебе это нужно. То давай ты быстренько извинишься, и разойдемся.       — Разойдемся? — не понимает Чан.       — Ты же хотел, чтобы я ушел.       Уже не хочет. В голове зреет мысль, что если сейчас отпустит, то Сынмин больше не вернётся; она тревожной птицей бьётся в голове. Им надо поговорить. Давно пора.       — Теперь не хочу, — Чан подходит ближе, Сынмин смотрит на него напряженно, но не дергается. Стоит, как высеченная статуя. — И я не считаю тебя глупым, маленьким, наивным и навязчивым.       Сынмин фыркает и не верит — это видно по глазам, и Чан с надеждой в них заглядывает.       — Поговорим?       — Не уверен, что стоит, — дёргает головой Сынмин — не хочет держать контакт взглядами, — ты уже всё знаешь, а я чувствую себя глупо. Как в дурацких фильмах и дорамах, когда популярные мальчики спорят на некрасивую девочку, а затем её кидают, когда она влюбляется.       Это Чан-то популярный мальчик, а Сынмин — некрасивая девочка? Что вообще творится в этой темноволосой голове?       — Ты думаешь, что я на тебя поспорил?       — Я же сказал «похоже», нет но… — парень неопределенно машет рукой, не зная, какое слово или оборот подобрать.       — Сынмин, — серьёзно произносит Чан, заглядывая в глаза, но когда парень вновь их отводит, то берёт за подбородок и насильно поворачивает голову, вынуждая посмотреть на себя, — я узнал о случае в столовой в октябре. А нравишься ты мне чуть ли не с начала апреля. И, ты настолько плохого обо мне мнения? Серьёзно, я выгляжу человеком, который стал бы издеваться над другими людьми? Причем так низко?       — Нет, — испуганно отвечает Сынмин, бегая глазами, он облизывает пересохшие губы, на которые Чан тут же обращает свой взор, чувствуя чувствительный тычок возбуждения в области паха. - Я... Я не знаю.       Кажется, Ким Сынмин впервые не знает, что ответить. Чан, ты можешь собой гордится, так запугать ребёнка, что он теперь и двух слов связать не может.       — Поговорим? — вновь повторяет Чан, отпуская подбородок и делая шаг назад, потому что стоять так близко становится невыносимо.       Сынмин кивает и проходит к кровати, на которую тут же усаживается, подтягивая коленки к подбородку. Сейчас он выглядит школьником: напуганным, растерянным школьником.       Чан опирается бедром о стол, становясь напротив, и скрещивает руки на груди. Взгляд нежно скользит по сгорбленной фигуре парня. Всё же надо было поговорить раньше, тогда и не пришлось разгребать кучу навалившегося говна за раз.       — Я начну, — Чан прочищает горло кашлем, — я правда тебя не помню в школе. Но, если честно, я вообще там мало кого помню, даже из одноклассников. Я был заточен только на учебу, и остальной мир мне был не нужен. Я помню случай в столовой, но я не помню твоего лица. Как и на соревнованиях. Точнее я был уверен, что меня отвел Минхо, но он утверждает, что дрался с Ёнджуном в тот момент, мстя за мой нос, — Сынмин сосредоточенно кивает, — и это он только рассказал два ярких момента, а говорит что были и другие по мелочи, но я настолько был слеп вокруг, что ничего не замечал. И если честно, — Чан смущенно трёт затылок, — вообще не понимаю, как тебя… как ты... ну, — он мнётся, подбирая слово, но ни одно не подходит или звучит отвратительно из его уст, — в общем... ну...       — Влюбился? — помогает ему Сынмин со словом, а Чан краснеет и кивает головой. — Значит, скорее всего ты не помнишь концерт на дне открытых дверей, когда к нам приходили представители университетов и всех согнали в зал, — Чан хмурится в попытке вспомнить, — мы сидели рядом. Концерт действительно был довольно скучный, и ты уснул. Взял и уснул, положив голову мне на плечо. Я шелохнуться боялся, чтобы не спугнуть тебя, но потом школьники закричали и ты проснулся.       — О, это концерт, где выступал Минхо, и я проспал его танец, за что он мне потом такой нагоняй устроил и заставил смотреть раз десять снятое видео с танцем, — Чан обрывками вспоминает тот концерт, и что он действительно заснул, но не помнит как и, как оказывается, на ком.       Сынмин смущенно улыбается, пряча улыбку за коленками.       — Ты был милым, когда спал. Тогда я впервые тебя увидел, заметил. И, — Сынмин делает паузу, задумывается, как продолжить дальше, — знаешь, как бывает — смотришь на человека, и словно знаешь его веками. Так было с тобой.       Чан знает, у него впервые появилось такое чувство, когда заметил, что в понедельник и в четверг один школьник в форме из его старой школы приходит в половину четвертого и берет один овощной кимбап и два пуноппана с бобовой пастой. А будь у него глаза и мозг, то заметил бы этого школьника намного-намного раньше, и как бы тогда сложилась их жизнь?       — Почему ты не разозлился, когда я на тебя накричал?       — Разозлился, но на себя, — Сынмин спиной опирается на стену, сначала вытягивая ноги, а затем их скрестив на обычный манер, — Еда была горячей, и я мог тебя обжечь. А ещё у тебя могла быть пищевая аллергия. У меня в тот день была рыба, а ты её никогда не брал.       — Следил за мной? — пытается сдержать улыбку Чан, но тепло приятно разливается в груди.       — Звучит ужасно, — морщится Сынмин, слегка розовея щеками, — наблюдал.       — Я ем рыбу, просто в школе её готовили ужасно, — поясняет Чан и делает выдох перед важным вопросом, — почему не познакомился?       — Я не знал, интересуешься ли ты парнями, — передергивает плечами Сынмин, — Да и в целом ты был слишком воинственный. Одинокий волк. Ты мне нравился, но я тебя боялся. А быть побитым любовным интересом не комильфо.       Вот уж действительно — одинокий волк. Только Минхо его не боялся, но это не показатель: Минхо вообще мало кого боится, это, обычно, боятся его. Точнее его острого языка, в то время как в Чане боялись его гнева и кулаков.       — У меня был настолько пугающий образ?       — Хёнджин называл тебя Халком за умение из анимешного мальчика превратится в убийственную машину за секунды.       Какое точное сравнение — Чан усмехается. В школьные годы, действительно было сложнее себя сдерживать, он часто срывался на одноклассниках. Мог завестись из-за любой мелочи, включая тронутые кем-нибудь его вещи. Судьба при обезоруживающей улыбке и по — словам многих — смазливой внешности, иметь характер берсерка и отталкивать людей. Нет, характер у него мягкий, добрый, но если что-то пойдет не так, то… держитесь.       — Как, — Чан кашляет в кулак. Один вопрос его очень беспокоит, — как появился Уён?       — О, — Сынмин задумывается, вспоминая. Его уши мило краснеют, — Мы дружили, а потом как-то поговорили по душам, выяснили, что оба по парням и решили встречаться. Такая дружба, но с привилегиями. Но мне кажется, я вкладывал в это чуть большее значение, чем требовалось.       — Не хочу знать о привилегиях, — лицо тотчас хмурится, пока ревность черной змеей обхватывает сердце.       — Я девственник, хён, — серьёзно заявляет Сынмин, а Чан возмущенно вспыхивает — не совсем это он имел в виду (это, на самом деле), — но целоваться целовались.       Они замолкают, каждый обдумывая своё. Стыд за прошлое и плохую память, гнев на самого себя, грусть от потерянного времени — всё это давит на Чана со всех сторон, а ещё внезапно ссадины и синяки дают о себе знать и ноют при малейшем движении мышц. Насыщенный денек вышел, а он ещё и бабуле не позвонил. Что он сейчас хочет и ждёт? Ему бы хотелось до хруста в костях обнять этого прекрасного парня и спрятать от всего мира в себе и никому не показывать. Ему бы хотелось помнить школьные моменты их встреч. Ему бы хотелось, чтобы Сынмин полюбил его снова, потому что сам он, кажется, его уже любит.       — Сынмин, — тихо зовёт Чан, опускаясь на колени перед кроватью. Зависший в своих мыслях парень, вздрагивает и смотрит вопросительно. Челка вновь падает на глаза и скрывает часть его эмоций. — А сейчас ты меня любишь?       Щёки напротив вспыхивают розовым и немного дёргаются, угловатые коленки начинают подрагивать — Чан до них дотрагивается ладонями, чтобы успокоить.       — Я и не прекращал, хён, — на выдохе произносит Сынмин, смущаясь окончательно. Улыбка против воли растягивается на губах Чана, внутри словно кто-то лопает шарик с горячим чаем, и жидкость наполняет его, разливаясь теплыми струями по телу. Он чуть приподнимается, сильнее приподнимаясь ладонями о чужие колени.       — Хочу попросить прощения за то, что накричал тогда.       Сынмин ведет плечом, отбрасывая челку назад — это теперь официально любимый жест Чана.       — Не стоит. Я не обижался и не обижаюсь. У вас были экзамены, ты нервничал, а я неуклюжий пингвин.       — Ты — собака.       — Или так.       Они замолкают вновь. Сынмин протягивает руку и подушечками пальцев невесомо прикасается к ссадинам на его лице — Чан легонько морщится и жмурится, — тогда рука перемещается к волосам и мягко массирует кожу голову, пропуская сквозь пальцы волнистые волосы. Чану хорошо. Он сейчас стоит на коленях (буквально) перед лучшим человеком в его жизни, который младше его на пару лет, но старше во всех других сферах жизни. С которым легко, когда трудно; тепло, когда холодно; смешно, когда грустно. Нужно ли ему ещё что-то, чтобы, наконец, произнести это вслух:       — Я люблю тебя.       Слова не надо выталкивать из горла, они сами спокойно вылетают, словно по запланированному маршруту. Точно так и должно было быть, и всё уже решено судьбой давным давно. Рука Сынмина застывает в его волосах, он слышит, как сбивается чужое дыхание.       — Поцелуешь меня? — открыв глаза, спрашивает Чан.       — У тебя на лице раны, — взволнованно сообщает Сынмин, словно Чан сам не в курсе. Ещё он вовремя не прижал холодное к лицу, и отвратительных синяков точно не избежать.       — И что? Целуются же губами.       — У меня брекеты, — стыдливо произносит Сынмин, и весь его вид говорит о том, как он корит себя за их установку и то, что сейчас его рот выглядит уродски. По его надуманному мнению.       — Ты ищешь повод меня не целовать? — наигранное возмущение.       — Нет, что ты... нет, — запальчиво говорит Сынмин и машет руками, закрывая краснеющее лицо. Чан ждёт, терпеливо наблюдая. Наконец, парень, совладав с эмоциями, убирает руки от лица, — хён. Это может быть неприятно тебе.       — Поставим вопрос по-другому. Ты хочешь меня поцеловать?       Сынмин кивает, и Чан одним резким движением хватает его за кофту и притягивает к себе, останавливая в сантиметре от своего лица. Он может поцеловать и сам, но эгоистично хочет, чтобы первым это сделал Сынмин.       — Так целуй, Кимпаб-бой.       Сынмин поддается вперед, осторожно прижимаясь к его губами, они смотрят друг другу в глаза — одни спокойные с разлитой в них нежностью и счастьем, другие — слегка напуганные и неуверенные. Чан позволяет себе помочь, языком раздвигая чужие губы.       Руки Сынмина мягко обнимают его за шею, придвигаясь ближе и углубляя неторопливый поцелуй. Обоим стоит огромной выдержки не сорваться и не вылизать друг другу рот. Чан признает, что проволочки мешают, в некоторых местах больно царапают язык. Но это потому что в первый раз и они пробуют, в следующий раз он будет опытнее и умнее.       Сынмин отрывается, чтобы вздохнуть, и упирается лбом в лоб Чан, который тут же вскрикивает — ссадина на лбу, никуда не ушла. Она здесь, она ждёт, когда её уже обработают и заклеят. Сынмин испуганно вздрагивает и подпрыгивает.       — Прости, прости! Надо обработать! — парень было пробует сбежать с кровати, но его держат крепко и не отпускают.       — Давай ещё, — просит Чан.       — Прикоснуться ко лбу? — не понимает Сынмин и Чан ему отвечает поцелуем, забирая тихий вздох с собой.       Этот поцелуй уже глубже, влажнее и волны возбуждения расходятся по обоим, как от камешка, брошенного в воду. Сынмин вновь прекращает первым, но ко лбу не прижимается — кладёт ладонь на влажные губы Чана.       — Хён, давай прекратим, — Чан выгибает вопросительно бровь, а кончиком языка игриво чешет чужую ладонь, — ох. У меня дрожат ноги, и чёрт, я не хочу потерять девственность сегодня!       Настолько серьёзно выглядит лицо Сынмина, что Чан не может сдержать смех. Он аж валится с ног на пол, хохоча чуть ли не до икоты. Сначала ошарашенный такой реакцией, а потом уже и возмущенный, Сынмин тычет в его живот своей ногой, как кот, и сердито ворчит, что хён убил всю романтику.       — Зато сбил напряжение, — вытирая слёзы, произносит Чан и расправляет руки и ноги, взглядом упираясь в потолок.       Счастливый ли он человек? Определенно. В это мгновение он ловит счастье за хвост, позволяя наполнить себя полностью всего изнутри так, что вставать не хочется.       Он благодарит бабулю, которая умеет делать вкусный кимпаб и которая позволила ему поработать. Он благодарит судьбу, что свела его ещё раз с Сынмином, так как первый её подарок он прошляпил. Он благодарит самого Сынмина за то, что он такой как есть и делает его лучше и счастливее.       Что бы он делал без своего Кимбап-боя?       — Долго будешь так лежать, или всё-таки обработаем раны?       Точно. Обрабатывал бы свои раны сам.