Погасшее солнце

Ночь — время страха. Донхёк ненавидел ночь. Обычно люди боятся темноты, потому что их пугает неизвестность. Донхёк же боялся темноты, потому что точно знал, что скрывается в ней. Кто скрывается. Каждое её появление сопровождалось агонией. Он ненавидел чувство первобытного ужаса, сжимающее горло. Ненавидел оцепенение, сковывающее по рукам и ногам. Ненавидел прикосновения ледяных пальцев к коже. Ненавидел боль, кромсающую его медленно и мучительно на полоски и лоскуты. Ненавидел кислород, кислотой разъедающий лёгкие. Ненавидел слёзы ужаса и боли, обжигающие щёки. Ненавидел её. Но особенно он ненавидел себя. Это началось в ночь после скромных похорон. В тот момент, когда Донхёк окончательно осознал, что она мертва. Когда он сполз на пол пустой квартиры, задыхаясь от слёз и вины. Когда лампочка под потолком замигала суматошно и с дребезжанием погасла. Когда он понял, что в квартире больше не один. * * * Когда порог лектория перешагнуло цветастое пятно, внутри Марка, следуя какому-то условному рефлексу, выработанному в процессе учебного года, проснулось раздражение. Ли Донхёк. Чёртов Ли Донхёк. Марк не соврёт, если скажет, что недолюбливает Донхёка. Хотя, нет. Недолюбливает — не совсем верное слово. Скорее, Марка раздражает, а порой и откровенно злит шумный и настырный Донхёк, который, видимо, не имеет ни малейшего понятия о личном пространстве. Хотелось отодрать от себя этого прилипалу и возвести вокруг своей парты силовой барьер диаметром минимум пять метров. Чтобы никакой Ли Донхёк не мог до него добраться. Марк не знал, чем так провинился, но почему-то главным объектом своего непрошенного внимания шумный одногруппник избрал именно его. И отставать в обозримом будущем явно не собирался. Донхёк маячил у самого входа, мешая остальным студентам попасть внутрь, и выискивал глазами первую жертву, которой он мог бы начать действовать на нервы. Одетый по своему обыкновению пёстро — в розовые кроссовки, разноцветные, будто испачканные в краске, штаны и ярко-фиолетовый свитшот с принтом медузы и правдивой надписью «I have no brain» — Донхёк раздражал слизистую глаз и вызывал непреодолимое желание как следует проморгаться. Наконец, найдя себе подходящую цель, новоприбывший с невинной улыбочкой двинулся в сторону Марка. Тот нервно сомкнул губы и попытался задвинуть стул подальше под парту, чтобы Донхёк не мог примоститься рядом с ним. Однако наивно было полагать, что Донхёка это остановит. Одним скачком перемахнув пару ступенек (Марк всегда предпочитал первые ряды), он протиснулся ближе, расталкивая локтями преграждающих путь студентов. Ловко игнорируя враждебный взгляд Марка, красноречиво демонстрирующий, что к беседам он не расположен, Донхёк рывком выдвинул стул и плюхнулся на него, тут же навалившись на невольного собеседника. — Марк-я, — капризно протянул Донхёк ему в самое ухо, зажав шею Марка между своим плечом и локтем, — пойдём с нами в кафе после занятий? Будем праздновать окончание семестра. — Не обращайся ко мне неформально, — нахмурившись, потребовал Марк, ладонью упираясь в лоб парня и пытаясь его от себя отодвинуть. — Я не буду обращаться к тебе вежливо! Мы одногруппники! — запротестовал Донхёк, ослабляя хватку и позволяя себя отстранить. Марк едва сдержал раздражённый вздох. — Я старше. — Даже не на год! — снова попытался возразить Донхёк, но его собеседник был неумолим. — Неважно. Зови меня хёном. Марк уже сбился со счёта, сколько раз за последние полгода этого требовал. Он пытался обозначить между ними дистанцию хотя бы таким топорным образом, но наглый одногруппник каждый раз упрямо игнорировал его просьбу. — Ты такой душный, Канада, — поморщился Донхёк, явно из вредности назвав его прозвищем, которое сам же и придумал, узнав, откуда приехал «этот парень со странным акцентом». Сам Марк, проживший в Корее более шести лет, не замечал у себя никакого ярко выраженного акцента. И уж, тем более, не считал его странным. Но Донхёк зачем-то упорно пытался доказать ему обратное. — Тогда не общайся со мной, — посоветовал Марк, скользя незаинтересованным взглядом по ровным строчкам своего конспекта. Донхёк закатил глаза. — Ла-адно. Хён. Хён-хён-хён. Доволен? Не будь занудой, пошли с нами. Почти вся группа пойдет. Ты же староста, как ты можешь игнорировать групповые мероприятия? Острое колено, спрятанное под тканью дурацких цветастых штанов, настойчиво ткнуло ногу Марка под партой. Марк так же коленом грубо оттолкнул его обратно. — Не припомню, чтобы подобное входило в обязанности старосты, — отбрил Марк. Он не особо любил подобные посиделки, всегда заканчивающиеся масштабной попойкой. По несчастливой случайности Марк оказался старостой их группы. Получил он эту должность не за какие-то заслуги, а просто потому что. Потому что так получилось. Потому что больше некому. Потому что он не мог пойти против желания большинства. Теперь его постоянно звали во всякие злачные места с целью подружиться. Сначала Марк соглашался. И ему даже казалось, что он завел себе друзей. До определенного момента. Когда просьбы, вроде «я сегодня прогуляю, прикрой меня перед преподавателями, мы же друзья», превысили предел разумного, староста начал подозревать, что его просто-напросто используют. — Ну-у, в каких-нибудь официальных должностных документах это не прописано, — покладисто согласился Донхёк, ковыряя нитку, выглядывающую из бокового шва цветастых штанов (и Марк едва удержался, чтобы не шлёпнуть его по рукам), — но чисто по-человечески ты мог бы и согласиться. В прошлый раз ты тоже с нами не пошёл. О нет, Марк пошёл. Более того, он пришел одним из первых, когда основная часть народа ещё не подтянулась. И ушел он также одним из первых, ругаясь сквозь зубы и пытаясь не смотреть на свои джинсы, обблёванные быстро накидавшимся одногруппником. Донхёк тогда ещё не успел прийти — вероятно, они разминулись где-то по дороге. Но рассказывать об этом неприятном инциденте Марк, разумеется, не собирался. — Чисто по-человечески ты мог бы ко мне не лезть, — отрезал Марк, возвращая Донхёку его же фразу. — Но я буду лезть! — надул губы тот, и вновь навалился на собеседника. Марк отклонился, резко пихая его локтём под рёбра и с удовлетворением ловя соскочившее с чужих губ болезненное шипение. — Ай! — демонстративно и веско произнёс Донхёк, в упор глядя на Марка и явно рассчитывая усовестить его. Однако ни малейшего укола совести Марк не почувствовал. Донхёк так и напрашивался на затрещины. — Грубиян, — проворчал Донхёк, так и не дождавшись извинений. Потёр ноющее колено и вновь вернулся к тому, с чего начал. — Серьёзно, пойдём, будет весело. Тебе даже скидываться не придётся — Мёнсу угощает. — Кто такой Мёнсу? — зачем-то спросил Марк, хотя, вообще-то, ему было наплевать на знакомства Донхёка. — Третьекурсник с литературного, — с готовностью ответил Донхёк, радуясь, что Марк в кои-то веки проявил к нему интерес. Марк хмыкнул, не слишком удивлённый, что общительный Донхёк умудрился подружиться со старшекурсником. — Неплохой парень. Читает много, хотя на ботана не похож. Мы с ним периодически пересекаемся в коридорах, перекидываемся парой слов. Он даже предлагал подтянуть меня по философии, говорит, он в этом разбирается. Но я отказался, конечно. Пофилософствовать я и сам могу. Донхёк на пару секунд замолчал, словно давая Марку передохнуть от словесного потока, затем добавил: — Вообще, сначала Мёнсу приглашал только меня, но я предложил позвать остальную нашу группу. Ну, и его друзей, если он захочет. Потому что я, в отличие от некоторых, думаю об окружающих. Понял? Марк понял. Понял, что Донхёк ловко раскрутил своего знакомого на бесплатную выпивку. — Парень хотел пообщаться с тобой наедине, а ты вместо этого вынудил его позвать целую ораву? Ещё и за свой счёт? Вау, ты такой бестактный, — Марк присвистнул, делая вид, что он впечатлён. — Он сам согласился, — пожал плечами Донхёк. — Я его не заставлял. К тому же, толпой веселее, чем вдвоём. Да и повод сюда можно подбить. Ну, типа, мы собрались не просто накидаться, мы празднуем окончание семестра. И всё, уже мероприятие приобретает более благородные черты. Марк устало откинулся на спинку стула, понимая, что сейчас лишь начало учебного дня, но от трещания Донхёка он уже устал. — Не слишком ли рано вы собрались праздновать окончание семестра? — Марк кинул взгляд на окно. Май, только-только пришедший на смену ветреному апрелю, приветливо махал ему зелёными веточками вишни. Деревья начали цвести ещё в начале апреля, но радовали глаз недолго — цветы опали уже через несколько дней. Марк в этом году оказался слишком занят, чтобы сполна насладиться весенним буйством красок. Корпея над объёмным проектом по этнологии (дисциплине, отданной самому требовательному преподавателю, которого побаивался весь курс), он пропустил праздник цветения вишни и впервые за шесть лет не участвовал в Дне посадки деревьев — учёба и обязанности старосты отнимали все силы. Первый курс на историческом факультете университета Ханьян оказался сложнее, чем Марк мог предположить. — Нам ещё полтора месяца учиться. — Потом времени не будет, — ответил Донхёк, лениво потягиваясь. — Как только начнутся экзамены, Ренджуна невозможно будет откопать из-под тонны конспектов. Мы уже пробовали. Он укусил Джено за руку, когда тот попытался вырвать у него тетрадь. Представив эту картину, Марк хмыкнул. Ренджун мог. Этот тщедушный парнишка, казалось, подавлял в себе концентрированную агрессию ежесекундно, и стоило его только слегка задеть мимоходом, как его гнев тут же обрушивался на того, кому не посчастливилось попасть под горячую руку. Марк предпочитал с ним не связываться. — Советую тебе последовать примеру своего друга и тоже готовиться к экзаменам заранее. А не зубрить перед дверями аудитории со словами: «Боже, помоги!» — назидательно посоветовал Марк. — Так помогло же, — легкомысленно пожал плечами Донхёк. — Господь услышал мои молитвы и ниспослал мне правильный ответ. Я сдал экзамены на вполне сносную оценку. — Вот именно, что на сносную. Даже не на нормальную. И, уж тем более, не на хорошую, — принялся зудеть Марк, очень сомневаясь, что тут задействовано божественное вмешательство. — В следующий раз тебе может так не повезти. Что делать будешь? — Приду плакаться тебе под двери, конечно же, — воодушевлённо пообещал Донхёк и сверкнул шкодливой улыбкой. — Ты же утешишь меня, хён? — и почему-то уважительное обращение, слетевшее с губ Донхёка, прозвучало в крайней степени издевательски. Марк открыл было рот, чтобы возмущенно ответить, что с такими просьбами Донхёк может катиться на все четыре стороны, но не успел. — Донхёк-а! — раздался позади недовольный голос Ренджуна. Марк обернулся на оклик вместе с обладателем прогремевшего имени. Донхёковы друзья по своему обыкновению сидели на три ряда выше и, судя по виду, были не слишком довольны игнорированием своих персон. А ведь действительно, Донхёк даже не поздоровался с ними — сразу к Марку полез. Какая честь. — Если через десять секунд твоя задница не будет сидеть рядом с нами, я кину в тебя бутылкой! Она ещё полная, если что. Так что будет больно. Один. Два... Донхёк засуетился. Кажется, перспектива стать живой мишенью его не особо прельщала. А в том, что Ренджун исполнит свою угрозу, Донхёк не сомневался. Марк, впрочем, тоже. — Ты, в общем, ещё подумай. Время есть. Мы собираемся встретиться в субботу, — протараторил Донхёк и поспешно рванул к своему месту, где Ренджун уже демонстративно замахивался бутылкой с водой. Марк с мрачной отрешённостью следил за тем, как Донхёк, глупо шевеля губами, словно выброшенная на берег рыба, настойчиво лезет с приветственными поцелуями к Ренджуну. А затем, получив лёгкую предупредительную затрещину, переключается на Джено и Джемина. Марк нервно дёрнул уголком рта, наблюдая за ужимками одногруппника. С девушками Донхёк никогда не обращался столь фривольно, а вот парни едва успевали тыкать его под рёбра, чтобы выдворить настырного парня из своей зоны комфорта. Если честно, сначала Марк думал, что таким образом Донхёк демонстрирует окружающим свои любовные предпочтения. Но, проучившись с ним почти год, он понял, что Донхёк просто тактильный придурок, которому нравится бесить людей. Однако, стоит отдать ему должное, Донхёк был весёлым придурком. Он всегда шутил, даже когда ситуация совсем не располагала к смеху. Всегда был за любой движ и зачастую сам же становился его инициатором. И в целом Донхёк никогда не мог усидеть на месте и, стоило лишь свистнуть, вклинивался в любую компанию, разбавляя унылые посиделки своим фонтанирующим энтузиазмом. Вокруг этого шумного и абсолютно несерьёзного человека все время крутилась толпа студентов, ищущая его компании. Студенты приходили даже из удалённых корпусов просто для того, чтобы перекинуться с Донхёком парой слов и завести пустую, ни к чему не обязывающую беседу. Марк ни за что бы не признал вслух, но этот паренёк действительно был до ослепительного яркий, словно июньское солнце. Люди заворожённо тянулись к нему. Донхёк тоже тянулся к солнцу. Только к настоящему. Ловил наручными часами лучи, пуская хоровод солнечных зайчиков блуждать по аудитории, довольным котом жмурился на свету. Когда зима сменила осень, Донхёк говорил про лето. Рассказывал, чем он занимался в последние летние месяцы после долгожданного выпускного из старшей школы. Когда год стремился к завершению и впереди маячили зимние праздники, Донхёк заявлял, что было бы неплохо, если бы их праздновали летом. Когда в феврале университет организовал своим студентам мероприятие с выездом, Донхёк, всегда и везде бегущий в первых рядах, на этот раз плёлся в хвосте, шмыгал носом и ворчал, требуя запретить зимние выезды на законодательном уровне. Когда на сером небосводе изредка появлялось холодное солнце, Донхёк замолкал на полуслове и с надеждой подставлял лицо под тусклые, робкие лучи. Донхёк тосковал по лету и с какой-то щемящей безнадёжностью во взгляде ждал тепла, отогревая озябшие руки в огромных карманах куртки Джено. В такие моменты его было почти жалко. «Summer child», — так однажды на родном языке подумал про него Марк, застав Донхёка одного на пустынной автобусной остановке. Донхёк не видел Марка, стоящего в тени деревьев и не попадающего в его поле зрения. Задрав голову и прикрыв глаза, Донхёк непривычно долго молчал, подставляя лицо всё ещё несмелому и почти не греющему солнцу. С вишни, под которой он безмолвно замер, тихо осыпались лепестки — нежно-розовые, они невесомо касались смуглой кожи, запутывались в каштановых волосах и, плавно кружа, опускались вниз, расстилаясь ковром у ног Донхёка. Один из лепестков опустился на задранное лицо, скользнул ко рту и Донхёк, не давая лепестку улететь, зажал его губами. В тот момент было лишь начало удивительно холодного и ветреного апреля, и температура явственно намекала, что выпрыгивать из теплых штанов пока рановато. Однако Донхёку все было нипочём: он спешил в лето. Расстегнутая куртка, спущенная с плеч, болталась на локтях, а тонкая футболка, колыхавшаяся от малейшего порыва ветра, не давала даже иллюзии тепла. Марку было холодно от одного взгляда на эту картину. Но Донхёк вел себя как ни в чём не бывало. Казалось, лично для него лето уже наступило, и температура в его личном жизненном пузыре не имеет ничего общего с температурой остального мира. Так он и стоял под метелью из лепестков, изредка приоткрывая глаза, чтобы впитывать царящую вокруг идиллию всеми органами чувств. Это было действительно очаровательное зрелище, и Марк на мгновение залюбовался им. Он даже не представлял, что надоедливый Донхёк может выглядеть настолько... одухотворённым, что ли? Марк невольно двинулся вперёд, чтобы рассмотреть столь непривычное выражение на лице одногруппника. Он старался быть тихим, но его всё равно заметили — распахнув глаза, Донхёк повернул голову в сторону человека, потревожившего его одиночество. Узнав в этом человеке Марка, Донхёк неловко моргнул и выпустил из губ лепесток, который он продолжал сжимать всё это время. Рука его потянулась к каштановому затылку, взлохмачивая и без того спутанные пряди с застрявшими в них лепестками. На секунду Марк даже позволил себе подумать, что Донхёк смутился, ведь его застукали за столь сентиментальным действом, достойным разве что героев романтических фильмов. — О, Канада! Ты чего тут? Подглядываешь за мной, жуткий сталкер? — Донхёк открыл ехидный рот, и очарование момента треснуло, как разбитое зеркало. Что ж, разумеется, ему лишь показалось. Донхёк был самым бесстыжим человеком, которого Марку только доводилось знать. Было бы наивным полагать, что он может смутиться так просто. И, что самое неприятное, этот идиот был прав — ведь Марк действительно подглядывал. Стряхнув с себя остатки лепестков, Донхёк озорно блеснул глазами, накинул на плечи куртку, так и не удосужившись её застегнуть, и подскочил к старосте, подхватывая его под руку. Марк попытался отвоевать обратно свою конечность, но её держали крепко. А дальше для Марка все слилось в единый белый шум из бессмысленной болтовни Донхёка. Марк даже не собирался вслушиваться. Лишь изредка пытался стряхнуть с себя чужую руку, но одногруппник держался цепко, как клещ, пытаясь к тому же сплести свои пальцы с пальцами Марка. Тот сжал ладонь в кулак, отвергая прикосновение. Рука Донхёка была неприятно холодной, и сквозь это прикосновение Марк явственно чувствовал чужую дрожь. Значит, ему всё-таки было холодно, но он продолжал торчать на улице с курткой нараспашку, словно надеясь, что лето наступит быстрее, если он будет достаточно сильно верить. Ну что за дурачок. Ниспослать бы ему профилактической ангины. Марк с обречённым выражением лица слушал жизнерадостный трёп, представляя, что он сейчас находится где-то не здесь. Где-нибудь в родном Ванкувере, куда не ступала нога Ли Донхёка. Отделаться от настырного балабола получилось лишь минут через восемь, когда к остановке подкатил новенький автобус с изображением какой-то женской поп-группы по бокам (Марк не особо интересовался девчачьими группами). Посадив Донхёка в автобус и с облегчением проследив за его отбытием, Марк с лицом мученика потёр руками гудящие уши. Честно говоря, он бы совсем не удивился, если бы обнаружил на руках кровь, хлынувшую из растревоженных ушных раковин. Вообще, болтать Донхёк любил до ужаса. И в своем бесконечном щебетании часто переходил черту, отделяющую шутку от оскорбления, и этим доводил многих. Но эти же люди почему-то продолжали добиваться внимания Донхёка, продолжали любить его, несмотря на несносный характер. Марк не понимал этого парадокса. И не хотел понимать. Просто сидел за своей партой, стуча пальцем по столу, и с неодобрением следил за сияющей физиономией Донхёка, гордого очередным своим каламбуром, заставившим половину аудитории кататься по полу от смеха. Сегодня Донхёк не изменял себе. Снова глупо шутил, донимал людей и едва ли не подскакивал на месте от желания оправдать свой статус главного шутника курса. «Клоун», — угрюмо пробурчал себе под нос Марк, отворачиваясь от богомерзкой картины кривляющегося одногруппника. Появление лектора несколько поумерило пыл Донхёка, и то не сразу. Первым из их компании вошедшего преподавателя заметил Джемин и ткнул локтем под рёбра распалившегося друга. Тот замолчал на полуслове, оборвав очередную шутку на самой кульминации, и со вздохом распахнул конспект. Пара прошла уныло и спокойно, не считая нескольких смешков, донёсшихся со стороны донхёковой парты. А после занятий Марку вновь пришлось уворачиваться от Донхёка, решившего во что бы то ни стало затащить старосту на пьянку, замаскированную под светские посиделки. Не давая Марку сбежать, Донхёк повис на нем и истошно звал то Джено, то Джемина, призывая их помочь удержать строптивого старосту. Марк стоически терпел и лишь чертыхался сквозь зубы, успокаивая себя тем, что до конца семестра осталось рукой подать, всего лишь месяц учёбы и сессия. А затем он пол-лета проведет вдали от Донхёка и успеет морально отдохнуть от этого неугомонного идиота.