Свобода на крови

Ещё не взошло солнце, а в особняке Буфф д’эте уже становилось оживлённо – что казалось Арлекино горькой иронией, ведь все оживились исключительно из-за подготовлений к похоронной церемонии. Её отец, будучи состоятельным гражданином, не лишённым чувства юмора и некоторых странностей, присущих всем богатым людям, оставил подробные указания для всех присутствующих. Он основательно подготовился к собственной смерти, за что Арлекино была ему благодарна: на её памяти не было ещё ни одних похорон, на которых бы она присутствовала, не считая шуточной траурной процессии, но вряд ли её можно было сравнить с тем мероприятием, что ждало Буфф д’эте сегодня. В тот год на чердаке Дома Очага она нашла большого крестовика: он сплёл паутину под подоконником, на котором ей так нравилось сидеть, и следующие полгода были наполнены для неё не только детскими забавами, но и наблюдением за деловитым толстым пауком. В конце осени в его сети попадали комары, живущие под тёплой крышей, зимой она находила его, трапезничающим мелкой мошкой, то и дело заводившейся, если она оставляла чердачное окно приоткрытым и разводила на старом подоконнике сырость, а весной его разлапистое тельце безжизненно повисло на собственной ловчей сети. Желая воздать почести своему молчаливому другу, Арлекино выпросила у старого дворецкого маленькую, обитую бархатом коробочку – и когда тот узнал, для чего юной госпоже понадобилась подобная шкатулка, она поделилась с ним горестными вестями. На похороны собрались все, кто готов был потакать детской шалости: старый дворецкий со скорбным лицом шёл впереди всех, сразу за ним шествовала Арлекино со шкатулкой на ладони, а замыкали шествие горничная и конюх, по случаю облачённые в чёрное. Старый дворецкий прочёл молитву, конюх подвёл мрачную, как ночь, Арлекино к выкопанной ямке в земле – и та в торжественном молчании опустила тело своего первого друга, позволив засыпать его влажной садовой землёй. Горничная картинно утёрла слезу, и они вернулись в дом, однако весь дальнейший день был проведён в тягостном напряжённом молчании. Тогда она ещё не знала, что их процессия не так уж отличается от настоящей. Вместо старого дворецкого вокруг гроба с покойным суетился сейчас средних лет священник, присланный из прихода в Хейверинге – то было ближайшее к особняку святое место, и отправляться по непредсказуемой майской земле к церкви целой процессией из катафалка и экипажей с безутешными друзьями отца было точно не самым разумным решением, оттого священник прибыл сам, по договорённости, установленной ещё до приезда новой хозяйки. Горничных не было видно, зато остались видны результаты их работы: спускаясь вниз, Арлекино заметила, что каждая пыльная ещё вчера рамка сегодня отполирована до блеска, а весь дом пропах горьким маслом и сосновой свежестью. На первом этаже пахло не только маслом и смолой, но и готовящейся пищей. Она ощутила, как утробно булькнуло внутри – но разыграться аппетиту не дал выкатившийся из коридора Фольц. Пока она спала, дом стал выглядеть гораздо свежее и живее, чего не скажешь об управляющем. Она поняла, что слуги сегодня вряд ли ложились, нужно было успеть слишком многое, чтобы думать о собственном сне – даже в своих распоряжениях, которые она имела возможность прочесть, отец говорил, что каждый причастный к подготовке получит собственный список дел и обязанностей, которому будет следовать до, во время и после церемонии. Арлекино и сама ознакомилась с собственным списком, и была изрядно удивлена – и в то же время восхищена – отцовским умением совершать запоминающиеся жесты. - Соболезную вашей утрате, миледи, от всего сердца, - завёл Фольц традиционное приветствие для родственников почивших, и не замолкал, пока Арлекино не пронзила его тяжёлым, острым взглядом. – Вижу, вы тоже успели подготовиться! – он бросил оценивающий взгляд на костюм госпожи, но та только пожала плечами. - Что я могу сделать пока что? – поинтересовалась она. Отец желал, чтобы она примкнула к тихим плакальщикам и плакальщицам, но этим следовало заняться в момент, когда начнут прибывать первые гости, а до этого момента ещё оставалось время. - Не смейте утруждать себя, - мелко затряс ладонями Фольц, - Милорд бы этого не одобрил! Первую половину дня я всецело беру на себя. Он покосился на всё ещё открытый гроб, который надлежало запечатать лишь перед моментом, когда господина пора будет сопроводить в последний путь, на семейное кладбище, что расположилось за домом. Милорд явно не выглядел недовольным. Сердце у мажордома легонько дрогнуло: сэр Буфф д’эте был большим оригиналом, и прислуживать ему порой было непросто, однако у него была широкая и добрая душа, и к своим слугам он относился лучше, чем во многих домах. Сам Фольц успел побывать управляющим и в других особняках, и прекрасно знал, что где-то слуги довольствуются объедками, где-то хозяева не чураются поколачивать их, а откуда-то можно выйти с клеветой в рекомендательном письме, а после этого не найти себе больше места в статусном доме. Здесь же… он чувствовал себя спокойно. Господин доверял своему управляющему, не вмешивался в дела ведения хозяйства, в благие дни Фольц мог получить от него в подарок пару шиллингов, а в дурные дни вместо оплеух получал лишь порцию отборной брани, от которой у экономки белело лицо и стучали зубы. Арлекино не нужно было повторять дважды. Пока утренний влажный туман не развеялся, а у особняка не начали появляться первые гости, она могла делать что душе угодно. Больше всего хотелось вернуться в кабинет, но это было чревато: вчера она провела там несколько часов, сама того не заметив, сегодня такой вольности ей позволено не было, да и в голове царил ужасающий сумбур – вряд ли она поймёт хоть что-то из убористого отцовского почерка. Лучше уж было спуститься в кухню, умыкнуть что-нибудь съестное – сегодня трапеза ей светит в лучшем случае далеко за полночь, когда разъедутся все визитёры. Кухня, располагавшаяся в подвальном помещении, целиком была заполнена ароматами специй, солёного и сладкого. Раскрасневшаяся экономка между кастрюлями, лишь чудом каждый раз расходясь с дородной женщиной в широком белом переднике, проходя от одного угла кухни к другому. - Слишком солоно, Альма! – скрипуче причитала она. - Слишком солоно! Нужно добавить воды! - Полно вам, мисс Клара, - низкий чугунный голос смешивался с бульканьем кипящей воды. – Присядьте, всё будет как нужно. Всплёскивая руками и сторонясь сковородного жара, экономка выбежала к кухонный ступеням, где и столкнулась с заходящей Арлекино. - Миледи, ну куда вы в парадном! – напустилась она на неё, упираясь руками в бока. – Чего вам угодно? - А чего может быть угодно на кухне, мисс Клара, - большой половник гулко ударился о дно кастрюли, - Поесть, конечно! Не желая того, Арлекино улыбнулась: эта женщина с огромным черпаком определённо ей нравилась, пусть им и не выдалась возможность познакомиться вчера. По сравнению с экономкой она выглядела более грубой, но хотя бы понимала простые человеческие желания! Словно в ответ на её симпатию та достала простую миску и щедро плюхнула в неё нечто сомнительного вида. Массивная рука протянулась над кастрюлей, передавая миску гостье. - Возьмите, миледи, - прогудело из-за той же кастрюли. – Куриные сердечки. Гарнир ещё не готов. Не боясь жара, Арлекино протянула руку навстречу, перехватывая миску. Дымящиеся сердечки, едва подсоленные, были для неё сейчас пределом любых мечтаний: на вкус они были точь-в-точь, как те, что готовили в Доме Очага, приправляя их словами «они нравились вашему отцу»! *** Людей всё прибывало. Каждый пришедший оставлял экипаж у дороги, доверяя заботу о лошадях конюхам, и двигался к дому, провожаемый нанятыми лакеями в бархатных чёрных перчатках. На лице каждого из них виднелся отпечаток тоски – конечно, это была вовсе не скорбь по ушедшему, а банальная скука. - Благодарю вас за визит, милорд, какая честь увидеть вас в такой день, - бодрый Фольц, удерживающий на лице одновременно печаль по своему господину и сдержанную радость от встречи с теми или иными гостями, встречал каждого в холле Буфф д’эте. Рядом с ним у дверей стоял немой плакальщик: облачённый в чёрные одежды, смиренно смотрящий вниз, удерживающий в руке шест с чёрным бантом, он определённо добавлял необходимую нотку траура в собрание благородных людей. Сэр де Фонтейн покинул свой экипаж и взглянул вверх: такое ясное с самого утра небо теперь заволакивало плотными серыми облаками. Как бы не хлынул дождь: размоет конные пути, и добраться до дома станет в разы сложнее… Они и без того потратили в пути пять часов вместо трёх из-за избитой дороги, и прибыли к полудню, став далеко не первыми на этом празднике смерти. Следом за ним из кареты чинно вышла его дорогая супруга, а за ней, куда бодрее, спустилась на землю дочь, подхватившая долгий шлейф платья и перекинув его через левую руку. Лакей услужливо показал путь, и вот они уже поднимались по широким ступеням особняка. Первое впечатление… угнетало. Де Фонтейн был уверен, что друг его состоятелен, однако сравнительно небольшой особняк, увитый плющом – явно для того, чтобы скрыть изъяны стен! – выглядел не так уж и внушительно. Не было вокруг ни изящно разбитого парка, ни розовых кустов с маленькими фонтанами, ни хотя бы цветущих горок. Всё вокруг выглядело хаотично: вместо аккуратного газона гравийные дорожки обрамляли буйно цветущие сорняки, живая изгородь была заменена штакетником с виноградными лозами, под которыми широко раскинулись папортниковые листы. Возможно, другая сторона дома была более приемлемой, но пока что их ждали внутри. Фурина же, держа мать под руку, с интересом рассматривала пейзаж вокруг. Это совсем не походило на их землю, которой в своё время владел некто с огромной линейкой. Дорожки за домом сходились правильными лучами, периметр сада обрамляли вишни и яблони, сразу за домом располагался небольшой круглогодичный огород с душистыми травами и овощами – всё было на своём месте! А это место принадлежало скорее дикарю, который понятия не имел об уходе за придомовым парком. Как жаль, что Фокалорс этого не видит, им бы было, что обсудить после отъезда! Та часто обращала внимание, что их парк кажется слишком строгим – вот бы посмотрела, как выглядят насаждения, когда им дают волю, кошмар, а не внешний вид! Увы, встретиться им сегодня было не суждено. За день до отъезда почтальон принёс им конверт, пропитанный лёгким ароматом её цветочных духов – сестра писала, что супруг её нынче очень занят, и никак не сможет потратить день на то, чтобы отдать последние почести Буфф д’эте, хотя и очень сожалеет о случившемся. Внутри же дом выглядел гораздо лучше, чем снаружи, пусть и с порога ощущалась ужасная духота. Людей здесь явно было больше, чем хотелось бы каждому присутствующему! - Добро пожаловать, сэр, - приветствовал мажордом новоприбывших, широким жестом приглашая их войти. – Какая ужасная потеря, благослови вас Господь за этот визит! - Мы выражаем свои сердечные соболезнования, - объявил де Фонтейн от имени собственного, а также от имени своей супруги и дочери. Те держались за господином, отставая от него на три шага, чтобы поддерживать образ цельной семьи, но уважать пространство друг друга – и, следуя друг за другом, все они прошли в гостиную, желая лицезреть усопшего. Отпустив мать, Фурина раскрыла веер: дышать и правда было нечем. В этой небольшой гостиной смешались ароматы масел, духов, свечного жира и человеческого тела, и чтобы сделать хотя бы пару глотков воздуха, она аккуратно покачивала веер рядом со своим лицом. - Матушка, могу я поздороваться с подругами? – тихонько уточнила она, заприметив в толпе иссиня-чёрные локоны Клоринды. Та милостиво кивнула, и Фурина скользнула меж людьми, пробираясь к знакомому лицу. Как же та была хороша сегодня! Строгое платье, облегающее и грудь, и руки, завершалось широкой многоярусной юбкой, где мерцающий чёрный шёлк перемежался с матовым льном, создавая невероятный контраст. Шёлковые кудри, обрамляющие лицо, поблёскивали, как нижние шёлковые юбки, а тонкая вуаль на шляпке скрывала высокий лоб. Клоринда была частой гостьей в Мермония Холл, и водила тесную дружбу с Фуриной с самого детства – оттого сейчас, оказавшись рядом, они наградили друг друга низким реверансом и беззвучно хихикнули: Фурина прикрыла рот веером, а Клоринда ладонью, затянутой в шёлковую же перчатку. - Искорка сердца моего, как славно, что вы здесь! – зашептала Фурина, продолжая прикрывать ротик веером. – Мы добирались сюда так долго, что я подумала, что всё пропущу… - Не переживайте, душа моя, - также шёпотом отвечала ей Клоринда, внутренне ругаясь на себя за то, что и не подумала о веере. Начало мая всегда было прохладным и дождливым, а отец настаивал на том, что подобный аксессуар недопустим в помещениях, и запретил ей брать с собой веер. Зато у неё был платок, обрамлённый чёрным кружевом: выхватив его, она прикрыла рот уголком платка и продолжила, - Вы не последняя, Навия всё ещё не приехала! Вот будет неловко, если сэр Каспар опоздает… За разговором время летело куда быстрее. Вскоре рядом с девушками возникла шляпка Навии с пышным страусовым пером, и шепоток стал куда быстрее, ведь втроём обмениваться сплетнями гораздо интереснее! Когда собравшиеся образовали круг, пропуская к лакированному гробу священника с мягким голосом, они втроём отошли в последние ряды, оказавшись у стены. - Вы уже знаете, кто будет новым хозяином Буфф д’эте? – поинтересовалась Фурина, переводя искристо-синий взгляд то на Клоринду, то на Навию. – Мне так интересно, я скоро умру от своего любопытства! - Папенька говорит, что хозяина не будет, и господин Буфф д’эте завещает этот особняк вместе со своими слугами одному из своих друзей, - взволнованная Клоринда наклонилась ближе к Фурине, чтобы едва заметное движение воздуха коснулось её щеки. - А мой отец сказал, что наследником вообще будет женщина, - тихонько засмеялась Навия, изящно прикрывая нижнюю половину лица шляпкой: кончик пера задрожал вместе с её смехом. – Какие глупости, миледи, только представьте себе! - Я видела только господина, что нас встречал, но он точно не хозяин, - Фурина нашла взглядом мажордома в толпе. Тот стоял почти у самого гроба, с благоговением взирая на священника. Рядом с ним замер в немой скорби плакальщик, склонив голову. Удивительно, что его не заставили прибрать волосы, чересчур длинные для мужчины. Впрочем, если местный сад выглядит столь неухоженно, то же может касаться и слуг… Их обмен сплетнями прервали гулкие удары: лицо покойного хозяина дома скрылось под крышкой гроба, и теперь двое мужчин в тёмных фраках забивали последние гвозди и прибивали ручки. Толпа воодушевилась: сейчас гроб поднимут, и все устремятся на улицу, где можно будет вздохнуть полной грудью. Стоящие у входа расступились, пропуская процессию. Первым из гостиной вышел мажордом со священником, сразу за ним – два лакея в бархатных перчатках, за ними последовали носильщики, подхватившие последнюю постель усопшего. За гробом традиционно последовали плакальщики – юноша, до того встречавший с управляющим гостей, и сухопарая женщина, действительно утиравшая крупные слёзы чёрной тканью платка. Процессия аккуратно спустилась по ступеням крыльца, обошла дом, и направилась по гравийной дорожке прочь – туда, где меж зелёных листьев просматривались высокие кресты семейного кладбища. Шествующие впереди не издавали ни звука – не в пример им, меж гостей дома висел несмолкаемый шепоток передающихся сплетен и последних новостей, рассеявшийся только в тот момент, когда носильщики остановились перед глубокой ямой. Вперёд вышел священник, и, воздев к серому небу руки, призвал всех склонить головы в знак прощания. Де Фонтейн, стоявший в первых рядах вместе с сэром Каспаром, опустил голову, рассматривая собственные ботинки. Этот гравий, несмоченный дождём, был ужасно пыльным – и начищенные до блеска носки обуви стали матовыми, что привело его в неудовольствие. В каком виде он предстанет перед широкой публикой? Будто услышав его мысли, в небе глухо зарокотало. На землю упали первые крупные капли. Фурина, стоявшая поодаль и так и не склонившая головы, потому что хотела посмотреть на происходящее, подумала: «Даже небо печалится об этом господине – упокой, Боже, его бедную душу…» Плакальщики, заняв места по обеим сторонам свежевырытой могилы, молча наблюдали за тем, как комья земли засыпают богатый гроб. Было ли им на самом деле печально, или это хорошо подобранный образ? Она внимательно всматривалась в их лица. Женщина, тонкая и сухая, то и дело промакивала глаза платком, а пару раз её лицо скривилось в недостойной гримасе, которую она усилием воли заставила исчезнуть. Плечи её, жалобно сведённые, укрытые тем же бархатом, что был на лакейских руках, иногда поднимались и опускались. Юноша не пролил ни слезинки, хотя уголки его губ опустились, а резкие угловатые скулы несколько раз дрогнули. Его прямая узкая спина, заточённая в угольно-чёрный фрак – который был ему не по размеру и нелепо топорщился на груди – и не думала сломиться. Было бы глупо не признать, что он хорош собой, если бы только не эти волосы, собранные в низкий хвост, как у конюхов… Ах, хотела бы она, чтобы её муж был столь же красив! Жаль, что этот – простой плакальщик, и она не сможет даже заговорить с ним, чтобы не уронить своего достоинства. Последняя горсть земли, обильно смоченная дождевыми каплями, была безжалостно примята лопатой. Носильщики тесной линией встали за крестом, что водрузили в могильном изголовье. - Пусть земля будет мягка для вас, мой господин, - с чувством сказал мажордом, последний раз бросая взгляд на могилу и сливаясь с гостевой толпой. - Пусть Господь будет бережен к душе вашей, мой господин, - глубоко вздохнув, выдохнула сухая плакальщица, касаясь креста и уходя за мажордомом. - Пусть образ твой останется в наших сердцах, - заговорил юноша-плакальщик грудным голосом, необычайно громким для прощания. – Да не посрамим мы память о тебе своими деяниями… отец. Фурина едва слышно ахнула, прикрыв рот бесполезным теперь уже веером. Какая неслыханная наглость, что он позволяет себе? Меж гостей прокатился недовольный ропот – поведение такое было недопустимо для слуг даже после смерти их господина, и какими бы тёплыми ни были их отношения, не следовало так выносить их на публику! А юноша сделал несколько шагов вперёд, глядя поверх голов собравшихся, и голос его стал ещё громче: - Благодарю собравшихся здесь благородных господ: для покойного господина видеть каждого из вас было бы большим счастьем. Он пригласил вас, но не смог увидеть – однако для меня это столь же великое счастье, что и для него. Как единственная наследница, я, Арлекино Буфф д‘эте, рада встретить вас сегодня здесь, чтобы почтить память отца, сэра Буфф д’эте, и проводить его в последний путь. Вернёмся же в дом – и ныне, как законная хозяйка особняка и дел моего отца, я встречу вас в дверях особняка. Плакальщик – вернее, единственная наследница благородной фамилии – развернулась на каблуках и устремилась к дому, возглавив обратное шествие. Полы фрака трепетали за ней, как крылья, и даже в мужском костюме она выглядела удивительно уместно. Фурина ахнула вновь, даже забыв прикрыть округлившийся ротик: это что же… Она приняла миледи за слугу, да ещё и за мужчину? - Как неловко получилось!.. – шёпотом воскликнула она, догоняя длинноногую Навию. – Я же приняла её за юношу, какой стыд!.. Навия обернулась к ней на ходу. Щёки её полыхали сквозь тончайший слой свинцовых белил: - Я никому не скажу, но и вы не говорите, - отрывисто зашептала она подруге, - Что и я тоже полагала миледи мужчиной…