1
Миша плелся за отцом в питомник без радости. Юрий Михайлович был недоволен всем, что делал отпрыск, реставрационка же стала камнем преткновения. Фигней мается пацан, о будущем своем не думает совсем. Еще и в музыку подался. Чтобы наверняка сдохнуть в бедноте. Вразумить его надо. Научить ответственности, дисциплине. Дать понять, что он не только за себя отвечает, что человек социален, имеет обязанности перед другими. Если он сам не в состоянии, так, может, забота о другом существе подействует? С Юрием Михайловичем его отец так же поступил. Пес Колобок прожил долгих пятнадцать лет. Миха ничего против животных не имел, напротив, любил. Только сейчас ему не до домашнего питомца. Против отца идти он не смел, поэтому выволок себя с кровати, изначально намереваясь не покидать ее, скажем, год. Горько было на душе. Скверно. Будь проклят Андрей Князев и его солнечная улыбка. Влюбился, черт подери, и никак чувство это придушить не выходило. Поначалу его вело любопытство. Он долго размышлял, как это, ну, все происходит вообще. Ни девушки, ни парни его не влекли особенно. Бывало, симпатия, но чтоб зудело в штанах — никогда. А Князя увидел — капут. Они не контактировали, оба увлеченные переменами — со школьной парты за училищную, ахуеть перемена — а потом раз и встретились взглядами. Миша отчетливо помнит судорогу, что прошила его сверху донизу, когда Андрей подмигнул ему. Как они оказались в том туалете, хоть прибейте, не помнит. Помнит, что хорошо было до вспышек в коре головного мозга. Горшенев не знал, что куда, доверился Князеву. Тот был увереннее в своих действиях. Он шел за ним, запоминал, учился. Не понимал, как мог упустить столько всего. Возможно, ему просто нужен был определенный человек. Андрей. Внимательный, аккуратный, для которого секс не потребность организма, а гребанное искусство. Горшок по первости испугался неожиданно возникшей увлеченности парнем, но быстро отошел. Нравится и нравится. Он панк, свобода во всем, е-мое. Дистанцию захотелось сократить. Уничтожить. Раз Дюха с ним вытворяет всякое, значит, не один Миха тут вляпался? Он сделал то, что не осмеливался Князь. Заговорил. Не то, чтобы что-то резко изменилось, но… Он отвечал ему. Кратко. Больше слушал. Горшок, нацеленный эту крепость разбить, не унывал. Если он чего-то хочет, он этого добьется. Он хотел Андрея. Всего. Целиком. Себе. А потом все рассыпалось в прах. Князь резко отдалился, отчужденным стал, больше не искал его компании. Девчонок на потеху глядящим ласкал. Растоптал надежды, сердце, душу, влюбленность парочкой слов. И на тебя мне плевать. Миха тогда простоял на месте с десяток минут. Думал, когда это судьба решила так поржать над ним. Главное, за что? Он причинил кому-то зло? Поступал как-то нехорошо? Почему надо обязательно страдать, е-мое? Репетиции не ладились. Сколько дело не люби, а когда нутро не в порядке, о какой деятельности речь может идти? Балу и Поручик в два голоса интересовались, что случилось и не связано ли это с главным повесой училища. Витает мысль, что он слишком многое им доверяет. Дорога до реставрационки превратилась в спуск на дно колодца. Нервы бесоебились, не давали нормально покурить. Полегчало, когда Андрей так и не появился на пороге аудитории. Не явился он и завтра. И никто, почему-то, не был тому удивлен. Миша говорил себе, что ему тоже плевать. Да неправда. Он волновался. Обида вперемешку с тревогой грызли изнутри, издеваясь над ним. Он нашел в себе смелости спросить у декана. — Князев? Он перевелся. Неожиданно. Он не говорил, что… Так подумать, он ничего о себе и не говорил. Миша не знает, какой его любимый цвет, что ему нравится, есть ли у него аллергии, чего он от жизни добивается, почему такой, какой есть, собаки ему больше по душе или кошки. Горшку вот кошки. Как-то все это печально, что ли. Влюбленность эта, Князь, рухнувшие непонятно какие планы. Не хватало его, человека-загадки, несмотря на режущие слова. Миша понимал, им воспользовались, профессионально, в то же время с обходительностью джентльмена. Угодник, как он есть. Сердцу-то этого не скажешь. Оно болеть не прекращает. Тут еще отец с идеей завести собаку и повесить ее на михину шею. Все, либо ничего. Приехали они к этому питомнику лютому, тут чупакабр держать должны, а не четвероногих друзей. Дворик бурьяном порос, полыньей, деревянный настил на тропинке кое-где прогнил и шатался в некоторых местах. Само здание одноэтажное, коробка темно-серая. Тюрьмы повеселее выглядят. — Не суди книгу по обложке, — сказал Юрий Михайлович, хлопнув сына по спине. «Это ж, блять, не книга», — передразнил мысленно Миша, покорно идя за отцом. Внутри сумрачно, прохладно, воняет мокрыми псинами. Лай из всех щелей на мгновение ударил в голову. Приветливая заведующая встретила их едва ли не с хлебом на блюдце. Расписывала каждого постояльца, кривясь при этом так, точно те ее родителей в подворотне загрызли. Они ей не нравятся. Зачем тогда она тут торчит? — А этот? — Юрий Михайлович смотрит на понурого золотистого ретривера. — Не рекомендую, — женщина изогнула губы в немыслимой фазе брезгливости, — он здесь несколько дней, в руки не дается, не ест, болезный, очевидно. Сегодня вечером его ждет встреча с уколом. Миша передернулся. Варварство какое. Живых и под раздачу с такой простотой… Что сделал этот пес? Не поел и не дал погладить себя? И это повод в расход пустить? Да будь Горшок на его месте, тоже предпочел бы смерть всему этому пиздецу. Выбирают тебя, как помидор на рынке, а ты радуйся. Отвратительно. Отец с заискивающей дамочкой двинулись дальше, Мишке же жалко стало животинку. Молодой пес, с виду здоровый. Грустный. Он присел подле него на корточки. Оглядел. — Привет, тоскливо тебе, е-мое? Понимаю. Собака вдруг активно встрепенулась. Посмотрела на него, жутко осознанно. Открыла пасть и: — Горшок. Миша заорал, отпрянув назад. Че за хуйня?! Звери не разговаривают! Почудилось? — Миша? — отец зовет. Горшок с ретривером переглядывается, переводит взгляд на Юрия Михайловича. — А, я, эт самое… крысы, — пожимает плечами. Отец нечитаемым взором укоряет его, возвращается к беседе. — Крысы? Такая себе у тебя фантазия, — фырчит пес, подбираясь ближе к прутьям. — Слышь, вытащи меня. — Ты… — Миша оглядывается воровато. — Ты мне? — Нет, блять, сам с собой, щас ключ достану и пойду, — рыкает ретривер, дергает ухом, морщит нос, расслабляется и глядит исподлобья. — Ты не спятил. Я про себя так же думал, но вдвоем одинакового с ума не сходят. Миша позабыл обо всем, ошалело глядя на собаку. Нечто ему кажется до рези знакомым. Не пес точно. Голос? Манера говорить? Возможно. Где он это слышал? Тембр такой глубокий, в то же время яркий. Двойственный. Да какого, сука, хера? Говорящая собака! Горшок смотрит неотрывно в голубые глаза — у них такие бывают? — не решаясь выдавить ни звука. — Мих, — говорит пес, — знаю, я последний, кому бы ты помог, но… п… пожалуйста, вытащи меня отсюда. Лампочка загорается предупреждающим алым цветом. — Андрей? — шипит Горшенев, теряясь во всем. — Как ты… как это… как оно… — Нет, серьезно, че у тебя с воображением? — Миха не знает каким образом Князю это удалось, но он передал изгиб своей подвижной брови собачьей голове. — С чего мне тебе помогать? — гордость взяла свое. — Тебе же плевать на меня. Значит, и мне на тебя. — Тут другое, — засуетился пес, встав на четыре лапы, хвост истерично метался, — меня же убьют! — Поделом, е-мое, — Горшок встал, поправляя штаны. Конечно же, он этого не допустит, но заставить этого подлеца поволноваться приятно. И почему он собака? В училище сказали, что перевелся. Так, быть может, сознание его все-таки подводит, выдавая такие трюки? Оборотней не бывает. Миша смотрит сверху вниз на скулящего пса. Злорадство щекотливое урчит. Роли поменялись, да, Андрей? — Этот, — бухтит Миша, стараясь, чтобы его услышали. Юрий Михайлович обращает внимание, оценивает, кивком спрашивает: точно? Горшок утвердительно моргает. Документы оформляются быстро. На пса им выдают стандартный коричневый ошейник с номерной биркой питомника. Князь рычит на кожаный ремень. Миха идет на уступку — все же это не правильно как-то, на человека вешать удавку животную — отсоединяет бирку и косо-криво прицепляет ее на уже имеющуюся цепочку. Он ее узнает. Андрей таскает ее постоянно, откуда она, он не в курсе, но за время их близости ему удалось изучить ее детально. Даже гнутое звено на месте. Диковато. Андрей перебирает лапами, держа себя от рывка. Поводок смотрится не просто унизительно — позорно. Как звери это переносят? Для них это нормально? Перед ним открывают заднюю дверь автомобиля. Без лишних подталкиваний он запрыгивает. Обессиленный от голода, спорить и корчить моську нет ни желания, ни настроения. Он улегся на сидушках, покачиваясь при поворотах. — За него ты отвечаешь, понял? Если он правда болеет, то тебе решать этот вопрос. — Понял-понял, — бурчит Миша, зная, что проблем со здоровьем у собаки точно нет. У того проблема в том, что он человек. Горшок оборачивается, глядит на прикорнувшего Андрея, гадая, как он себя чувствует. Отбросить их разногласия и ссору — кого обманываешь, Мих? тебя поматросили и бросили — вникнуть, какого из разумного существа стать жертвой живой клетки на четырех лапах, сложно. Парень выпрямился и откинулся на изголовье. Муть какая-то.2
Андрей партизаном молчал. Разглядывал владения семьи Горшеневых, игнорируя пристальные взгляды, ходил по комнатам, довольствуясь тем, что ему никто не запрещает это делать. Он же тут жить должен. Значит, позволено. Леша был вне себя от восторга. Он всегда мечтал о собаке, а тут породистая, ухоженная, тощая немного, но это поправимо. Он уже готовил план, как будет бороться с братом за заботу о питомце. Татьяна Ивановна беспокоилась о том, чтобы новый житель не напакостничал, убирала хрупкие вещи с роста доступности, цветы переставляла. Миша кусал губы. Волнительно было, когда Андрей забрел в их с братом комнату. Животный инстинкт заставил перенюхать все предметы, попадающиеся на пути. Князь хмыкнул, увидев гитару, плакат с рокером каким-то, шкафы, забитые книгами. Он был прав. Мишка любит читать. Его младший брат, видимо, тоже. Пахнет чисто мужским подростковым — пот, мускус телесный, сопревшая одежда от одной носки. Удивительно, ткань пропитывается человеческим духом спустя пару минут ношения. Открытие так себе. Андрей предпочел бы не знать этого. Если он вернется в свой облик, он не сможет ходить в одном и том же два дня подряд. Если? Он подумал «если»? Негативные мысли были нагло перебиты мясным ароматом с кухни. Голодный Андрей рысцой засеменил за запахом, ткнувшись в гарнитур носом. Эти собачьи замашки уже бесят. Он с такой легкостью теряет разум, что страшно. — Кушать хочет, — Татьяна Ивановна улыбается, ругает пальцем мужа. — Почему не купили ничего? Чем его кормить? Не холодцом же. — Холодец? Так там… — Андрей мысленно кривится, воротит морду. Он кости почуял. Вот же срань. — Хлеб дай пока, будем остатками кормить, — отмахивается Юрий Михайлович из другой комнаты, садясь на диван. — Остатками? Я похож на пс… — Князь глотает окончание. Да. Он это и есть. Второстепенный член семьи. Не своей. Животное. — На, — Миша, на корточках, протягивает собаке половину булки, криво усмехаясь. Андрей ненавидит его. В данную минуту всем естеством ненавидит, мечтая сбежать как можно скорее. Голод не тетка, приходится поддаться. Сухомятка скребет по горлу, на душе гадостно. Желудок сводит тяжело, хорошо-плохо. От себя противно. От ситуации противно. От всего этого противно. Князь прикусывает кончик языка, забыв, что зубы у него острее человеческих. Собачий визг разносится по квартире трелью. Горшок еле сдерживает себя от смеха. — Шебутной какой, — ахает женщина, погладив вздрогнувшего пса по холке. — Погуляй с ним, покажи местность. — Ладно, проветрю, — хмыкает Миша. Хлопает себя по бедру, показывая животному команду идти следом. Князев готов лопнуть от стыда и раздражения. — Проветрю? Я тебе не ковер, чтобы проветривать! — огрызается Андрей, но, тем не менее, подчиняется. — Эй, че ты делаешь? — Страхую себя от отцовских нравоучений, если ты надумаешь драпать как только на улицу выйдем, — сказал Горшок, щелкая карабином поводка. Идти вместе неловко. Миша косился на пса, никак не связывая в голове образ человека-Андрея и Андрея-собаки. Не видя самодовольного лица, а лишь покрытую шерстью морду, мозги разводили руками: это животное, е-мое, какой, нахрен, Князь? Горшенев также не откидывал идею, что ему просто-напросто башню снесло. Далеко уходить не стали. Расположились на детской площадке во дворе, Миша на качелях, Андрей сел на бортик песочницы, потупив взгляд в землю. Солнечная погода оседала на плечах теплом. Редкие дети буравили любопытными глазами приметного золотистого пса, время от времени насупленно вздыхающего. Осенняя прохлада колола открытые участки кожи, пахло дорожной крошкой и лимонадом из ларька на углу между домами. Андрей позволил себе оглядеться. Стандартный райончик, здания напиханы буквой «Г». Тишь да гладь. У него та… — Так и будешь молчать? — Горшок оперся локтями о колени, мерно покачиваясь. Звенья поскрипывали едва слышно, но Князю казалось, что кто-то уверенно орудовал ножовкой подле его уха. — Сказку рассказать? — собака переминулась с лапы на лапу, скаля зубы. — Ага, про превращение в собаку. Андрей фыркнул. Сколько бы он ни хорохорился, ему было страшно. По-человечески страшно. В одно мгновение вся жизнь пошла ко… псу под хвост. Плохая комедия, выключите, кто-нибудь, реальность. Допустим, он не был образцом добродетели, людям зло причинял, и что, теперь, вот так вот?! А хрен ли тогда у полмира жопа шерстью не покрылась?! Князь тряхнул ушами, отогнал жалость к себе — хватит с него заключения в питомнике, где кроме него и мыслей только собаки животы почесывали да ссали в поилки — и кратко обрисовал, как его угораздило так вляпаться. Миха не перебивал, скреб ногтем щетину легкую на подбородке. Достал пачку сигарет, заметив, как воодушевленно потянувшегося вперед Андрея подвел нос, заставляя чихнуть и отпрянуть. — Не хило тебя, — хмыкнул Горшенев, имея в виду совсем не жалкие сиги. — А почему, эт самое, тебя я только понимаю? «Потому что ты последний, с кем я повел себя, как гнида. Была б это докучливая баб Рая из соседнего подъезда, был бы пиздец». — Не ебу, — пожать бы плечами для убедительности, да животное тело мало способно к выражению невербальных эмоций. С другой стороны, уличить его во лжи теперь задача из сферы высшей математики. Попробуй угадай по каменной позе, что с ним: врет, спокоен, просит хавать. Хавать, кстати, хорошо бы. — Слыш, я жрать хочу. — И че? — в пальцах дрогнула сигарета. Поразительная наглость. — Че и че, я же не дворняга по помойкам шариться, — рыкает Андрей, требовательно соскакивая с песочницы. — Я на твоей совести, помнишь? «Сукин сын», — думает Миша. И смешно и не очень.3
Дети, поругавшись с родителями, сначала старательно избегают их общества, потом, когда очевидное настигает, делают вид, что очень увлечены своими занятиями, от игрушек до восхищения цветом фикуса, на третьем этапе они пробуют подать голос, но так, чтобы как будто невзначай, если ответа не последовало, выжидают немного и повторяют попытку. В конце концов, им идут на уступку, а ссора остается неразрешенным камнем среди множества имеющихся и тех, что в будущем еще суждено упасть. Не говорить вслух о проблеме, значит притвориться, что ее нет. Если ругаются два ребенка, вынужденные сосуществовать вместе, принцип тот же. Поковырять самолюбие где-нибудь в уголку, чтобы как ни в чем не бывало продолжать взаимодействовать. Обходить любую тему, прямо или косвенно связанную с их общим валуном, спускать все на самотек, глупо надеяться, что пронесет. Само собой разрешится, во. Дети не понимают ответственности за свои действия, как бы им их не объясняли, ведь все всегда исправят родители. Дети-подростки более менее понимают лучше, но все еще покойны в этом плане — родители по-прежнему главнее, сколько не бунтуй, а внутренние инстинкты дают знать, когда грань переходить не стоит. Поругавшиеся дети-подростки ищут виноватого друг в друге, а потом идут по мостовой, поедая пирожки с капустой, рисом и яйцом. И все так же молчат о главном. — Ну… какие планы? — спросил Миша, на всякий случай намотав поводок на руку. — Дела. Андрей эти «незаметные» действия видел, но комментировать не стал. Ничего, случай представится, ждать он умеет, если надо. — Да черт его знает, — пес заглатывает остатки теста на ходу. — Че входит в эти дела? Перевести старушку через улицу? Мусор подобрать? Жизнь спасти? Информации маловато. — Дома сидеть не получится, — заметил Горшок, деловито ведя за собой зверя. Было в этом что-то, держать на привязи того, кто осквернил душу равнодушными словами. Садистом не являлся, да, бля, хоть капельку отмщения он может получить? — В училище же ходишь, просто бери меня с собой, а там разберусь. — Щас, сбежишь же, — Мише прищурил глаза, косясь на Князя. — Не сбегу, на улице спать не охота, — заверил Андрей, честно глядя в глаза. «Еще как сбегу». — Конечно, — пробормотал Миха, переходя на зеленый. — Куда мы идем? — Андрей не узнавал улицы. Горшеневы жили поблизости к центру, около часа пешком. Горшок купил в ларьке два пирожка и свернул куда-то вправо, бредя по сомнительным кварталам. Сомнительным, потому что Князев здесь никогда не бывал, и, в силу обострившихся чувств, многое выведал у обычных запахов. Эта поебота с обонянием начинала нервировать. Он точно не хотел знать, что алкаш у подъезда плетет стрикорова своей тучной женушке, клятвенно заверяя, что ночью бухал с друзьями, а не ходил к Люське. Андрей отчего-то уверен, что друзья его не пахнут Рижской сиренью. Другой вопрос — кем, мать его, была эта Люська, что духарилась эксклюзивом из Прибалтики. Речь не о том, откуда у нее финансы — откуда у нее такая низкая самооценка, чтобы водиться с мужиком, чей естественный запах это водяра. Мишка вот пах обычно. Сиги, налет побелки, пот этот вездесущий, капуста — пирожок — что-то среднее между сталью и жженой бумагой. Последнее смешано, Андрей не понимает, как это совместить. Горшенев загадочно лыбится, не отвечает, ведет вперед, глуша сигарету за сигаретой. Нервничает? Андрей устал перебирать вопросы в башке, его тянет гавкнуть на кошку, что зависла на маленькой изгороди. Из открытого окна на первом этаже слышится аромат рагу. Блять, звери что, всегда жрать хотят? В какой-то момент они выходят к заброшенному зданию. Старый ДК Кирова. Горшок направился к задней части, открывая дверь в, мать его, подвал. Князь посопротивлялся немного, раздумывая, не собираются ли его тут расчленить. Коридорчик был темным и пыльным, у кромки стен валялись пустые бутылки из-под пива и пакеты, листовки какие-то, бычки. Андрей едва ли не подпрыгивал, избегая касаться чего-то дурнопахнущего. Чуткий слух уловил переборы струн. Постукивание палочек и мужской смех. Широко улыбаясь, Горшок вошел в арку, приветствуя друзей. Балу взмахнул ладонью, Поручик кивнул, приподнимая брови. — Это кто с тобой? — Отцовский заскок, — хмыкнул Миша, оборачивая поводок вокруг тонкой колонны. — Учит ответственности, е-мое. — Меня бы кто так учил, а то мать ни в какую, — Шура снял бас-гитару, меняя тон, — и что за хороший мальчик — это же мальчик? — к нам пожаловал? — Ты куда меня привел? Кто эти придурки? — Андрей артачиться не стал, но поглаживаний все равно пытался избежать, виляя мордой. — Неласковый, жаль, — вздохнул Пор, тоже покинувший ударную установку ради тщательного знакомства с псом. — Он глуповат, — бросает Горшок, ловя злой взгляд голубых глаз. — Ну че? Начнем? Парни согласно брякают, то и дело бросая на собаку любопытные взоры. По сравнению с предыдущими репетициями эта прошла на высоте. Музыка шла легко, приподнятое настроение подогревало кровь, а вид недовольного Андрея вовсе окрылял. Спустя пару часов стало уже не так весело. Некомфортно, скорее. Волна обиженного мстителя схлынула, оставив Мишу разбираться с тем, что он человека в звериной шкуре примотал к колонне. Ему было бы проще, если бы Князь тявкал, кидался злыми комментариями, но тот молчал, терпел все это представление: моя жизнь на тебе не зациклилась, видишь? Скорбная псовья морда внушала чувство вины. Откуда вина? Как будто это Миша обратил Андрея в собаку за скверное поведение. Князь тем временем все больше убеждался в том, что вокруг одни идиоты. Из-за Горшка он торчит на одном месте драгоценные часы, отделяющие его от возвращения к нормальности. И для чего? Чтобы слушать музыкальные потуги снова и снова? Играют хорошо, почти не фальшивят, да что за радость мрачность эту переваривать без конца? Он мог уже пару дел совершить! Плевать, что он не представляет, каких, но сам факт! Надо втереться в доверие, избавиться от долбанного поводка! Это не сложно. Правда же? — Кстати, как назвал? — Щиголев бережно накидывает на барабаны тент, поправляя косой край. — Кого?.. а, — Горшок смотрит на меланхоличного пса, — дак это… Князь. Друзья замирают. Перебрасываются взглядами. Миша не понимает молчаливой беседы, долгую минуту спустя озарение обрушивает градом. Он сказал, что назвал собаку в честь бывшего. Номинально бывшего. Они же не встречались официально и… бля, сутью это не перестает быть. Андрей лупит на него смешливые зенки, сообразив раньше, как прозвучала фраза. Чужое довольство проходится наждачкой по открытой ране. — Князь Василий Косой, ведет его частенько, в стены тычется, глупенький, говорил же, — цепляет усмешку Горшенев. — И кто тут пес еще, — рыкает Андрей, наблюдая за ловкими пальцами, что развязывают узел привязи. «Гребанный пиздец», — думают человек и пес, покидая ДК. День подошел к концу.