не тону, а гуляю по дну.
меня сделает чище вода.
и чутье проведёт сквозь мрак.
감각:тебе кажется
집. Водная гладь содрогалась, пуская незамысловатые круги от ледяных капель, предательски бежавших из водосточной трубы. Отец никогда не починит смеситель, лед из под крана явно не первостепенная задача во взрослом, зомбированном списке дел. Будь рядом часы, они бы наверняка пробили около часа, что Джисон проводил в ванне, борясь в навязчивыми мыслями об утоплении. Вода остыла давно, как не подбавляй холодного кипятка из чайника, ситуацию не исправишь. Надоевший звук капель стягивал нервы в прямую тетиву, держащуюся на божьем слове от неминуемой гибели. Шумно. Надрываются сточные трубы, из раковины стонуще напевают утопленники. Им холодно. Пальцы на ногах побелели, грозясь принять трупно-синий оттенок и зловеще сморщились. В половину первого ночи никто не настукивал в закрытую на отваливающуюся защелку дверь, давая вдоволь топиться в собственных мыслях. Ночь всегда была любимей, не так шумно, как обычно, но призраки умерших жертв водной глади не замолкнут никогда. Смирение. Самопроизвольные пытки снежной водой прокрутили в памяти холодные прикосновения зимней пурги и сквозняка из под оконных рам, которыми щедро одаривал его Минхо. Так ли он чувствует себя в бесконечном вечном, с хронически ледяными пальцами и морозными касаниями. Трансценденция ответа на свои вопросы клубила, выходя за пределы чувственного опыта. Нужно будет спросить. А может ли он это сделать? Джисон старался не вешать ярлыки на их общение, чтобы не привязываться и в случае чего поступать как с пластырем, резко и отчаянно. Только вот он уже давно повяз, как бы подсознательно не отрицал очевидного. Мученик в детском, израненном теле, несущий более старую и познавшую душу. Отрекаясь от черт на импровизированной стене тюремной камеры, он выходил в свет, все чаще ускользая из дома с наступлением дня. Ночью ходить не решался. Под страхом гибели от рук кровожадной семьи, осуждения Минхо или боязни ночных коридоров разрушенной школы — еще не понял. Они часто зависали в заброшенном здании, героически окрестив местность своим штабом. В целом, они там только и встречались, подальше от детей-волчат с клыками в крови и зомбированными взрослыми с тяжелой рукой. Выделили даже целый кабинет математики для оборудования своего секретного уголка. Минхо таскал матрасы из спортивного зала и двигал столы в форме баррикад, Джисон снабжал гирляндами, любезно украденными из коробки с новогодними игрушками, ель и с гирляндой была отстой, так что не велика потеря. Мальчишка тащил из дома все, побитые игрушки, перечеркнутые блокноты для рисования, даже умудрился стащить плакат какой-то рок группы, надежно спрятанный отцом от лишних глаз и пыли. Конечно, такой сувенир с настоящими подписями участников стоило прятать. Но Джисон бы все равно нашел, даже если бы отец закопал этот плакат по соседству с тетей из Инчхона. Чему суждено случится — того не миновать. Джисон всегда оставался в школе до сумерек, чтобы подрубить светящиеся огоньки и закопаться на секунду-другую в покрывалах Мисс Хан, что раннее пылились в ящике под родительской кроватью. А затем уходил, ловя холодные касания, чтоб не так страшно было передвигаться по темному и отчаянно стонущему зданию, махал на прощание и брел домой, думая о следующем дне и возвращении в логово. Он с завидной периодичностью приходил с кислыми конфетами, упаковками самой дешевой сухой лапши, что аномально хрустела на зубах, сводя челюсти, с газировкой без сахара и ужасно приторным послевкусием, что покупал за обесцененные грязные монетки в «미니 마켓», ища завязки на затылке у Мисс Юнг. В этом было их спокойствие и ограда от внешнего мира с хрустом костей и расшитых на лоскуты тел за углом. Минхо радовал потрепанными комиксами, вырытыми в шкафчиках раздевалки, осуждал громко героев историй, разваливаясь на матрасах, то и дело падая рыжей макушкой на лежащего рядом Джисона. Мальчишка не спорил, удобнее устраиваясь, играя роль подушки, преспокойно перебирал янтарные пряди сбитыми в кровь пальцами, изредка тыкая на смешные рожицы в комиксе. У них была своя идиллия, на которую негласно подписались, выстроили по кирпичику и терялись во вселенско-пространственном континууме. Джисон даже притащил из дома сколотые миски оставшиеся от умершей собаки мамы, чтобы их уголок был приятен и своенравному котенку-кровопийцу. Правда кровь он пил лишь с голоду, когда Минхо забывал подсыпать корм, в остальное время Суни неспешно изучал баррикады из парт и темные углы разрушенной школы. — Нам учитель физики говорил, что природа помечает опасные явления и предметы оранжевым цветом. — не нарочно путаясь в густом янтаре, лепетал Джисон. — Айщ! К чему это ты клонишь? Я похож на кого-то опасного? — Минхо наигранно хмурил брови, дуя губы как маленький ребенок, у которого отобрали конфетку. Да, Джисон считал Минхо опасным, как минимум для своей пробитой и обмотанной грязными бинтами души. Гибельно быстро тот стал значительной частью жизни мученика, рискованно крутился в мыслях, проводя путанные цепочки со всем, чего касался мальчишка. Может поэтому Джисон и не вешал ярлыки, боялся окончательно рухнуть под натиском опасности? — Ты сам додумал! У нас Суни рыжий вообще-то! — мальчишка специально взъерошивает волосы Минхо и выкатывается из под него, чтобы успеть блеснуть пятками прежде, чем расправа настигнет его грешную душу. — Погляди, монстренок-кровопиец растет. — Тыкает пальцем в взбалмошного кота и сматывается из кабинета математики, снося плечом углы. — А ну иди сюда, Хан Джисон, и повтори это глядя мне в глаза! — Минхо подскакивает следом, бросаясь в погоню. Рыжий комок шерсти летит рядом, клацая зубами. Мальчишка давится смехом и пылью, взлетая по разваливающейся лестнице на третий этаж, хватается за перила, что держатся на одном «спасибо», и несется по пустому этажу. Оглядывается впопыхах, ища убежище и ныряет в один из учебных кабинетов, в шкаф, и прикрывает дверцы, хихикая в ладонь. По коридорам скачет его имя, эхом отдаваясь о стены, протяжное мяукание Суни шуршит в ушах. Топот проносится мимо. Джисон радуется своей победе и спасенной пятой точке ровно до тех пор, пока дверцы шкафа резко не открываются, заставляя прищурится от яркого света. — Как дела? — бросает Минхо, у того лишь черти пляшут в зрачках. — Я.. это, шкаф с дверью перепутал, все путем. — на серьезных щах говорит мальчишка, пользуясь секундным смятением старшего и норовит вновь податься в бега. Суни у ног шипит, цепляясь за перманентно грязные шнурки кед. Подстава. Минхо перехватывает хохочущего мальчика, крепко стискивая его в своих руках, не оставляя шанса на спасение. — Что ты там сказал про нас с Суни? — Джисон не видит его лица, но на сотню процентов уверен, что парень ухмыляется своей чеширской улыбкой. Без завязочек, он проверял. — Что рыжие – самые лучшие существа на планете. — брыкается, цепляясь за холодные руки противника, пытается удрать. — Ну-ну, Джисон. А тебе говорили что старшим врать плохо? — Это чистосердечная правда, Минхо! Прав-да! — Врунишка. — Минхо слегка ослабляет хватку, когда Джисона накрывает новой волной хихиканья, — А все врунишки должны понести наказание. — окончательно отпуская мальчишку, шепчет рыжеволосый. По этажу разносится визг, подавно не входящий в регистр способностей Хан Джисона. Сердце колотится как бешеное. Щекотка всегда беспощадна и смертельна. Особенно, когда за неё берется Минхо. Хочется молить о пощаде, но вырывается лишь смех-кашель и нечленораздельные крики. Джисон и вправду тогда чуть не распрощался с жизнью. Но мученикам умирать от асфиксии, вызванной безудержным смехом, как-то позорно, от того он и цеплялся за последние щепотки разума и махал руками во имя спасения и помилования. И после споров, догонялок и пряток, ребята вновь и вновь возвращались за баррикады парт, скопление матрасов и пыльных покрывал. Поедали сухую лапшу быстрой варки, стрекотали зубами, путались конечностями и заинтересованно читали комиксы.˗ˏˋ ★ ˎˊ˗
За выбитыми окнами и шумными подрамниками чернело небо, накрывая тяжелым пластом весь Дасо. Город всегда становился опасней с наступлением темноты, испытание с ценным призом в конце. «Жизнь». Выходя в темноту, ты ставишь на кон все, или ничего. Мнимая видимость выбора. Прям как в фразах мамы Джисона. Чернота скалила зубы, облизывалась, вспарывая грудную клетку на живую, чавкала выпотрошенными органами и непременно сбрасывала остатки за углом, средь мусорных баков. Преступность здесь не выражалась в баснословных цифрах первичного статистического учета, в этих напечатанных данных не было ни грамма правды. По большей степени всем было все равно, пропажи превратились в обыденное дело, куски стухшего мяса отправлялись в мусорные баки и забывались, а кровавые полосы списывались на разлитый вишневый кисель. Копаться в этом – себе дороже. Никто не станет тягаться с бешеными детьми, хитрыми чудовищами, что пьют бензин вместо воды и орудуют даже самыми тупыми предметами так, словно те были наточены хлеще хирургических скальпелей. Зомбированные взрослые не посмотрят в сторону опасности, оградят себя куполом призрачной защищенности и будут ждать, когда придут и по их душу. Ночью воняло смертью, но все повтыкали в нос ватные диски и бинты, засыпая и молясь до рассвета. Минхо рвал очередные, потерявшие значимость, документы, что были затеряны в организационном крыле. Рвал и подбрасывал к разгорающемуся костру, что жег потрепанный ламинат в бывшем кабинете директора. Языки пламени отражались в задумчивых карих глазах мальчишки, что сидел на предусмотрительно притащенном спортивном мате и гипнотизировал огненное свечение. Оторвать взгляд от умиротворенного Джисона было невыполнимой миссией. Минхо провалил её раньше, чем та успела начаться. Младший еще ни разу не задерживался в гудящем развалинами здании в такое позднее время, но предложение рыжей бестии о вечере страшных историй выбило хлипкий страх темных коридоров. Джисон был превосходным слушателем, а Минхо несравненным рассказчиком. Джисон не знал ни одной страшной истории и легенды, а Минхо сквозил ими, подкидывая одну за другой. Прямо как рванные документы в костер. — Дасо кишит призрачными зданиями, ты же в курсе? — переключаясь со страшилки про подъезды и ночные звонки в дверь, таинственно зашептал Минхо, — И на каждое строение-голограмму приходится по одной легенде, как минимум. Джисон навострил уши, наблюдая за тем, как рыжие волосы парня переливаются под светом разгорающегося костра, и кивнул. — На севере города, спрятанная глубоко в лесах, есть психиатрическая больница Годжи. — Да ладно, я слышал о ней от одноклассников, но многие говорят, что это выдумка, и никакой больницы там на самом деле нет. — не без скептицизма молвит Джисон, тыкая носком кеда по опаленному куску бумаги. — Она есть. — серьезно говорит старший, — Я был там с друзьями в детстве. На лице Джисона читается удивление, прямо буквами, прямо на лбу. — Правда? — Мне было одиннадцать лет, когда мои школьные друзья, Чан и Чанбин, решили поиграть в исследователей зданий-призраков. — на лице проскальзывает едва заметная улыбка ностальгии, — Мы вычитали в старых новостных сводках об этой больнице и решили, что это прекрасное начало для великих исследований. Плутали по лесу долго, почти до сумерек, я уже хотел возвращаться домой, чтобы не получить от мамы, когда среди деревьев показалось затерянное здание. Оно было огромным, прям чертовски большим и пугающим. Еще, как назло небо затягивало тучами, но бросать все вот так, когда мы были в шаге от желаемого, было бы глупо. Чан даже вычитал где-то, не сознаваясь в источнике информации, дурак, про тайные залазы в это здание. Главные двери были заставлены арматурой и обвешены цепями, поэтому нам пришлось лезть через маленькие окна, ведущие в подвал. — Минхо поморщился, это явно было развлечение не из ряда приятных, — По легенде, в этой больнице произошло массовое самоубийство работников, которые наглотались яда, не в силах выносить мучения пациентов, к которым прибегал главный врач Годжи. Кто-то говорил, что они также подмешали смертельную дозу медикаментов в тарелки пациентов и те, в последствии, так же скончались. — голос, ведающий городскую легенду, пробирал до мурашек, что мерзкими жучками ползли по спине и рукам, — Самоубийство всегда оставляет души в так называемом пограничье, не давая тем упокоится с миром или сгореть в адовом котле. И эти души бродят в вечном мучении, обозленные на весь мир, ища жертв. — Вечные мученики…— мальчишка задумчиво лепетал себе под нос, — Нет никакого шанса выбраться из пограничья? — По легендам, есть. Дух всегда привязан к месту смерти, и если бы больницу снесли, не оставив ни одного целого камешка, души обрели бы покой. Но это экономически невыгодное вложение для Дасо. Им проще смотреть на сгнивающие стены, чем снести здания-голограммы. — Отвратно. — хмурится, едва заметно, — Продолжай. Вы видели что нибудь сверхъестественное? — Мы пробрались через подвал, что был наполовину затоплен, прошли лабиринт лестниц и выбрались на первый этаж. Мои ноги были в отвратной жиже, как и других ребят, но, кажется, их это ни капли не волновало. Хлюпая кроссовками мы осматривали этажи, их в больнице было семь. Сначала было скучно, помимо разбросанной документации с опытами над пациентами и кучи разломанного медицинского оборудования, ничего примечательно. До тех пор, пока мы не поднялись на шестой этаж. Чан тогда пошел осматривать дальние комнаты, в то время как мы с Чанбином игрались с ржавой медицинской каталкой в коридоре. Просто решили устроить гонки, Бин тогда расквасил себе нос об стену, а я отделался разодранной в мясо рукой, посчастливилось врезаться в стеклянные двери и разрубиться осколками. — Минхо вытянул руку, очерчивая пальцами белые линии на предплечье, зажившие шрамы. — Ну в общем, мы дурачились до тех пор, пока к нам не вышел Чан и не отвесил по шапке. Он самый старший среди нас был, важничал и говорил, что несет за нас ответственность. Даже руку мне тогда замотал, предусмотрительный. Чан вообще-то вышел, чтобы показать нам душевые, где посреди комнаты до сих пор была наполненная грязной водой ванна, в виде широкого колодца. Чанбин чуть в штаны не наложил, когда увидел в воде волосы, визгу было. Оказался парик обычный. Помню, мы еще смеялись, поднося к нему эту капну черных волос, пока он материл нас всеми известными ему словами. Было весело. Пока мы не услышали душераздирающий крик этажом выше. Минхо остановился на секунду, смотря в испуганные глаза напротив. По ним читать было проще, чем иероглифы на тетрадном листе. — Тогда затихли в момент, переглядываясь. У меня колени затряслись хуже стиральной машинки. Чан жестами показал, что нужно уходить. Мы тихо высунулись в коридор за ним, стараясь вообще не отблескивать, и начали красться к лестнице. Тогда услышали такой же крик, только ближе и протяжней. Он сквозил болью и отчаянием, не знаю как описать, правда. Жуткий крик. И в тот же момент дверь в душевую, в которой мы были минутами ранее, захлопнулась. Я клянусь, там не было сквозняка, вообще ничего, что могло бы заставить её закрыться, да еще и так громко. Мы рванули что есть силы, перелетая лестничные ступеньки, я даже не помню как оказался на улице. Но я точно чувствовал затылком холодное дыхание, клянусь. Когда мы сбежали подальше в лес, наконец остановились. Чан еще бежал последний, словно прикрывая нас. Он всегда был самоотверженным, но впервые это вылилось в нечто плохое. Я повернулся к нему, а он бледный, как белый лист, глаза огромные и дышит рвано, чуть ли не истерически. А потом руку из-за спины выставляет вперед и мы видим, что у него вся рука исполосована. Причем не царапины, а знаешь, словно красные синяки, и очертания ладоней. Это выглядело очень жутко, не знаю как я сознание не потерял и не остался гнить в этом лесу. Чана тогда словно подменили. Он больше не был таким светящимся как раньше. И полосы сходили до жути медленно, года два точно. Он в тот день приобрел седые волосы на своей темной макушке, а мы потеряли вечно радостного и искрящегося друга. Джисон чувствовал, как его потряхивает от впечатлений. В голове клубились вопросы, мысли даже не успевали прийти к логическому концу, как всплывали новые. Жутко. Это правда жутко. — Я надеюсь.. — горло захрипело, пришлось откашливаться, — твои друзья живы? — Не знаю. — Минхо потупил взгляд, — Надеюсь, что да. Чан спустя три года после нашего похода переехал в другую страну с родителями, оборвав последние нити связи, а Чанбин перешел в другую школу. Больше я о них не слышал. — Жутко. Очень жутко. — Да, меня еще долгое время мучали кошмары и родители даже водили к мозгоправу, потому что я отказывался спать, чтобы не видеть страшные картинки снова и снова, но со временем меня отпустило. Жутко и жалко. Жалко маленького Минхо, что натерпелся таких ужасов в раннем возрасте. Хотелось обнять, укрыть от ужасных воспоминаний. Джисон неловко приподнялся, огибая импровизированный костер и сел рядом с парнем. А потом молча обнял, все еще трясясь всем телом. Кого успокаивать в этой ситуации нужно – непонятно. Рыжеволосый безучастно сидел пару мгновений, видимо, борясь с картинами, всплывающими в памяти, а затем обвил руками чужую талию и громко выдохнул. Холодные касания будоражили кожу, но Джи привык даже к этому. Они сидели так, может быть вечность, может чуть больше, прежде чем Джисона перестало колотить. — Все, — осипше пробормотал Минхо, и отстранился. — Главное что все выбрались оттуда целыми. — он старался не показывать смену настроения, пытаясь вернуть атмосферу в прежнее русло, — И вообще, у меня еще есть легенда про эту школу. — Нет! — беспокойно вскрикнул Джисон — Я и так понятия не имею, как ты появился в этой заброшке после той истории. Так еще и меня щас окончательно запугаешь, и буду я вновь в своей тюремной камере куковать, боясь шагнуть на улицу! Минхо рассмеялся, потрепав младшего по волосам: — Да ладно тебе, про школу легенда не страшная. Ты такой трусишка, Хан Джисон. За это старший получил по лбу, прямо ладошкой, хохоча еще больше. — Никакой я не трусишка, сам такой. Рассказывай давай быстро и я домой. Не хочу еще от мамы огрести за позднее возвращение. — он поморщился, — Она точно мне мозги выгрызет, так еще и кофейной ложечкой. Адовое представление. — Эта школа закрылась в восьмидесятые годы. Я говорил тебе как-то, но причина была немного иная. Точнее да, вопрос с финансированием был основным во всех новостных сводках и правительственных канала, но было еще кое-что. — ресницы парня слегка подрагивали, отражение костра плясало немыслимый танец в зрачках, когда тот перевел взгляд на Джисона. — В этой школе был один мальчик, он учился во втором классе старшей школы, готовился к экзаменам, никого не доставал и в целом был не конфликтным, спокойным подростком. Таких в Дасо не любят, сам знаешь. Не цапаешься в ответ, тебе распорют глотку, не успеешь глазом моргнуть. И в нем нашли слабое звено. Слабых было принято стирать, уничтожать и выжигать. Чтоб серая масса не рябила. Все ученики старшей школы доводили его до ручки. Насмехались над внешностью, рвали тетради и учебники, кровили предплечья тупыми ножницами. Но мальчик терпел. Все пытался подружиться, наладить связь с одноклассниками, да параллелью. Над ним издевались гнусно, со всей жестокостью, что только играла в беспощадных подростках. И он не выдержал. Вспорол себе руки в мужском туалете. Обломком дверного косяка кабинки. Залил весь пол кровью, вычертил ей на белоснежной плитке имена тех, кого нужно винить в его смерти. И умер. — Джисон, кажется, забывал дышать, слушая историю места, которое стало ему по сути вторым домом. — Дело хотели замять, но кто-то из учеников пустил слух о кровавых надписях, разлетелось все быстро. Школу обвиняли в доведении до самоубийства и чрезмерной жестокости. Ну они и под шумок закрылись, лишившись последних спонсорских выплат. — Удивительно, что этому дали огласку. Обычно здесь это воспринимают как должное. — Я сам удивлен не меньше, если честно. Костер догорал, тлея и пощелкивая остатками бумаги. За выбитыми окнами и шумными подрамниками чернело небо, накрывая тяжелым пластом весь Дасо. Чернота скалила зубы, облизывалась, вспарывая грудную клетку на живую, чавкала выпотрошенными органами и непременно сбрасывала остатки. — А в каком именно туалете это произошло? — уточняюще обернулся мальчишка, — Не то что бы я боюсь, просто интересно. — На третьем этаже, крыло старшей школы. Джисон кивнул, задумавшись, и тихо спросил: — Как думаешь, его дух по прежнему ходит по этому зданию, обозлившись на весь мир и ища жертвы для мести? — Я ни разу не сталкивался ни с чем таким. — просто пожал плечами старший, — Тебе уже пора, на улице совсем темно. — он раскинулся на спортивном инвентаре, поглядывая в сторону Джисона. — Мне теперь стремно идти по этим коридорам. — хлопнул ладошкой по мату мальчишка, — У тебя теперь задача вывести меня из этого здания. Один я не пойду. — Трусишка. Но он все равно поднялся, затаптывая остатки тлеющей бумаги и протянул руку младшему. Холодные касания будоражили кожу, но Джи привык даже к этому. Минхо героически вывел его из темного, пугающего здания со стонущими стенами и сквозняком, гоняющим баскетбольный мяч по коридору. Даже довел до металлических пластин, потрепав по волосам играючи, пожелал спокойной ночи и пошагал в противоположную сторону, в объятия темного Дасо. Ночью воняло смертью, но все повтыкали в нос ватные диски и бинты, засыпая и молясь до рассвета.