귀신:Тайна Дасо

детство плачет, маленький мальчик

теряет сдачу, дома скандал

бьют сильно, любят

машинок не купят

бывает иначе

а ты и не знал

생각의 르네상스. 19:19 Отвратимо до ужасного хруста коленных суставов и горящих легких, что вот-вот испепелят последние жизненно важные органы и оставят пластом лежать у металлических пластин. Он бежал, чертыхаясь, пытаясь не превратить нос в кровавое месиво из-за неровного асфальта. Все всегда идет не так. Кредо жизни Джисона. Можно смело набивать ржавой иголкой и синими чернилами протекшей ручки на лбу. Прямо по центру. Чтоб не расслаблялся, смотрел в зеркало и внимал. Все всегда идет не так. Или перманентное невезение, или проклятие, передавшееся через третье переломанное колено от дальних по расстоянию, но недалеких по уму родственников. Любое оправдание сойдет за чистую монету, коих тут не водится вовсе. Джисон вправе был перебирать все предпосылки никчемности ситуации, пока гипнотизировал отогнутый край железного забора у здания-голограммы. Именно сегодня и только сегодня он был просто необходим всем, хронически вечно ненадобный. Казалось его семья сговорилась и объявила срéду днем эксплуатации детского труда и насилия над неокрепшим разумом. Антигерой-мученик в доблестном спасении себя же. Джисон никогда не любил переплетающиеся выходные дни родителей. Мать не жалилась, безбожно запрягая во всех псевдо-рутинных делах, причитая о неспособности помощи ближнему и никчемности существования в горизонтальном положении после восхода солнца. Обозлясь явно, плескалась горечью и ядом, над душой расхаживая и устраивая нескончаемый театр, с лицом отчаянного критика. Мисс Хан изощренно травмировала морально, в то время как её супруг предпочитал примитивность физической расправы и поучения. Беспритязательно заливал в глотку воспламеняющийся яд, раскидывая по всему периметру побитой и замученной кухни пустые жестяные банки в дуэте с россыпью стекла, а затем приходил учить жить. Кафкианский кошмар наяву. Это всего лишь очередное шоу, которое необходимо перетерпеть — Джисон крутил эту мысль в голове сотни, тысячи раз в моменты, когда лицезрел своего отца в беспутном состоянии на пороге своей комнаты. Мальчишка уже даже не пытался отбиваться, он забросил эти попытки еще года два тому назад. Просто слушал, но не слышал и получал. Сначала, казалось, по заслугам. Уже потом Джисон подвязал это к несправедливости существования, в очередной раз обматывая предплечье грязным бинтом. Иначе «Что подумают соседи, Хан Джисон? Хочешь выставить нас перед ними посмешищем? Скрой это, сейчас же». И Джисон скрывал. Клеил пластыри, мотал бинты и молчал. День распятия его пробитой души и бренного тела впервые ощутился таким несправедливым. Единственный чертов раз он захотел выбиться из рутины, как его тут же осадили, прописывая по трещащей черепушке, показывая, где его место. Все всегда идет не так. Джисон не знал, почему так спешил к стонущим подрамникам, обшарпанной побелке и ржавым качелям-самоубийцам, что так и норовят сбежать из под земли. Не знал потому-то, и занимался самобичеванием в мгновения гипноза металлической пластины. Он даже не был уверен, что расплывчато назначенной встрече быть. Щеку жгло под пластырем, словно десятки личинок выгрызали плоть. Мальчишка лишь давил ладонью сверху, стараясь отвлечься от самоощущений и шагалл в импровизированный проход. Месиво грязи,  «환영» у ступенек, антипатичные качели и пустота. Кто бы сомневался. Джисон ступал по отвратным лужам, так и не исчезнувшим после вчерашней грозы, неторопливо обошел детскую площадку и опустился на кусок пластика, раннее обзывавшийся горкой. Досада в перемешку с раздражением на самого себя, на родителей и на мир, утягивала в свои объятия, обволакивала едва дрожащее тело, захватывая полностью. Тебе стоило привыкнуть к этому. Шепот отовсюду, даже из под убитой арматуры, торчащей неподалеку, отключал здравый смысл.  Джисону было грустно. По настоящему обидно, до крови на прокусанных губах и побелевших костяшек. Ему стоило привыкнуть к этому, естественно. Метанойя об обыденности. С испорченной детской игрушкой вместо мозга, что отчаянно крутило винтики не в те стороны, мальчишка не сразу обратил внимание на чье-то присутствие. Он не слышал шагов и иных факторов возможного появления, скидывал это на путанные клубки мыслей, что утягивали его из реальности. Периферийное зрение сработало на максимальный предел своих возможностей, спасибо ему. Рыжее нечто на обваленной древесине, когда-то напоминавшей лавку. Наверняка она ежесекундно втыкает сотни заноз, заставляя кожу гнить на живую. Минхо смотрел скучающе, будто ждал давно, но Джисон готов был поклясться последними коренными зубами, что ранее площадка была пуста. — Давно ждешь? — Минхо постукивает пяткой по рыхлой земле, отбивая немудреную мелодию, словно с грязью ведет диалог, поддерживая зрительный контакт. — Привет. Джисон тупит взгляд, замечает что-то на шее собеседника и даже трет глаза грязными ладошками, пытаясь не отодрать роговицу от оболочки глазного яблока: — Я только пришел, прости. — Сам не понимает за что извиняется, но считает это жизненно необходимым — Что у тебя на шее? — Не извиняйся, — рыжеволосый фыркает и тянет руки к горлу. Снимает аккуратно комок рыжего меха и по-отцовски гордясь, выставляет напоказ. — Это Суни. Комок шевелится. То, что Джисон посчитал невнятным воротником, было живым. Мальчишка вскакивает, в пару шагов оказывается рядом и присаживается на корточки прямо рядом с ногами Минхо. На него смотрят желтые глаза, отражающие всю готовность к нападению и бесоблудие. Влажный носик дергается учащенно, стараясь вынюхать запах противника. Джисон даже руки вскидывает в смирительном жесте, будь у него белый флаг позорно проигравшего, тот бы уже рассекал воздух. Рыжий котенок с повадками хищника. Когти показываются из под шерсти на лапах, ими можно вскрыть горизонтально вены и утопиться в собственном вишневом киселе. — Теперь ясно на кого ты был все это время похож. — Джисон бросает не подумав, растерянность с лица рыжеволосого считывает и крепко держит смех где-то в горле, откашливаясь, словно от едкой пыли. Котенок, словно внимая сказанное, тоже чертит носом недоумение. — Что? Мальчишка не сдерживается, прыскает смехом, не удерживаясь на корточках и падает назад, поднимая волну пыли и по неволе чихая. — Ты похож на кота. Рыжего кота. Вы как близнецы, потерянные в детстве. — Не думаю, что моя мать была кошкой. — Главное, чтобы отец не был зоофилом. — Затыкает свой рот ладошками, запоздало. Он не умеет шутить. Не умеешь, не берись. Джисон жмурится, ждет пинка или громогласного оскорбления за его непутевый рот, излагающий быстрее, чем мозг успевает переварить мысли. Минхо смеется? — Подъеб засчитан. — Рыжее нечто хихикает, лишь ближе прижимает котенка, чешет за ухом и наслаждается раздающимся мурчанием. — Чего ты жмешься так, будто я тебя бить собираюсь? — Не собираешься? — Нет. — Совсем? — Совсем. Хочешь погладить? Джисон получает пару заноз в ладони и лодыжку, но все равно оказывается на сгнившей древесине и ждет, пока Суни окажется на его острых коленках.

идешь опять на ощупь,

чтобы быть кому-то нужным

Котенок слегка опасливо, но не теряя духа кровожадного чудовища, что читается по взлохмаченному загривку, ступает на чужие ноги, нарочно делая затяжки на тканевых шортах. Со всей осторожностью, которую приходится собирать по крупицам, Джисон поглаживает встрепанную шерсть и слушает не выдуманную историю о появлении Суни в списке кровного братства Минхо. Гладит, слушает и теряет счет времени. Оно здесь летит неумолимо быстро, или медленно льется ржавеющим ручьем, или вовсе застревает во вселенско-пространственном континууме. — Конечно есть поверье, что коты лечат, — Минхо вглядывается в умиротворенный образ мальчишки с рыжим клубком шерсти на коленках, — но почему ты такой искалеченный? — Ментально? — Я не вижу твою душу, – звучит как полуправда, — но вижу твое тело. Физически сломан как минимум. Джисон следит за взглядом рыжеволосого, что вонзается в бинты на предплечье. Чертит по синеющей скуле. Чувствуется прикосновение пластыря к раздраженной коже и песнь синяков на ребрах, будто их ковыряют палкой. — Упал. — На кулак? — Знаешь, моментами я очень неуклюжий. — не хочется душу выворачивать наизнанку, Минхо и так с этим справляется без слов. Атмосферу бы не портить и дальше болтать о чем-то несусветном. — Тебя обижают? — Меня жизнь обидела, выплюнув на свет в этом городе, остальное как дополнение. — Джисон хочет дать себе медаль за мастера спорта по уклончивым ответам, но Минхо не собирается принимать это взаправду. — Кто? — Минхо, это правда не имеет особого смысла. — котенок на коленях шипит и повисает зубами на указательном пальце.— Эй! Суни еще раз дерет ладонь клыками и поспешно соскакивает на колени своего хозяина, что задумчиво буравит землю нечитаемым взглядом. Негласно встает на защиту и беспеременно принимает позицию Минхо.  Шумно. Скрипят качели-самоубийцы, сдавшиеся в войне с ветром, стонут подрамники разваливающегося здания. Котенок клацает зубами, и тычется носом куда-то в кисть Минхо. Гул стоит и на улице, и в мыслях Джисона, что чувствует вязкое молчание каждой клеточкой переломанного тела. — Это своеобразная традиция моего отца, ритуал выходного дня без которого продолжение жизни, словно, не имеет смысл. — мальчишка почесывает гранный бинт, скрывающий кровоточащую рану от стекла алкогольной бутылки, что так неаккуратно прилетела в него. — В другие дни он более нормальный, если это так можно назвать, просто зомбированный взрослый с пристрастием к самоуничтожению горящим ядом. Ну и к вымещению того, что не скажешь другим, на собственном сыне. Я привык. — Джисон прикрывает глаза, подставляя лицо под прохладный ветер. Камень на сердце исчезает, будто его и не было вовсе. Хан никогда не делился тем, что происходит в семье, да и если быть откровенным, то и вовсе ничем не делился. Не с кем было вести диалоги. Просто не смог найти слушателя и смирился. Как и всегда. Смирился, привык, приучился и притерпелся. Предплечье пронзило холодным касанием, но Джисон так и не нашел сил приоткрыть глаза. Ему было интересно, насколько Минхо мерзлячий, раз его руки всегда веют зимней пургой и сквозняком из под оконных рам. Может тот даже не обращает на это внимание, а Джисон просто дерет свои мозги понапрасну. — Это странно, ты вроде подходишь этому пыльному городу, но кажешься таким лишним, — чуть громче шепота говорил Минхо, — Я когда тебя увидел, подумал что ты не местный, но раз за разом убеждаюсь, что Дасо пустил в тебя корни насквозь. Страдающий без позиции жертвы, смиренный с зомбированными взрослыми и тявкающими детьми-волчатами. Но с чем-то светлым внутри, что еще не угасло. Надеюсь, что остальные не разглядят в тебе этого, иначе вырвут с корнем и втопчут в вечную пыль. Предплечье было заботливо обвязано белоснежным платком, вместо отвратительно чесавшегося бинта. Минхо разглядел в нем что-то светлое? Тогда, скорее уж, сам рыжеволосый не вписывался в идеологию жестокого и необузданного Дасо. Джисон лишь благодарит кивком. За услужливо перемотанную рану или за греющие рваную душу слова — непонятно.