1
Миша проснулся от галдежа. Через закрытую дверь доносились радостные лешкины вопли и ворчание муси. Парень перевернулся с боку на бок, сморщившись и отплевавшись от попавшей в рот шерсти. Откуда это?.. Ах да. Собака. Андрей. Живет с ними. Вот же пиздец!.. Горшок навернулся с кровати, надеясь, что ему все это приснилось. В одних трусах Миха преодолел расстояние до двери, минул коридор и выскочил взъерошенный на кухню. Мама блуждала у плиты, Леха поедал яичницу, подкармливая крутящегося подле пса. Ретривер был настоящий, голубые глаза были настоящими. Ситуация походила на шутку. — Мишутка, проснулся? Погоди, сейчас завтрак будет… — Татьяна Ивановна энергичнее поскребла лопаткой по сковородке. Масло вперемешку с белком зашкворчало. — Дрыхнешь ты, конечно, — чавкая, произнес Андрей, облизывая пасть, — твой отец уехал, я мало понял, кажется, надолго. — Отец уехал? — встрепенулся Миша, подходя к столу и усаживаясь на табурет. — Да, — сказал Леша, все стараясь погладить пса, — командировка, неделю не будет. Приятная новость. Неприятно лицезреть глашатая. Князь вертелся юлой, выхватывая куски то тут, то там. Жевал еще так аппетитно, аж желудок свело. Горшок впервые утром не отказался от еды, наслаждаясь тихой компанией. Когда отец дома, трапезничать не получается. Все сводится к нравоучениям и понуканиям, поэтому Миха предпочитал сбегать прежде, чем семья соберется за столом. Вместо отца был Князь, лохматое зверье, слизывающее со стола маслянистые подтеки от сосисок. Человеческое нутро гнало его на табурет, занять законное место среди подобных, а животные инстинкты шептали подлизываться, чтобы урвать жирный ломоть хлеба, разбухший от жидкого желтка. Миша псовые метания воспринимал уже иначе. С некоторым снисхождением. Ему и жалко его, и ехидно одновременно — получил по заслугам, Княже? Надо это прекращать. Человек в беду попал, а он юродствует. Пускай они в разладе, пускай херово все, но речь же о другом, о жизни целой. Как бы обижен Миха не был, он не собирается участвовать в чужой гибели. Особенно в роли собаки. Они ему даже не нравятся. Ничего не говоря, Горшок, доедая на ходу, прошлепал в общую с Лехой спальню. Быстро напялил на себя, что попалось под руку, и вышел, сверкающий энтузиазмом. — Мы гулять, — сказал Миша, оттягивая пса за загривок от кухонного гарнитура. — Погоди, я почти… да подожди… Миха, епта, еще немного бы и достал! — сетует Андрей, провожая скорбным взором замороженную сосиску. — Приоритеты-то расставляй, — шепчет Горшенев, наспех шнуруя гады. — Ушли! Андрей тащился волоком, скуля об утраченной возможности добиться цельной мясной продукции. Миша гневался с каждой секундой все больше. Стоило подъездной двери за ними закрыться, как парень лопнул: — Тебе сосиски важны или морда лица человеческая, е-мое?! Андрей моментально притих, прижав уши к голове. Конечно, морд… морда лица? Пес фыркнул, потом еще и еще. Смеялся, паскуда. Разгневанный Горшок пыхтел носом, повторяя про себя, что животных бить нельзя. — Че?! — Морда лица?.. — предатель хвост ходил ходуном. — А че не шнобель гавка? Миша не смог подавить хриплый хрюк, продолжая строить праведный гнев. — У людей такого не бывает. — Видел бы ты нашего соседа сни… — Андрей резко умолк. Золотистые ушки повисли. Горшку со своей высоты было заметно как зачастило чужое дыхание. — Кня… — Родители, — собака отмерла, в панике забилась на поводке, громко скуля. — Родители! Они же волнуются! Пусти! Мне надо к ним!.. — Да не тявкай, е-мое! — парень чуть ослабил хватку, услышав зычный хрип из врезавшейся в цепочку гортани. — Веди, ёклмн. Князь посмотрел на него неопределенно, в конце концов молча затрусив в южном направлении. Михе приходилось иногда с быстрого шага переходить на бег. Андрей тормозил время от времени, принюхивался, прислушивался, искал путь из малознакомого района. Горшок не стал подавать голос, что нужно было всего-то адрес назвать. Видать, тот так перенервничал, что переключился на имеющиеся ресурсы псовые. Интересно, как это у него получается? В новом — уже не очень, походу — теле Андрей обжился основательно, вон, скачет сайгаком. Носопыркой тычется повсюду, настоящий охотничий пес. Точно, ретриверы действительно охотники. А как он мир видит сейчас? Черно-белым? Запахи, наверное, с ума сводят. И все эти замашки дикие. Минутку, откуда его волосня взялась на мишкиной подушке? Зараза, залез ночью таки!.. Добирались, по внутренним часам и кривому солнцу на небосводе, часа четыре — пять. Миха отстраненно подумал, что проебал пары и возвращаться они будут исключительно на метро. Нахер эти виляния. Ноги гудят будь здоров. Миша попутно оглядывался, признавая местность. Купчино, значит. А прослеживалось нечто купчинское в елейной харе Князевской. Хулиганское и привлекательное. Блять. Как восьмиклассница, втюрившаяся в плохого парня со двора. Дворы, правда, в четырех часа ходьбы, и парень плохой — псина натуральная. Андрей привел его к двери, поскреб по ней когтями, кидаясь грудью. — Тише ты, номер говори, — пробурчал Миша, переводя дыхание. Завалиться бы в угол какой-нибудь, покурить. — Шестьдесят три, — гаркнул пес, сверля глазами дверь. Горшенев набрал код на домофоне. Гудки плелись-плелись, ответа не было. — Еще раз, — Князь облизал желваки. Любопытно, собаки потеют? Звонок — третий, четвертый, пятый — прошел в пустоту. — Нет их, е-мое, будний день же, — Горшок устало повел плечами, ища взглядом лавочку. — Мама не работает, — встрепенулся пес, вминая шнобель в щель между дверью и проемом. Миха ничего сказать не успел, кто-то вышел. Поводок моментально натянулся. Парень матюкнулся, сохраняя равновесие чудом, и побежал за Князем. Логично, Андрей не удостоил лифт даже взором, а вот Горшок еле отлепил от него печально-заебанные глаза. Очередная преграда в виде двери была ожидаема. Дома никого нет, на что Андрей надеется… — Мам! Мам, открой! Звонкий лай рикошетил по облезлым стенам с нарисованными хуями разных художественных стилей и цитатами из групп Кино и Алиса. Миша догадывается, кто автор сего безобразия. — Не ори, епта! — прикрикнул Горшок. — Нет никого, не вкурил? Князь его не слушал, позволив панике захватить рациональную часть разума. Другая принадлежала животному. Поэтому, когда Миха попытался пережать ладонью его челюсти, Андрей ощетинился и едва не отхватил ему мизинец. — Еб!.. Сдурел?! — парень дернулся назад, с подозрением разглядывая взбеленившегося зверя. Князь немного успокоился, понимая, что переклинило жестко. Мама могла выйти в магазин. Или к подруге. Подождут. Да. Как иначе? Она же волнуется. Вдруг, в милицию заявление уже подала? Как он мог забыть! А что он ей скажет? Вернее, что Миха ей скажет? Добрый день, эт самое, вот ваш Андрюшка, да, немного в шерсти, с причиндалами наружу, но точно он! Пес прижимает уши к голове, смотрит на родную дверку, поддается порыву и лезет передними лапами вверх. Неуклюже дернув по ручке, отшатывается. Открыто.2
Миха перебирал струны на гитаре, разлегшись на кровати. Настроение так себе. Леха свалил к друзьям, муся в спальне книжку читала. Андрей на балконе закрылся. Ну, как, закрылся. Красноречиво буравил зенками, пока Горшок не выпустил его. И также тяжело мерил взглядом, ожидая, что парень догадается. Миша догадался. Теперь валялся бесполезным овощем, глуша тягу присоединиться к шерстяному боку и подбодрить. Андрей обозначил желание побыть в одиночестве достаточно ясно. На его месте Миха бы кукухой двинулся еще на этапе обнаружения у себя хвоста. Дома у Князевых никого не было. Вообще. Ни вещей, ни намека на присутствие живых людей. Голые комнаты выглядели жутко, инородно. Словно кто-то был здесь всего пару часов назад, а сейчас — ни черта. Князь рыскал повсюду, звал, скулил так протяжно, что у Миши сердце сжалось от тоски. Неловко наблюдать за чужим горем, потому парень трусливо остался на пороге. Сел на обувную полку, кристально чистую, понурил голову и пытался не вслушиваться в слезливый вой. Животные же не умеют плакать? Миша не был в этом уверен. В какой-то момент все стихло. Довольно давно. Горшок сбросил с себя оцепенение, покрутил головой. Тихо как. Иррациональный страх пощекотал нервы. Миша поднялся, осторожно заглядывая в комнаты, пытался представить семейный быт. Не выходило. Андреевская собачья панихида не позволяла позитивно мыслить. Нашелся пес в родительской спальне — судя по большой кровати — лежал на голом матрасе, вытянув лапы, смотрел в никуда. — Андрей? — Их нет. — Че? — Моих родителей, — кончик хвоста чуть дернулся, — их нет. Пока я с делами не покончу, их не существует. Миша похолодел. Что за херня? Каким это Макаром — не существует? Не могли же они просто взять и исчезнуть? Так не бывает, е-мое! И людей, обращенных в собак, тоже, Мишаня, не бывает? Колени подвели. Присев на край постели, парень растерянно пялился в золотую спину. Ладонь дернулась похлопать по боку, но в последний момент Горшенев сдержался. — Как ты… — Он приходил. Тот дядька стремный, — ответил Князь, вяло, без капли эмоций, — я так орал, думал, ты слышал. — Чего? Я не… — Миша проморгался. Ничего такого не было. Магия, что ли, проклятущая? Вот почему чердак подвис. Гребанные колдуны. Сказать нечего. А что, собственно? Поддержать по-дружески? Так они не друзья. По-человечески быть рядом? Вроде рядом сидит. Размышлять о том, что они бывшие любовники и все это пиздец как ебануто получается — не надо. Спать плохо будет. Вот и выходило, вернулись в молчании в Ржевку, парочка прохожих поинтересовалась у Горшка, не собирается ли его питомец ласты-лапы склеить, и зашкерились по разным местам. Разгружая в сознании сегодняшний день по полкам — швыряя мыслеформы заключений и наблюдений в метафорический шкаф — пальцы в самоволку ушли, подбирая аккорды. Цедилось, как у полудохлой коровы молоко, но выходило что-то. Капля за каплей. Обида эта въедливая, острый нож в спине — Горшок и романтика, поплыл совсем, ага? — гнев на неспособность в морду лица эту мохнатую высказать все, слабость перед человеком, которого в дом пустил добровольно, которого не хотел видеть больше никогда, и в тоже время до ужаса страшился этой перспективы. Любовь дебильная, трансформированная и переебанная. Не видеть Андрея хорошо, проще ненависть взрастить, но голос его, льющийся из зубастой пасти, взгляд голубой, понимание, что он, сволочь, рядом — вмазывает нехуево так. Горечь Князевского несчастья от посещения дома до сих пор отдавала изжогой глубоко в гортани. Какой же пиздец лютый, нихуя не понятно и нихера просвета не видно. За темной полосой белая должна быть, так где? Где эта сучка потерялась? На поезд опоздала? Сумбурные эмоции породили нечто темное, печальное, рычащее и полное отчаяния. За погружением Миша не сразу различил дополнительный звук в виде тихого собачьего завывания: Лихора-адит ду-ушу, я обиды, не прощаю Я-я разру-ушу, план твой — обещаю Ты меня-я не зна-аешь, ты всего лишь, отражение Сре-едство есть, ли-ишь одно — сгинь на дно. Доиграв, Горшок приподнялся на локте, откладывая гитару. Андрей сидел у Лехиной кровати, глядел на него. — Не знал, что стихи знаешь, — Миша почесал кончик носа, чувствуя некоторую неловкость, — эт чьи? Князь вздохнул истинно по-собачьи, резко запрыгнул на Лешкину постель, сворачиваясь клубком у подушки. Почавкав слюну, пес зарылся носом в хвост. Миша ждал. Ждал. А, услышав ритмичное сопение, ругнулся. Уснул, гад, не потрудившись ответить. В любом другом случае Горшок бы растолкал наглеца, но не сегодня. Не в день, когда чьи-то родители пропали без следа.3
По дороге до училища успели раз десять поссориться. Утром Андрей был преисполнен энергией и целью совершить все пятьдесят добрых дел за раз, и подначивал Миху отпустить его с поводка. Горшок понимал, так-то надо, иначе как Князь подвиги, е-мое, совершать будет, если его будни будут начинаться привязью и кончатся ей же, от дома до дома. Но сбежит же, сука. С другой стороны, куда ему идти? Родителей нет, никто его не понимает, Миха, какая-никакая, а связь с миром. Повыебывается и вернется, не так ли? Отец через шесть дней приедет, столько Андрюха в одиночку не проживет на улицах. Или проживет? Вон, дорогу к себе домой нашел, побрезгует с мусорок жрать, да как прижмет, так и гордость нахер пойдет. Или моськи начнет строить, чтобы подачки вымаливать. Ночевать привыкнет под грязными навесами, обзаведется дружбой с бомжом и счастливо останется рыться под мостом. Его ж клинит в животную стезю, иногда себя забывает, почуяв вкусняшку какую. Так и проживет остаток дней на четырех лапах. Это ему Горшок и пытался вталдычить, но Князь упорно отнекивался, обзывая трусом. Дело ведь не в этом, а в том, что за потерю собаки влетит Мишке. Оба взведенные, на краю от чего-то криминального. Горшок пса все же привязал к забору, перепроверив узелок раз четырнадцать. Князь ему в спину лаял, после чего клыками пытался перегрызть повод. Не вышло, только извелся весь. На парах Миха откровенно посылал всех нахуй. Невербально. Мысли были заняты тем, как найти компромисс с одной бестолочью. — Слышь, Горшенев, — на перемене в столовке к нему подошли неизвестные типы, разношерстные, как мультик. — Побазарить надо. — Базарь, е-мое, — буркнул Миха, не собираясь отвлекаться от обеда. Он мог не хавать спокойно дня два, дел было невпроворот, но если речь заходила о гороховом супе*, тут, извините, весь мир подождать может. — Ты не понял, — лидер шайки-лейки стукнул по столу. Тарелка подскочила и часть жидкости вместе с картошкой и копченостями растеклась безобразным пятном по серой поверхности и михиной кофте. — После пятой пары на заднем дворе, усек? Горшок, внутренне кипя от злобы за испорченный обед, взглянул исподлобья. Портить людям отдых не в его правилах. За суп накостылять можно и после пятой пары. — Усек. — Славно, — хмыкнул тип, смешливо обвел глазами зеленоватое пятно на столе, — приятного аппетита, епт. Миша еще никогда так не ощущал себя мастером терпения, как в данную минуту. Паразит хуев. И че ему надо? Пар у него было всего три, но он из вредности перед несколькими личностями сразу выебнулся. И тех гадов дождется, и Андрея поморозит. Блин, а он-то голодный, небось. Миша знал о чрезмерной любви животных к еде, столкнувшись с андреевским перевоплощением, вопрос об этом стал чуточку интереснее. Поспрашивал в свободное время у людей, пугая неожиданным вопросом — Балу и Поручик сегодня не явились, у кого еще ему было спрашивать, бля — ответы прилетали разные, кто-то отвечал слишком заумно, отчего доверие к добытой информации росло, если она повторялась у других респондентов. Инстинкты от предков заставляли домашнее зверье питаться при любой возможности, ведь в природе никогда не знаешь, как повезет в этом плане. Дикие выживают, у них три главных задачи: пропитание, безопасность, размножение. Первое — необходимый эгоизм, без еды не может идти речи о втором и третьем. Так и повелось в генах, что жрать — очень важно. Метаболизм быстрый, энергию вырабатывает, как конвейер, для тех самых двух последних задач. У людей с мировоззрением так же, суеверия, религия. Говоришь, атеист, а восклицая: «если так, пусть меня молнией поразит!» — где-то внутри сжимаешься, потому что ждешь, что реально поразит. Видя, что черная кошка дорогу перебегает, нет-нет, да некомфортно, камешек бросить надо, или подождать, что кто-то другой пройдет. Сам пойдешь, будешь потом мучить себя: выдумки это, не будет несчастья — и сам же почву готовишь для любого проеба, оря в душе: бля, ну правда же! Представив что-то неприятное, для себя или кого еще, сплевываешь три раза через плечо и стучишь столько же, ведь если не сделаешь, органы крутятся в мясорубке от неправильности. Не веришь в это все, но если не выполняешь условия противодействия — в такие сомнения и самокопания погружаешься, что лучше уж сплюнуть пару раз и постучать. Это и называется гены. Заложено на уровне подсознания, естества, сколько не борись, а ерзать будешь. Миха забежал в столовую, надеясь урвать хотя бы горстку гречи. Перепало даже больше: последняя куриная котлета и целая миска булгура. Не самая приятная каша, но животные не разборчивы в еде. Надо бы отвязать, все-таки. Мало ли, разборка приобретет кровавый подтекст, и пока Миха себя соберет по частям — один против ебать скольких оппонентов — Князь загнется. Не до конца, конечно, найдутся те, что обратят внимание на невольного узника, а мучить излишне таки не хочется. Не хочется Дюху мучить больше. Пес был там, где его оставили. Понурый. Щипок вины был отодвинут в сторону. — Эй, я, эт самое… вот. Выражение чувств словами никогда не было и не будет сильной чертой Горшка. Разложенные на целлофане каша с котлетой призывно притягивали запахом. Андрей для вида поканючил, но принял подачку. Бывшей унизительности он не испытывал. Смирился. Раз пес — можно. Все, что угодно, можно. Несомненный плюс. — У меня дела еще, — Миша дерганно посматривал через плечо в направлении заднего двора, — домой, если че, сам придешь. И отцепил. Князь едва не подавился булгуром — вот же смехотень — переводя взгляд от упавшего поводка на Горшка. Миша пару секунд смотрел на него неотрывно, словно сам примирялся со спонтанным решением, и быстрым шагом удалился прочь. Андрей продолжал сидеть, не понимая, с чего такая перемена. Он же может теперь куда угодно пойти. Он свободен! Лапы двинулись быстрее нейронов. Ветер от бега ударил в морду. Он еще не пробовал бежать во всю звериную мощь. Это невъебенно. Словно летишь. Тело пружинит, мышцы поддакивают, как будто он был рожден, чтобы бегать. С двумя ногами не сравнить, слишком резонирует. Когда человеком — вынуждено, по любой причине, когда животным — жизнь. Есть разница, толкать машину или ехать в ней. Андрей запутался в мыслях, пробежав всего пару кварталов, как вдруг червячок противный зашевелился в мозге. Почему Миха отпустил? Накормил и отпустил. Сказал: «если че». То есть, знал, что Князь убежит. Что за «если че»? Ретривер остановился прямо посреди проезжей части, ровняя дыхание на раз-два. Золотистая голова обернулась назад. В это время Горшок усердно раздавал тумаки направо и налево, в очередной раз жалея, что откладывает занятия боксом. Научили бы его хотя бы держать удар, всяко лучше, чем ничего. Разговор состоялся простейший и идиотский. Его обвинили в том, что Князь перевелся. И тут же новый главарь выразил благодарность за это, ведь всех их достал нетипичный хулиган, который и не хулиган по сути, бесоебит чисто для себя, а кулак, блять, твердый, с таким спор не вытянешь, даже вчетвером. Миха искренне удивился. Князь когда-то умудрился в одиночку четверых нагнуть? Вот же. Меньше Михи, а такой невозможный. Иронично, что за это приходилось отбиваться Горшку, а ведь они, ебанный в рот, расстались! Никто, конечно же, этого не знал, связь у них была своеобразная, такое не спиздишь лишний раз. Их видели вместе часто, слухи распускали всякие, в основном, что Князь нашел себе игрушку для битья. В гребанном метафорическом. Парни не опровергали, это проще, чем то, что между ними было. Миша как мог отвечал на выпады, даже старался выстроить стратегию, да хер там. Не дурак, осознает, что против толпы у единицы шансов нет. Губа кровоточит, челюсть нижнюю печет, ребра слева ноют, бочины исходятся шипением. Главное — руки. Схоронить руки, глотку — похуй на остальное. Его пинали мячиком, хохотали, старались задеть побольнее. Прикладывали так много сил, как могли. Чей-то окурок обжег оголившуюся поясницу. Миша был готов стерпеть все. Только не… Горячие пальцы сжали шею — только не это! Назревающий всхлип прервался яростным лаем. В чужую руку вцепилось нечто яркое, как ванильное мороженное. Мороженое, правда, не прокусывает кожу до крови. Миха проморгался, потирая шею. Золотистый ретривер, скаля пасть, крутился вокруг Горшенева, без раздумий начиная нападение на тех, кто осмелится подойти ближе, чем на метр. Пацаны кидали в собаку камнями, палками били, но тот не сдавался. Выкручивался, тряс башкой, не обращал внимания на ссадины и открытые раны, все также держал воинственный настрой, ширя носогубные складки. Возможно, парней все же напугал вид взбешенного пса, или они потеряли интерес в борьбе за отщепенца, но круг рассеялся. Многие не захотели получить собачий укус, другие исчезли в процессе. Андрей дождался, пока все не разошлись, и только потом подошел к Мише. — Норм? — промямлил пес, тычась шнобелем в щеку лежащего парня. Миха лежал на спине, раскинув руки в стороны. Его окровавленная морда была ничем лучше гавки Князя в красных пятнах. Один голубой глаз прищурен, над бровью царапина мясистая. Вернулся, — думает Миша, а в груди тепло так, что петь хочется. Ветер забедокурил, взбеленил волосы и шерсть. Полетели бумажки. Одна приклеилась к собачьей голове. Посмеиваясь, Миха, кряхтя, отодрал листовку. «Сорок девять попыток спустя был скручен самый большой клубок пряжи в мире» — Князь, — Горшок переворачивается набок, улыбаясь, — сорок девять. Думаю, это для тебя. Андрей читает листовку, выдыхает громко, водит глазами по местности и видит знакомую темную фигуру, облаченную в несуразный фермерский костюм, что из соседнего двора машет ему шляпой, продолжив косить газон. Пес, прикрыв глаз, улыбается — надеется, что улыбается — человеку. Первое доброе дело. Веет кровью и песком. Немного спокойствием и гармонией. И совсем немного красивой, беззубой, в ошметках алых капель, улыбкой Горшка.