Постучим молоточками Тора

Ночь я провел великолепно. Мне приснилось, будто я большая хищная птица, что летит над большой рекой, подо мной плывут лодки, одна за другой, целые караваны лодок. В них сидят люди, мужчины и женщины, все молоды и красивы, все смеются. У женщин горят на солнце височные кольца, мужчины крепкие, с открытыми лицами, широкими улыбками. Я проснулся довольный жизнью и отчего-то подозрительно счастливый. Ничто не капало на меня сверху. Внезапно меня осенило, и я тут же решил поделиться своей идей. — Сара, здравствуйте, это Николай. Я знаю, чья аура есть на фото, но кого нет в кадре. Это фотограф! Мы видим эпизод из жизни юных археологов его глазами, — чуть не прокричал я в трубку. — Здравая мысль. Вы где? — Дома. А что? О… Двадцать минут одиннадцатого… Простите! Я спал как убитый… Я сейчас приеду! — Нет смысла. На кафедре ничего особо не знают о «Гнёздово». Это смоленский проект. Для Ландо это дорогое сердцу хобби из прошлого, а не основная деятельность. Вся собранная им литература и документы по этому делу лежат нетронутыми в кабинете, никому они не сдались. Чисто из уважения к профессору с ними знакомятся коллеги, если он очень уж надоест… — То есть, нужно катить за пятьсот километров? — Лучше. Нам катастрофически везет. Сегодня заумная всероссийская конференция спецов по Древней Руси в КЗЦ «Park INN». Подтягивайтесь, я уже тут. Фуршет халявный. А еще выдают прикольные блокнотики… — Там будет делегация из Смоленска? — В точку, Николай. Мы проторчали в КЗЦ весь день, шатаясь из одного лекционного зала в другой и всматриваясь в таблички на груди слушателей и выступающих. Учитывая, что многие из делегатов были совершенно очаровательными и обладали приятными глазу очертаниями, я лично особо не страдал. Проблема заключалась в том, что конференция была разделена на два дня, а выступления смолян планировались преимущественно на следующий день. В этот же каждый из них существовал сам по себе, разгуливая по секциям и наслаждаясь докладами других историков. — М-да… — только и мог выдавить я. Сара, отмечавшая переход из зала в зал бокалом шампанского, не подавала признаков усталости или разочарования. Мы сели у бара, чтобы чуть-чуть очахнуть. — Сара, а что будет с Ландо, если мы не найдем первопричину безвременья? — Безвременье. Он останется там навечно. — А чем это опасно? Ну, в смысле, мы все умрем, все дела, а Ландо уже хорошо пожил… Оно опаснее смерти? — Тело быстро умрет, но душа так и останется там. Ни вверх, ни вниз, если понимаете, о чем я. — Туда или туда? — показал я глазами на пол и потолок. — Угу. Внешняя оболочка рассыплется, физически он исчезнет со дня на день, а душа, как пригвожденная, останется висеть в воздухе. Ей будет грустно. — Всего-то грустно? — А этого мало в масштабе вечности? Вы такой добрый юноша, Николай… — А если ему уготован ад, а он вместо этого будет висеть в своем кабинете, невидимый и неощутимый? — Он там и не там. Это сложно. Он в Пустоши… Это тончайшие из материй и понятий, которые нельзя осознать смертному. Вы же помните, что вселенная бесконечна? Вы можете представить это? Человек хорошо знает, что все конечно в жизни: и плохое, и хорошее. Это аксиома, без веры в которую невозможно пережить горе и продолжительный экстаз. Да будет вам известно, что в аду тоже верят, что мучения закончатся. Да, ожидания пока не оправдываются, но вывел же Иисус праведников из Лона Авраама… Это видел каждый усопший грешник в первом веке нашей эры. Сидел на раскаленной сковородке и с завистью пялился на Спасителя и тех счастливчиков, чтобы вновь прибывшим рассказать и подарить тень жестокой надежды. Так вот у Ландо ее нет. — Я не очень сведущ в библейских сказаниях, но даже я сомневаюсь, что в аду есть надежда. — Вы можете доказать обратное? — Нет. Но откуда вы знаете, что происходит там? — Я выразительно опустил глаза. Пусть Сара и была личностью нестандартной, ад — святое. — Вы общались с кем-то, кто оттуда прибыл? — А вы думаете, что вы никогда не общались? Уверены? — Вас не переспорить… Я понял, перспективы у Ландо так себе. Слушайте, вы вчера разговаривали с кошками. Ну, или по крайней мере делали вид, что разговариваете… — Вы меня оскорбляете. — Простите. Просто сложно перестроиться на сверхъестественный лад… Я не хотел вас обидеть. Простите еще раз. Пожалуйста. Простите. Сара опрокинула очередной бокал. Мочки ее ушей чуть подрумянились, контрастируя с лицом и шеей. — Что вы хотели спросить про кошек? — сжалилась ведьма, когда градус моего унижения достиг апогея. — Если они такие разумные, зачем тогда сожрали лицо Софьи Марковны? — Хотели что-нибудь на память о той энергии, что разливалась внутри нее. Ее личной энергии, не мьёльнира. Они любили ее, она любила их. Смолянин по курсу. Действительно, к бару подошел невысокий худой мужчина лет семидесяти, на его табличке значился город Смоленск. Мужчина взял стакан яблочного сока и задумчиво стал потягивать его через трубочку. — Здравствуйте, — любезно поздоровалась Сара, подсаживаясь к нему. — Мне очень хочется пообщаться с вами поближе! — Здравствуйте, милая дама! С удовольствием! Не вижу таблички откуда вы?.. — с большим энтузиазмом откликнулся мужчина. Сара извлекла из кармана документы и в развернутом виде предоставила их собеседнику для ознакомления. С моего места хорошо было видно, что там не было абсолютно ничего. Ведьма демонстрировала пустые страницы. Улыбка мужчины медленно и печально сползла. — Вы понимаете, кто мы? Из учреждения КАКОГО уровня? — Догадываюсь, — мрачно ответил историк. — Вы понимаете, что может произойти, если вы дадите недостоверную или неполную информацию по интересующим нас вопросам? — Да. — Отлично. Не волнуйтесь. Представьтесь, пожалуйста. — Савелий Ильич Прохоров. Доцент кафедры истории СГУ. — Отлично, Савелий Ильич. Почему-то я уверена, что вы именно тот, кто нам нужен. Да, коллега? — обратилась Сара ко мне. Учитывая возраст и место деятельности, он впрямь мог оказаться свидетелем интересующего нас периода. Я одобрительно кивнул. — Прямо к делу, — заявила ведьма, вручив Прохорову пачку фотографий из альбома Софьи Марковны. На мгновение я решил, что он никого не узнал на кадрах. Мало ли было практик в его жизни, локаций раскопок, да и учиться он мог вообще на другом конце СССР годом-пятью раньше или позже. — О, да это ж семидесятый год, наше Гнёздово, наша практика! — так радостно вскрикнул Савелий Ильич, что нам осталось только обменяться взглядами и выдохнуть. — Розик фоткает Сончика и всех вокруг! Как же молоды мы были, ё-маё… Ребята, вы даже не представляете, как это было классно! Сейчас такого нет и не будет никогда! Песни под гитару, шашлычки, амуры-тужуры… Паха вон улыбается… — Савелий Ильич вдруг посерьезнел: — Что-то с Пашей Ландо? Он не мог сегодня не прийти. Я звонил ему, он не берет трубку. Мы договаривались встретиться здесь еще когда виделись в Питере полгода назад. — Да. Ему грозит опасность. Есть вероятность, что она грозит и вам, — тихо сказала Сара. — Что произошло во время той практики? Вы ведь понимаете, ЧТО я хочу услышать? — Ох, — глаза Савелия Ильича забегали из стороны в стороны, он заерзал на стуле, — ох, ребята… Ладно. Жизнь прожита… Все ведь по серьезке сейчас, да? Я знал, что когда-нибудь начнет всплывать это… Ладно. Семидесятый год, лето, жара адская, лес с крапивой, комары кусючие, а мы на корточках или на коленках день за днем. Это у Индианы Джонса все красиво, а на реальных раскопках пашут студенты. Руководитель только над ними возвышается и орет, чтоб аккуратнее были. За день до этого Розик и Пашка объявили о свадьбе. Розик вообще не из нашей тусовки была. Она ваша, местная, как и он. Ей отец место теплое уже приготовил им обоим где-то. Он был о-очень важной шишкой. Пашка поэтому Розалию и выбрал, что она штучка не из простых. Училась она то ли на юрфаке, то ли в политехе, хоть убейте — не помню. Не суть. Она с нами за компанию там тусовалась, приехала на пару дней, да и осталась на две недели. Никто не был против. Особенно Сончик. Соня… Она прожженная была уже тогда, замужем побывала, двух девок родила, да на папашу бросила. Говорила всё, что заберет их, когда клад найдет… В шутку, конечно. Все находки пусть и бесценны по-своему, но не подлежат присвоению в частные руки. Их не сможешь сбыть без связей. Да и находка должна быть не просто «горшочком» или «бусинкой», чтобы считаться полноценным кладом… — А у отца Розика были такие связи? — встрял я. Савелий Ильич демонстративно изобразил и спрятал улыбку, после чего продолжил: — Соня влюбилась в Розика. Розик влюбилась в Соню. Все всё сразу поняли, кроме Пахи. У них там такое закрутилось, что хоть кино снимай… — Мы остановились на помолвке Паши и Розалии, — вернула историка в интересное ей русло Сара. — Этот день и день после. — Да. Ночь напролет мы праздновали. Пили так много, что наутро никто встать не смог нормально. Лето, жара адская, солнце палит. Руководитель орет, что всех выгонит из института, если не приступим. А курганы эти… Вы ж знаете, что это вообще такое? Умирает, скажем, местный вождь. Его тело со всеми его сокровищами от посуды до жены и коня тащат в отведенное место недалеко от поселения. В разных племенах и разных местах сокровища варьируются, как и сам вариант погребения. Суть в том, чтобы положить всего и побольше, чтобы в загробной жизни у человека все необходимое было под рукой. Тело с сокровищами может сжигаться непосредственно, или, например, в лодке, или не сжигаться, а просто укладываться, но сверху непременно делают насыпь. Курган, то есть. Некоторые из племен пепел с остатками костей трамбуют по большим горшкам, а потом уже засыпают. И вот ты такой весь из себе современный копаешь и обнаруживает горшок. Радуешься, фотографируешь, делаешь замеры, зарисовки, поздравляешь руководителя, ибо нашел, конечно же, он… Ну, так-то место он выбрал, это да, ты просто рабочая сила. Открываете горшок, а там детские косточки… Второй горшок находите, там снова детские косточки… Нет, не подумайте, это потрясающие огромные находки, о которых можно только мечтать археологу, по которым можно рассуждать об обычаях, местных особенностях быта, датах, торговых путях того времени. Но в тех курганах лежало что-то поважнее. Мы чувствовали это. Поговаривали, будто за нашей экспедицией даже следили высоко сидящие кадры. Кто-то из финансовых побуждений, а кто-то из суеверий, ведь любая древность имеет особую энергетику, хотите верьте, хотите нет. Это все не афишировалось, конечно, но правда всегда щель найдет, чтобы выползти… Срёшь, извиняюсь, где-нибудь под кустиком, а рядом шорохи какие-то. Отсюда и выводы, что что-то шастает. Может, зверь, а может — и нет. День икс. Все никакущие. И тут Сончик вскрикивает. Мы все бежим к ней. Горшок, который она копала три дня (а работать надо кисточкой очень медленно и аккуратно), свободен от земли. Чистый кайф. Этот момент нельзя сравнить ни с чем — ты извлек из глубины веков что-то, что принадлежало живущему тысячу лет назад. Это был не просто сосуд. Это был клад в руках покойника. Должно быть, несчастный погиб во время пожара или вражеского нашествия, закрыв собой сокровище всего племени, — курган появился через много лет для другого захоронения, о первом мертвеце могли и не знать. Горшок был увешен молоточками Тора. Мы как раз копали именно локацию скандинавского поселения на берегу Днепра. Нам было не в терпеж. Наплевав на все предосторожности, будто коллективно сойдя с ума, мы стали снимать эти амулеты, чтобы поскорее добраться до содержимого. Горшок был до краев полон золотом десятого века — динарами Арабского Халифата идеальной сохранности, словно их отчеканили только вчера. Да, на торговом пути «из варяг в греки» много чего лежит… Мы стояли неподвижно вокруг клада и боялись дышать. В следующее мгновение небо заволокло такими черными тучами, что только мгла ночная могла бы сравниться с той темнотой. Ветер, намека на который не было минутой ранее, срывал наши палатки, ломал деревья, трепал наши вещи и нас самих. Молнии резали небо, гром раскалывал уши. Потом хлынул дождь сплошной стеной. Было страшно. Так страшно, что казалось, мы вызвали конец света. Хляби небесные продлились больше суток. Позднее я узнал, что в Смоленске ураган разрушил несколько задний, убил троих в течение часа. — А динары Арабского Халифата? — не удержался я. Савелий Ильич пожал плечами. — Горшок так и оставили подле скелета, сам скелет полностью откапывать не стали. Не все, что найдено, следует извлекать для музейных витрин. Достаточно составить акт описания с мельчайшими подробностями и сделать выводы. — То есть, вы закопали целый горшок золотых монет десятого века отличного качества? — уточнила Сара. — Не верите? Не верьте. Мы вызвали конец света, мы же его и прекратили. Мы все до единого, включая нашего руководителя, царство ему небесное, Даниила Григорьевича, были твердо уверены, что не поступи мы именно так, пусть не мир бы рухнул, но целые города могли бы быть стерты с лица земли. Горшок могут откапать через сто лет, а могут и никогда. — Вы внесли это в акт? — Нет. Это был наш долг — умолчать о бесценном ужасном сокровище. Кто-то из глубины столетий так не хотел его отдавать кому-то еще, что попросил самого Тора защитить клад. Тор сдержал обещание. — Тору нет дела до кладов, — ответила Сара. — Это всё, что произошло на практике? О чем нам следует знать о Паше Ландо? — Сонька и Розалия… Они не знали друг друга прежде, хотя и жили в одном городе, здесь, в N-ске. И вряд ли они знали о себе, что… Это было другое время, другая страна, другие традиции… Поворот туда снова, в ту позицию общества и, особенно, вмешательство в это самого государства к добру не приведут. Для Розалии это был просто опыт, ее ждал брак с Пашей. А Соня, она горячо переживала. Перед отъездом Розалии совсем чокнулась, провела ночь на одном из курганов и попыталась себя сжечь. Ее вовремя нашли и образумили, напомнили о детях. Я её нашел. Давно с ней не виделся. Насколько знаю, наукой она не стала заниматься, ушла в преподавание, как и собиралась изначально. — Она вчера умерла, — сообщил я. Савелий Ильич застыл на месте, потом качнул головой в знак того, что услышал и понял. — Я ее нашел. У нее на шее был мьёльнир. Есть вероятность, что это один из тех, что был на том горшке? — Не знаю. Не уверен. Мы тогда нашли их несколько. Я хотел бы с ней попрощаться. Дата похорон? — Ее некому хоронить кроме соседей. С дочерьми она в ссоре, и ни у кого из соседей нет связи с ними. — А Розалия знает? — Нет, — ответил я, но потом осторожно уточнил: — скорее всего нет. — А вы могли бы найти то место, куда закопали горшок? — спросила Сара. — Много лет прошло. Это из прошлой жизни… Но да, я смог бы, как и любой из нас. — А сколько вас таких? Даниил Григорьевич, я так поняла, скончался. Софья Марковна тоже. — Нас было девять человек, включая Розалию. — Она не участвовала в раскопках? — Нет, но была постоянно неподалеку. — Итак. Даниил Григорьевич, Софья Марковна, Розалия, Паша Ландо, вы. Еще четверо? — Мертвы, — без малейшей паузы на раздумья ответил Савелий Ильич. — Я думал об этом. Ждал своего часа. — Пятьдесят лет прошло, даже больше. За этот промежуток много кто умер, и много кто родился. Вы считаете, что смерти могут быть связаны с кладом? — Один повесился через год после окончания института. Одну зверски убили в восьмидесятые, до сих пор преступление не раскрыто. Еще один умер в начале девяностых от рака предстательной. Моя Светлана умерла в две тысячи десятом году, якобы попала под поезд. Делайте выводы сами. Каждые десять лет практически. — И? — встрял я. — Предположим, мой отец погиб в пьяной драке, когда мне был нуль. Матушка умерла, когда мне было десять. Мой старший брат, когда мне стукнуло двадцать. Я проклят? — Возможно, — заметил Савелий Ильич. Сара бросила на меня быстрый взгляд, значение которого я тогда не понял. — Но мы точно постучали в те молоточки, что Тору явно не понравилось. Кого обидели вы — виднее вам. — Тору вы неинтересны, — отрезала ведьма. Вечером того же дня мы снова сидели вдвоем в доме возле кладбища в старинном селе Рождество. На доске красным маркером были выведены следующие пункты: «Мьёльниры». Хозяин горшка. Шуры-муры Розика и Сончика + попытка самосожжения. Смерть каждые лет десять (приблизительно). Погода испортилась, но это не Тор. Погода улучшилась, но горшок закопали. Следящие за срущими в кустах.        — Так почему не Тор, Сара? Он бог грома и молнии, его символы пораспиханы по курганам в большом количестве. У него алиби? В семидесятые он зависал на Багамах? Даже если зеленое пламя вызвал не он, откуда уверенность, что не он наслал бурю? В смысле, не он, но заклятие с ним связанное? — гнул свое я чисто из вредности. — Николай, вы путаете теплое с мягким. Когда кто-то просит свое божество защитить нечто ценное, это одно дело. Если божеству будет угодно, он/она/оно не позволит ни одному созданию слабее его самого подойти к этой ценности. Кирпич на голову уронит, аорту разорвет, но не станет менять баланс самой природы ради какого-то червяка-обожателя. Когда Тор мечет молнии, значит ему ЛИЧНО что-то не нравится. Он проиграл в карты, уронил мороженку или я снова забыла погладить ему… — Сара осеклась, поняв, что сболтнула лишнее. — Вы… Вы встречались с ТОРОМ? В смысле, вы были парой?! — Николай, возьмите себя в руки. — А он похож на Криса Хемсворта? — Николай, продолжим. Когда же кто-то сам лично или с помощью способного на это существа накладывает заклятие непогоды на ценный клад, зачем он дополнительно обвешивает его символами своего бога? Для надежности? Даже самые бестолковые из богов не любят чужую энергию рядом со своей атрибутикой. Тем более, что вызов грома и молнии — вызов Тору, вспыльчивому и горячему. — А он очень вспыльчивый? И вообще, это у вас так все логично, а тот ведун, может, с мозгами не дружил… Миксовал энергии… — Нет, не в этом дело. Горшок закопали, а непогода продолжалась еще сутки, если верить господину Прохорову. — Вызвать непогоду сложно? Такую, чтоб прям ва-а-ах? — Это всегда дисбаланс. Если в одном месте становится мокрее нужного, в другом все резко высыхает. Мало кто из сведущих берется за такое без острой необходимости. Но найти умельца на рынке магических услуг всегда можно. А если заклятие направлено на века вперед, причем без строго обозначенной даты, то абсолютно неизвестно, где должен быть противовес. — Была версия, что держатель горшка погиб в пожаре. Не сгорел, но задохнулся, например. Скелет не исследовали, может, там и поджаренные фрагменты были? — Огонь не равен засухе. Очень много энергии нужно на такое заклятие. Слишком много переменных в этом уравнении. Накладывающий мог запросто высохнуть сам лично, но явно не покрыть при этом запас дождя в течение суток над областью или даже одним городом с прилежащей территорией. — Очень интересно, но ничего непонятно. Что насчет хозяина горшка? Вы списываете его со счетов? — Я никого не списываю. Идем дальше. Розалия позвонила мне в семь утра. Обнаружила Ландо минут за десять до этого. Софья Марковна уже была мертва к этому моменту? — Думаю, что да. Я не силен в стадиях трупного окоченения, но, кажется, она пролежала несколько часов до того, как я ее обнаружил. Смотрите, что получается. Трое из той экспедиции живут в одном городе, ранее образовывали любовный треугольник. Какова вероятность, что они хоть иногда общались? — спросил я. Перед глазами так и стояли на одной стороне ухоженная до кончиков ногтей Розалия в дорого обставленной квартире, а на другой практически бомжующая Софья Марковна. — Я думаю, что ее почти нет. Погодите, вы вообще во сколько звонки начинаете принимать? — Круглосуточно. — А откуда у Розалии ваш номер? А откуда вообще у кого-либо ваш номер для предложения дела?.. — В еженедельнике он всегда был… — без уточнений ответила Сара, расхаживая по комнате с сцепленными на затылке руками. Как я понял, это была ее самая продуктивная для мозгового штурма поза, а потому сам начал ее использовать. — Николай, зачем вы соврали про умерших родственников? Я не рекомендую вам убеждать клиента в его неправоте путем выдумки фактов, касающихся жизни и здоровья граждан. — Ладно, — согласился я. — Просто… Неважно. Мои отношения с родственниками — мое личное дело. — Именно. Только никогда не ввязывайте их жизнь и здоровье для красного словца. Пожалуйста. Моя личная просьба. — Хорошо, не буду больше. К чему вы? — Так правильно, — глядя мне в глаза сказала Сара. Возможно, я преувеличиваю свои впечатления, но мне тогда показалось, что в этом «так правильно» прозвучало извечное, неизбывное горе. Я не смог выдержать этот взгляд и отвернулся. — Продолжим. Смерть почти каждые десять лет. Один повесился, один умер от рака предстательной железы, одну убили, одна попала под поезд. Есть что-то необычное в этих смертях? — Не знаю. Они не связаны. Если бы всех убили… — Но их всех и убили. Сам себя, хворь, неизвестные, машинист. — Извините, Сара, но нас всех тогда кто-то убивает. Если раскручивать дальше, то один повредил шею, второй простату, про третью нет данных, четвертую покромсало полностью или отрубили голову. — Пожалуй. Соглашусь, что за пятьдесят лет могли умереть или не умереть все члены экспедиции. Связи мало, — решила Сара и стерла с доски пункт про смерть, пояснив: — Чтобы не отвлекало. — Шуры-Муры? Один город. Ни разу не встретились? Все части любовного треугольника задеты. Софья Марковна мертва, Ландо в безвременьи, Розалия в отчаянии. Она же в отчаянии, да? — Да, ее страх потери мужа велик, он осязаем, он почти липкий. Они прожили бок о бок полвека и вросли друг в друга. С ее стороны, как сказал Прохоров, те чувства к Софье были лишь опытом. Может, она и хранит их глубоко запечатанными в сердце, но любовь к Ландо сильна. — Сильнее тех? — Они другие. Окей. Утро вечера мудренее. Ваш автобус через семь минут. Советую поторопиться.