Постучим молоточками Тора

Справку о смерти Софьи Марковны мне выдали через пятнадцать минут от того момента, как я вошел в поликлинику. Оба паспорта — ее и мой — вернули мне молча, обыденно, не то что без лишних вопросов, но вообще без оных. Я расписался за получение в корешке и поставил нужные печати. Заключительным диагнозом Софьи Марковны оказались таинственные «отек мозга» и «сенильная деменция». Я спорить не стал. Как-то так получилось, что кроме меня и Зинаиды Павловны никто не мог заняться организационными вопросами в первой половине дня, но все жители общежития были готовы поприсутствовать на поминках после шести вечера. Каждая комната вызвалась принести что-нибудь съедобное. Зинаиде Павловне шел девяносто второй год, поэтому от ее помощи я вежливо отказался. Погребение состоялось в двенадцать ноль-ноль на Осташенском кладбище. Кроме меня присутствовали Сара и Савелий Ильич. Историк был откровенно пьян, бормотал, что он следующий, плакал, пытался броситься в могилу. Наконец, всё это закончилось, хотя надо отдать должное фортуне, всё прошло очень быстро и относительно гладко. Я прислонил венок к скромному деревянному кресту, зачем-то перекрестился и встал возле Сары. Она ничего не сказала, только зябко поёжилась. Я подумал, что это связано с моими действиями и большим количеством крестов вокруг, но, как теперь знаю, дело было совсем в другом — ветер и впрямь был свежеват. Мы втроем пошли по аллее: я и Сара поддерживали всхлипывающего Савелия Ильича под руки, он то и дело стремился куда-нибудь присесть и отдаться охватывающему его всё сильнее ужасу. — Хватит, — резко остановилась Сара. — Вы нам не помогаете. Вы не помогаете себе. Непосредственно вам кроме цирроза ничто не угрожает, а прямо сейчас ваш хороший знакомый и коллега профессор Ландо готовится скинуть свою физическую оболочку. Встаньте прямо, вот так. Смотрите сюда. Это мьёльнир, снятый с шеи Софьи Марковны патологоанатомом. Я знаю, что он настоящий, хорошо намоленный и древний. Сара сунула под нос Савелию Ильичу амулет, держа его в шестипалой руке, крепко обтянутой идеально подогнанной кожаной перчаткой. Историк всхлипнул и наклонился поближе, чтобы разглядеть молоточек. — Он из тех курганов, я более чем уверена. Вопрос в том, был ли он привязан к горшку с динарами или нет? Савелий Ильич бросил всего один взгляд на мьёльнир, после чего попытался дёрнуться с места, чтобы побежать прочь от ведьмы, но я крепко фиксировал его за локоть. Историк жалобно застонал, вздохнул и покорно застыл. — Злые вы, — только и сказал Савелий Ильич. — Да, черт подери, да! Вон следы от обмотки даже… Я могу идти? Или вы еще что-то от меня хотите услышать? Безумная Сонька откопала этот горшок, потому и отреклись от неё родные дети! Даже на похороны никто не пришел! Жила как животное в том свинарнике, где только алкаши да наркоманы обитают, и жрала с помойки. Это все из-за неё! Всё! Войны, рак у малышей и футбол российский… Вот такой он, конец света! — У вас есть доказательства, что именно она откопала горшок повторно? — несколько обидевшись за своё общежитие, грозно потребовал я ответа. — Амулет у нее на шее был. Какие еще доказательства нужны? Я выпустил его локоть, и Савелий Ильич тут же бросился бежать, правда, через пару метров споткнулся и упал в грязь. Я терпеливо помог ему подняться и отряхнуться. — Во сколько ваш поезд? — спросила Сара. — В девять вечера. — Хорошо. Николай, вызовите, пожалуйста, такси. Савелию Ильичу пора в гостиницу. — Думаете, я не приду помянуть Софью? — встрепенулся Прохоров. — Думаю, общество алкашей и наркоманов, жрущих из помойки, вас не ждёт, — заметил я. — Не могу не согласиться. — Сара заботливо вытерла замызганную щеку Савелия Ильича салфеткой, после чего сунула ее ему в полуоткрытый рот. Не так, чтобы запихнула, нет, просто аккуратно и почти нежно поместила размякшую бумагу ему между губ, легко протолкнув вперед. Я чуть в лужу не сел. — Николай, нам тоже пора. Савелий Ильич справится с дальнейшим путешествием. Не так ли? Историк моргнул, задумчиво посасывая импровизированный кляп. Мы так и оставили его посреди аллеи недалеко от главных ворот кладбища. — Что вы сделали? Зачем? — не мог я не задать вопрос, когда плюхнулся на пассажирское сиденье старенького форда. — Могильная земля немного примиряет с мыслью о смерти. Оказывает успокаивающее, тонизирующее и незначительное мочегонное действие в нужных руках. У него на щеке был пара капель разведенной дождевой водой. Моя любимая концентрация… — разворачивая машину, пояснила Сара. — Готовы выйти на финишную прямую? Я был готов. Замелькали лесные массивы, потом жилые дома, набережная реки Альфы. Я думал о том, что больше всего на свете хочу чашечку горячего кофе, а еще — работать с Сарой и в дальнейшем. Напрашиваться я не смел. Зарплата, которую она смогла бы мне платить с заказов явно не была бы регулярной, но с голоду я бы, наверное, не помер. Розалия Рудольфона встретила нас предложением перекусить сразу после того, как мы вновь осмотрим профессора Ландо. Внешних изменений в его состоянии лично я не заметил, но Сара вынесла вердикт, что, кажется, мы успеваем. Обед, состоявший из супа с фрикадельками, салата нисуаз и кофе с шоколадным печеньем, был просто восхитительным. Я, как и Сара, поглощал пищу нисколько не жеманничая, с большим аппетитом здорового человека, который хорошо питается от случая к случаю, хотя я прекрасно понимал, что дальнейшая беседа с хозяйкой квартиры будет не из легких. Итак, мы расположились в кабинете профессора, напротив него, сев полукругом на стульях с мягкой обивкой. — Рассказывайте, Розалия Рудольфона, — просто скомандовала Сара, будто не она десятью минутами ранее на дружеской ноте с искренним восхищением расхваливала ее кулинарные способности. — Что рассказывать? — испуганно ответила та. — Всё, — встрял я. — С самого начала. — Я встала утром, чтобы пойти готовить завтрак, и обнаружила, что дверь в кабинет профессора приоткрыта… — Не это, — отрезала Сара. — Динары Арабского Халифата. Где они? — Что?.. Я не понимаю, что вы хотите услышать от меня, и как это может помочь Паше… Сара вскочила со стула и стала мерить кабинет шагами. Полы ее длинной юбки с высоким разрезом разлетались при каждом движении, обнажая жилистую левую ногу с острым коленом. Я против воли представил, как это тонкокостное таинственное создание обвивает всеми конечностями могучее тело старшего сына Одина. — Вы любите своего профессора? — спросил я. — Если он хоть немного вам дорог, то… — Не стоит, — перебила меня Сара. — Я буду рассказывать, а вы, Розалия Рудольфовна, мне будете помогать. Так, Розалия Рудольфона? Та кивнула, бросив взволнованный взгляд на профессора Ландо. Тот сидел за столом, объятый зеленым пламенем, и бесстрастно смотрел прямо вперед. — Год 1970, лето. Вы отправляетесь проведать своего возлюбленного Павла, проходящего практику под Смоленском. Место действия — Гнёздово. Тысячи курганов, таящих в себе множество сокровищ для советских археологов. А еще, там лежат разного рода артефакты, как, например, вот этот мьёльнир. — Сара, будучи в кожаных перчатках, продемонстрировала нам, ее слушателям, молоточек Тора. — Узнаете? Вы не историк по образованию, но вы жена профессора истории, а еще — послушная дочь. Я выпрямил спину, следя за каждым словом ведьмы. Розалия Рудольфовна вновь бросила взволнованный взгляд на профессора, но тут же вернула всё свое внимание рассуждающей Саре. — Вы ведь не из большой любви поехали кормить комаров, подмываться от случаю к случаю и писать под кустами. — У нас было отхожее место. И баня. Если ваше поколение не смыслит ничего в организации быта советских экспедиций, то сообщаю, что не стоит так меня оскорблять, — поджав губы, резко ответила Розалия Рудольфовна. — Прошу прощения, если обидела вас чем-то. С детства отличалась непосредственностью… Но ведь вам, выросшей в этой квартире, — а это квартира вашего отца, ибо Паша Ландо был гол как сокол, — действительно могло быть некомфортно в лоне природы. Сами бы вы туда не поехали. Вы слишком нежное создание, выросшее в тепличных условиях. — Да что вы понимаете? — Значит, все было не так? — как будто искренне удивилась Сара. — Нет. Я хотела увидеть Пашу. Я соскучилась. Папа был не против. Мне нравилось жить там… Это была наша молодость. Знаете ли вы, каково это — заниматься под луной любовью на курганах? Слушать, как твои стоны разлетаются над вечно идущим Днепром, как тысячи тысячелетних душ завидуют тебе, потому что вы живые, ваши тела горячи и влажны от соленого пота… Там нет времени. Я поняла, к чему вы, Сара. Специально развели на эмоции, как маленькую сопливую дурочку. — Да. Вы были такой. Все мы были такими когда-то. Вспомните себя. Юной, ищущей приключений и свободы, а тут папа со своими кладами… Соня умерла. Мы похоронили ее сегодня. Она лежит в земле сейчас, такая жалкая, одинокая, брошенная всеми. Рассказывайте, Розалия Рудольфона. — Умерла… — без тени удивления, но с явным сожалением почти прошептала Розалия Рудольфовна. — Я не думаю, что она боялась смерти и одиночества в могиле. Вы правы, во всем виноват был мой отец. Это был очень властный человек, не берущий во внимание ни чьи чувства. Он все распланировал за нас с Пашей, но мы были и не против. Знаете, когда всем вокруг надо пробиваться локтями и зубами, поневоле согласишься схватиться за родительскую руку. Я имею ввиду, он распланировал, где мы будем жить, куда ходить на работу, и кто нам будет подчиняться. Про его иные задумки Паша ничего не знал. Отец увлекался мистикой, артефактами, всем потусторонним. У него были большие связи на черном рынке магии. Это в его записной книжке я нашла ваш номер, Сара. Я была рада узнать, что за пятьдесят лет он не изменился… Папе нашептали птички, что на курганах можно обогатиться. И в плане кладов, и в плане артефактов. Я знала, что он направил следом за мной своего человека. Тот задавал мне вопросы о раскопках и личных делах археологов, на которые мне не следовало бы отвечать. Когда Соня откопала горшок с динарами Арабского Халифата, он был неподалеку. Прятался между деревьев. Я не уверена, что это был вообще человек. Как только мы открыли горшок, началась гроза, и хлынул ливень, что напугало археологов до смерти, — они страшно суеверные. Паша до сих пор меняет направление, если черная кошка перебегает дорогу. Думаю, то существо изменило погоду. Он всё время был в глубоком капюшоне, когда мы встречались. Я не видела его лица, мне даже казалось, что там ничего и нет, или там какое-то страшное уродство. От него пахло тухлыми яйцами, прелыми грушами и пивом, если это о чем-то скажет вам, Сара. — Скорее всего, у него были драконьи глисты. Заболевание плохо поддается лечению, так как они устойчивы ко всем группам препаратов. Сейчас этого несчастного уже нет в живых. Летальность сто процентов в течение пяти лет. Пивом пытались лечить в семидесятые. Сейчас доказано, что эффект от него хуже, чем от плацебо. — Ясно. Археологи закопали горшок и поклялись никому никогда об этом не рассказывать. Сделали подробные заметки, как будто найден ничем непримечательный скелет мужчины с датировкой десятого века. Тот, что с глистами, как вы сказали, подменил на следующую ночь горшок. Если бы кто-то из археологов решил нарушить клятву, то откопал бы его, с этими же молоточками, кроме одного — того, что вы мне демонстрировали, — с настоящими динарами Арабского Халифата внутри, но гораздо более низкого качества. А там поди докажи, что не те. Как известно, стоимость монет одного и того же года печати, одного и того же достоинства сильно разнятся в мире нумизматов. Монеты, которые практически не были в обращении, стоят кратно дороже. Целый горшок таких монет бесценен. Его невозможно продать целиком. Тому человеку не нужны были монеты. Он отдал их моему отцу. Тот заплатил ему, что причиталось. У папы было много таинственных вещиц, которые могли бы быть интересны подобной нежити. — Это был человек. Не нежить. Только люди страдают драконьими глистами. Он обладал хорошей магической подготовкой, но теперь это все неважно. Как мьёльнир мог оказаться у Софьи, если его забрал колдун в капюшоне? — Не знаю. — Знаете. Вы — дочь своего отца. Вы — штучка не промах. Так говорили студенты в Гнёздово. Вы хотите спасти профессора? — продавливала свою позицию Сара. — Хотите? — Я… — Вы были влюблены в нее. Она — в вас. Розалия Рудольфовна молчала. Я видел, как она пыталась унять дрожь в руках, почти выламывая их. — Да, — сказала она тихо. — Это правда. Это было каким-то наваждением, чем-то немыслимым, неправильным, больным… Женщина разрыдалась, пряча лицо в ладони. Ее плечи смешно и театрально вздрагивали. — Вы хотели избавиться от этого чувства, — догадался я. — Вы попросили глистоносца об услуге и для себя. Розалия Рудольфовна тяжело вздохнула, силой воли подавив истерику. — Она была как собачонка. Приставучая. Планы строила, как мы с ней заживём вместе. Осторожно спрашивала, как я отношусь к детям. Я знала, что у нее уже есть две дочки, что она родила чуть ли не малолеткой. Я ненавидела в ней эту легкость, непритязательность к быту… Ну какое «вместе»! Конечно, это было невозможно. Но, боже, какими сладкими были тогда ее губы… — Я так понимаю, что стоны над курганами?.. — бестактно встрял я. — Наверное, были гораздо более простые методы избавления от той страсти. Но колдун сказал мне, если я накину этот амулет на шею нужному человеку, то я расхочу его. Я много думала. В какие-то дни о Паше, в какие-то о ней. В другое время, в другой стране, в другой жизни… У меня не было выбора. — Был, — резко сказала Сара. — Это чернейшая из магий. Это мерзость. И низость. Обречь на ношение артефакта человека, который любил вас, — жестоко. Она ведь не разлюбила. Она так и жила надеждой, что однажды вы придёте к ней, снимите мьёльнир, — а только вы могли бы его снять по-настоящему, — обнимите и останетесь навсегда. Вы сделали так, как было проще для вас. — Вы не понимаете. — Где уж мне. Софья от вас отстала, потому что эта тяжесть не давала ей нормально существовать. Подавляла волю день за днём. Она была очень сильной девочкой, раз смогла пронести такую ношу через пятьдесят лет. На похоронах не было ни одного из её учеников, хотя она много лет проработала в школе, потому что энергия таких амулетов отталкивает детей. А она тянулась к ним, всегда хотела быть учительницей… А ее родные дети… Вы могли бы просто поговорить с ней, но вместо этого сломали жизнь. Должно быть, вы обставили это как подарок? Сказали, что купили в сувенирной лавке? На вечную память о вечной любви на курганах. — Да. Я боялась, что она поймет, что он настоящий, но всё обошлось. — Он защитил свою тайну. И вашу. А когда три дня назад Софья Марковна поняла, что умирает, ее воля победила волю артефакта. Сама Смерть из уважения помогла ей набрать номер телефона. Предположу, что безумная старуха услышала голос, но не ваш, а профессора. И сказала в трубку что-то такое, что произвело на него впечатление. Может, просто призналась в любви к вам, а может, ей было что-то известно еще и о кладе. — Кстати, что там с кладом? — решил я поучаствовать. — Его удалось продать? — Да. Папочка смог распродать монеты в частые зарубежные коллекции. Дело было опасное, но у него были большие связи во всех сферах. Вот только он не предусмотрел, что Союз рухнет. Деньги так и сгинули в девяностые, став простой бумагой. Он все не давал их мне вкладывать хоть во что-то стоящее… Странно, ведь он всегда был таким дальновидным… Ему вечно нашептывали его потусторонние консультанты всякие полезности, но сильно прогадали с этим. Или кто-то хотел ему зла? Не знаю. Я рассказала всё. Чем это может помочь Паше? Кто это сделал с ним? — Николай? Есть идеи? — позволила мне проявить инициативу Сара. Я принял подачу, твердо решив, что не подведу. Я встал напротив пламенеющего Павла Ландо, затем повернулся к нему спиной, представив, что я — это он. — Безвременье мог наложить только тот, кто жил или живет на планете Земля? Так ведь? Он сидит за столом, руки на коленях, смотрит четко вперед. Он думает над тем, что ему сказал голос из прошлого, безумный свидетель его давно ушедшей юности. Он видит своего противника. Я стоял напротив окна, глядя как на улице ветер перебирает ветви березы. Тучи плотно задернули небо, в комнате стоял полумрак, несмотря на то, что еще не было и шести вечера. Я подошел к выключателю, расположенному справа от входной двери, зажег свет и вернулся было на прежнюю позицию, но застыл, не сделав последний шаг. В окне отражался профессор Ландо, объятый зеленым пламенем. Он смотрел в глаза самому себе. — Горел в кабинете свет, когда вы вошли сюда ранним утром? — задал я вопрос хозяйке квартиры. Молчание послужило мне ответом. — Вы сломали не только Софью, — сказала Сара, обращаясь к Розалии Рудольфовне. — Вы сломали и другого человека, любившего вас. Той ночью он услышал о вас больше, чем хотел. Софья Марковна сказала достаточно, чтобы обвинить вас в соучастии в двух преступлениях. Пособничестве при краже национального достояния и применении в корыстных целях древнего амулета, предназначавшегося для функции оберега тысячу лет назад, но использованного не по назначению: для черной магии, в результате которой были подавлены воля и рассудок жертвы, а также ваше личное психосексуальное влечение к ней. Розалия Рудольфовна закрыла глаза и сидела, раскачиваясь из стороны в сторону. Ее волосы, прежде так аккуратно уложенные, растрепались и безобразно торчали в разные стороны. Не открывая глаз, она почти прошептала: — Как спасти Пашу? — Он сам вызвал на себя безвременье. Такое бывает, когда человек подвергается сильному стрессу. Думаю, разочарование в вас заставило его посмотреть на себя с другой стороны. Там, в отражении, он увидел человека, который получал в свое время должности и всяческие плюшки только потому, что был женат на вас. Когда вы были иконой в его глазах, картина складывалась весьма романтичной: он ученый, позволяющий обустраивать его быт и карьеру. Когда с вашего образа упала пелена, он стал пешкой в руках вашего отца и вас лично. Накинь вы мьёльнир на шею ему, неизвестно, сколько бы он протянул. — Как спасти Пашу?! — Попробуйте с ним объясниться так, как вам следовало поступить пятьдесят лет назад с Софьей. — Вы предлагаете просто поговорить? Просто извиняться и валяться в ногах? Но вы же сами говорили, что он не подлежит контакту, не видит и не слышит! — Думаю, вы случай особый. Он из-за вас потерял всякую надежду, так помогите ему найти ее. Николай, нам здесь делать нечего, пойдемте. Я прошёл мимо застывшей на стуле Розалии Рудольфовны, стараясь не задеть ее. Сара вынула из кармана мьёльнир и вложила его в трясущуюся руку женщины, сжав ей для фиксации пальцы, после чего вышла следом за мной. Я закрыл дверь кабинета, твердо зная, что больше никогда туда не войду и не стану работать на профессора Ландо. — У неё получится? — не мог я не спросить, когда мы снова оказались в стареньком форде. — Да, если она будет стараться. А она еще как будет. — А вам заплатят за это дело? — Мне всегда платят. По номеру телефона я уже направила вам перевод. Я заглянул в мобильник и довольно присвистнул. — Моя честная доля? — Угу. — Хм, а откуда у нее деньги, если те, от клада, обесценились? — Ну, во-первых, я думаю, что папашка Розалии успел вложить часть в дело. Во-вторых, сам Ландо, пусть и сидит в захолустном университете, но все-таки профессор с именем. Да и сама Розалия та еще штучка. Папина записная книжечка чуть ли у кровати лежит… — Она сказала, что ваш номер не менялся уже полвека… — Николай. Запомните. Вы так молоды. У вас еще будет много бесед с прекрасными дамами. У женщин возраст не спра-ши-ва-ют! — Понял! Я все понял! А… Сара… Я другое спросить хотел… Вам не нужен… Хм… — Зять маме? Есть кто на примете? — Нет. Коллега. У вас там два свободных стола. Может, сгожусь на что? — набрался я наглости и спросил. — Нужен, Николай. Сама судьба вас подселила к Софье Марковне, потом привела на встречу к Ландо и столкнула со мной. Кто я такая, чтобы с ней спорить. Есть вероятность, что мы встретились в очень нужное для вселенной время… К гусям поросячьим работу. Поминки-то еще не кончились? — Не думаю. В нашем общежитии, пока три баяна не порвут — спать не лягут. Она была славной. По-своему. Жаль, что все так получилось. — Ей воздастся. Кошки плохих не едят. — А что с Розалией? Ее не следует сдать в какие-то органы? Магический суд, там? — И ей воздастся, — серьезно ответила Сара. — Всем воздаётся, ведь даже дьявол любит смотреть на мирное небо.