Просторный, но хорошо обставленный андрон освещался рядом небольших ламп.
Авантюрин не единожды здесь бывал. Прежде ему уже доводилось посещать несколько пиров, но о симпосии в честь победы на суде он слышал впервые, хотя и не удивился — Грегорайос редкого вида человек, и поражать других своеобразностью решений еще как любил: даже несмотря на то, что приглашения всем по домам разнесли бы рабы, после суда он все равно лично обратился к будущим гостям. К Авантюрину так уж точно. Друзей у него вообще было много, а поклонников еще больше, поэтому народу всегда собиралось с достатком. Потом звали еще и гетер, так что иногда даже приходилось тесниться, чтобы дать им простор для выступлений и показа своих талантов. Впрочем, такому раскладу никто не препятствовал: гости чуть ли не на головы друг другу взбирались, лишь бы полюбоваться на женщин — мастериц своего дела — без устали развлекающих всех присутствующих часами напролет.
– Добро пожаловать, друг мой! – поприветствовал хозяин Авантюрина на входе в зал. Сразу после его подхватили под руки и повели к свободному ложу.
На виду у всех покачивались танцовщицы с оголенными грудями. Их тела, едва ли прикрытые струящейся полупрозрачной тканью, со своими округлыми мягкими животами и толстыми бедрами походили на румяные плоды: только потянись — и, обнажив зубы, сможешь укусить. Какие-то из них не подходили ближе, чем на десять шагов, лишь издалека дразня гостей тягучими мотивами песен и извиваясь в призывных плясках; какие-то, не стесняясь, возлагали тяжелые головы уже слегка пьяных мужчин на свои загорелые колени и нараспев читали им чувственные стихи. Среди обилия ног и рук, сминающих натертую маслом кожу, неясно было, где начинался один человек, и где заканчивался другой: конечности как будто свились в единое лоснящееся полотно, и эта страстная возня гипнотическим образом не то просто приковывала к себе взгляд, не то манила погрузиться в нее с концами, чтобы понежиться, как в теплом молоке.
Тут из-за спины Авантюрина, завороженного открывшимся видом, высунулась тонкая женская рука, и поднесла к его лицу чашу с медвяным вином. Он запрокинул голову назад и сразу понял, что благоухание это исходило вовсе не от напитка: сверху вниз на него смотрела развеселая Елена.
Она перегнулась через спинку ложа и шепнула ему на ухо:
– Ты знаешь? Веритас тоже здесь, – кончиком ногтя она поскребла по деревянному каркасу клине.
Авантюрин сразу разочарованно сморщил лоб и скосил взгляд в проем, через который все время прибывали и убывали люди. Он только собрался открыть рот, чтобы что-нибудь ей ответить, но Елена быстро смекнула и дала сделать первый глоток вина с ее рук — после начала суда он почти не пил, поэтому его мысли перемешались вновь, не оставив и следа от прежней досады. На замену ей пришло мимолетное чувство наслаждения пряным вкусом на языке.
– Отлучился ненадолго. Но ему все очень удивились!
Наконец женщины сменили друг друга, и несколько гетер, притомившихся от танцев, прильнули к ложам — словно кошки, они сначала подставлялись под теплые ладони, а затем игриво отскакивали прочь. При этом не стихали беседы и тонкие мелодии флейт, аккомпанирующие женским голосам. Симпосий, можно было считать, удался — хозяин созвал таких талантливых артисток, что даже самые далекие от искусства гости внимали сладким речам, не в силах устоять перед их очарованием. В этом была вся их суть, предназначение, цель: они не столько ублажали тела, сколько души и ум. Авантюрин вновь и вновь убеждался в исключительности их умений и твердо для себя решал, что ни одна женщина во всем мире не смогла бы сравниться с афинскими гетерами. Елена, будто читая его мысли, приблизилась вновь, и душистый аромат ее волос обволок Авантюрина с ног до головы. Он только и мог, что вдохнуть поглубже, размякнув из-за вина и непринужденности обстановки.
Симпосиархом дружно избрали Симона — успешного торговца и ремесленника. Он прекрасно умел завлечь людей интересной беседой и нравился гостям. Сейчас же разговор зашел о проведенном днем суде: нескольким присутствующим, включая Авантюрина и его самого, посчастливилось попасть в присягу, и они рассказывали остальным о том, как все прошло.
– Какой позор! – возмутился один из друзей хозяина, узнав, что чиновник совершенно не подготовился и путался в собственных обвинениях. Сам Грегорайос же, получив слово, принялся рассуждать о том, что Вазилис — самоуверенный индюк и заслужил быть объектом насмешек в еще целой сотне комедий, впрочем, не без юморной ноты в голосе. Действительно оскорбить его он не желал, возможно, даже испытывал долю вины за произошедшее. Никому не хотелось бы оказаться в столь неудобной ситуации, самостоятельно выставить себя дураком, так еще и уйти ни с чем — это понимали все.
– А ведь у него сестра на выданье!
Поднялся бурный шум. Пирующие стали громко гадать, переговариваясь с соседями по ложу: скоро ли забудется этот неприятный случай? Возьмет ли теперь кто-то его сестру в жены? Симон тут же попытался всех угомонить, и когда в андроне наконец воцарилась тишина, раздался другой голос:
– Его сестра служит при храме — муж ей ни к чему.
Гости сразу зашевелились, разыскивая того, кто сказал это. Послышались удивленные возгласы: «да как же так!» и «ах, юная Каллиопа!». Лишь только один Авантюрин, оперев локоть на небольшую подушку, остался потягивать вино в том же положении, в котором лежал, разглядывая тонкую шейку Елены, вертящей головой из стороны в сторону, как и все. Вдруг он заметил краем глаза, что кто-то встал с клине, и миниатюрная гетера, крепко прицепившаяся к чужой руке, чуть ли не повисла над землей, не успев вовремя оторваться.
– Веритас Рацио!
– Тебе-то почем знать?
– Вот именно! С чего ты это взял?
Однако Веритас не ответил, а просто лег обратно, снова потянув несчастную девушку за собой. Мужчины, раздраженные его молчанием и раззадоренные алкоголем, уже было хотели начать ругаться и размахивать кулаками, но Симон вовремя воззвал к их благоразумию, и все обошлось. Даже мысленно Авантюрин никак не прокомментировал его поступок, ведь в этом был весь Рацио: говорил только то, что наверняка знал, но доказывать ничего не хотел. Из-за этого за ним тянулась бесконечная нить уверенно озвученных, но ничем, увы, не подкрепленных заявлений. Пускай все они и были правдивыми, верить им хотел мало кто — это была обратная сторона всеобщей любви к философу, которая обрывалась, стоило ему перестать философствовать и произнести обыкновенный факт.
– Он может это отрицать, но нравится же ему поднимать такой гомон, – Авантюрин шепнул Елене. Она вздохнула, одними губами произнеся «философ», и протянула ему сочную сливу — тот сразу откусил ее.
***
Когда время стало стремительно подходить к ночи, пирующие выбрались на улицу ради небольшого гуляния, завершающего симпосий — все-таки повод у них был. Авантюрин, разумеется, с радостью принял предложение, как и Елена со своими спутницами-гетерами, а вот Веритас сразу отказался, своей угрюмой мордой подпортив всем настрой. Благо, когда он ушел домой, все гости быстро забыли о нем и его чепухе и двинулись в шествие по улицам Афин. Тихое, как ни странно, для такого большого пира, — но все же достаточно громкое для столь позднего часа.
Те, кто шли впереди, ткали каменистую дорогу светом факелов прямо под ногами идущих за ними — так внушительная толпа и отправилась бродить вдоль узких переулочков под нежные песни артисток. Разобрать, где был звук шагов, а где ритмичный стук кроталов, не выходило; еще не совсем ошалевшие спьяну мужчины кружили девушек в простых танцах, а подуставшие за вечер гости, пошатываясь, но держась за гетер, тихонько подпевали.
Едва ли успев покинуть андрон, Елена бросила Авантюрина, зная, что тот не останется на нее в обиде, и ненадолго воссоединилась с другой гетерой — Деспиной. Она тоже была метэчкой, как и Елена, но влияния в Афинах имела ровно столько, сколько нужно для того, чтобы посещать все пиры богатых домов. Мужчины с превеликим удовольствием приглашали ее на каждый симпосий по любому поводу: Деспина была красивой, очень и очень высокой и, что самое главное, крайне остроумной — прямо-таки настоящее украшение для вечера. На самом празднестве Авантюрин видел ее только издалека во время танцев и игры на флейте, даже словечком обменяться с ней не смог, но по окончании основного торжества, когда все гости собрались в стройную колонну, они вместе с Еленой подоспели к нему. Кто-то, завидев всех троих вместе, даже признался, что немного приревновал гетер к актеру.
– Так вот, значит, оно как, – важно потянула Деспина, выслушав чужой рассказ. – Веритас — вот ведь плут! – и расхохоталась. Авантюрин посмотрел вперед: за макушками шествующих спереди людей ему мало что было видно, но он сразу понял, что они направляются к оливковой роще. Не давая ему отвлекаться от разговоров, женщины подхватили его под обе руки, намекнули притвориться сильно пьяным и продолжили болтать: – Ты, Авантюрин, хорошо его понимаешь. Может, ты тоже философ?
Опустив голову так, чтобы она безвольно свешивалась вниз, он невнятно ответил:
– А может, Веритас Рацио — бывший раб и актер?
Гетеры снова засмеялись.
***
По возвращении из рощи, когда пировавшие сполна нагулялись, некоторые, прощаясь, стали расходиться — заворачивали прямо в свои дома, если им было по пути. Авантюрин тоже счел, что шествие чересчур затянулось, и, поблагодарив Грегорайоса за приглашение и прекрасный дружеский пир, ушел. Легкая эйфория от вина и плясок, однако, никуда не делась, потому-то домой возвращаться он не стал. Сначала Авантюрин просто петлял, подобно отбившемуся от стада животному, не зная, куда ему и пойти — заглядывал за все углы и проверял каждый куст на наличие чего-нибудь интересного, а потом неожиданно свернул знакомо-незнакомой тропой, на которой уже не было ни домов, ни крытых лавок — ничего.
Он шел и шел, с трудом волоча подгибающиеся ноги, пока перед ним не вытянулись высокие светлые стены, колонны и крыша. Стоило ему ступить на мраморную лестницу, как тяжелая дверь медленно отворилась, и из-за нее показалась человеческая голова.
– С возвращением. Какавача.
