Такое случается

Ло Бинхэ не знал, что происходит, когда спокойно подметал их лестницы, пускай его тело немного болело от синяков, оставленных его шисюнами, которые решили взять на себя бразды правления, пока дашисюна не было (он ему нравился не намного больше, но с ним на пике удары были не столь внезапными и более ожидаемыми), а Нин-шицзе рассказывала обо всём и ни о чём одновременно. В основном, конечно, это были сплетни, и Ло Бинхэ не слишком верил в большинство из них; на его взгляд они были надумано-скандальные, когда, внезапно, мимо них прошли молчаливые, как два призрака, Лю-шишу и их дашисюн, который… в бело-чёрном? Это верхняя одежда Бай Чжань? Узоры на рукавах напоминали одежды шизуня; это одежды лорда? Почему на дашисюне одежды их шишу? Даже, если ученик мог потерять свою верхнюю одежду, или даже всю, это не значит, что они не могли просто найти где-то самый минимум и вернуться в одном слое. Нин-шицзе здоровается, но дашисюн уклончиво проходит мимо них без единого слова; он не кажется слишком раненным, но выглядит очень усталым. Дашисюн проходит мимо него; у Ло Бинхэ всегда по какой-то причине был более чувствительный нос, чем у других (как и его зрение, как и его слух); Ло Бинхэ, конечно, не эксперт в утвари различных пиков, как его шиди и шисюны с Ань Дин, но это был запах более простого мыла, каким пользуются ученики Бай Чжань; Лю-шишу проходит следом, и Ло Бинхэ не совсем уверен, что чует между ними разницу даже в масле для волос. Дашисюн мылся в банях Бай Чжань? Нет никакой причины, чтобы не вернуться на Цин Цзин полностью грязным; нужно просто сначала принять ванную, прежде чем идти привествовать шизуня; почему дашисюн этого не сделал?.. Ло Бинхэ смотрит на опущенные плечи своего шисюна, вместо привычно прямых с идеальной осанкой, прежде чем они скрываются за поворотом одного из домиков, на пути к дому отдыха шизуня. — Дашисюн бы не дал шишу пойти туда… — замечает рядом с ним Нин-шицзе, и Ло Бинхэ удивленно моргает; точно, шизунь и шишу, мягко говоря, не ладят, и по возможности лучше не пускать шишу в его дом, задерживая всеми способами, пока кто-то другой не позовет шизуня. Это то, что сказал им делать сам дашисюн. Ло Бинхэ чувствует дрожь вдоль своих рук, держащих метлу; у него плохое предчувствие. Он обменивается обеспокоенным взглядом с Нин-шицзе; она понимает не больше, чем он. Его шицзе тянет к нему свою холодную руку, и сжимает ее в ответ. — Всё будет хорошо?.. — произносит Ло Бинхэ, желая дать утешения, но вместо этого оставляя вопрос. Нин-шицзе сжимает его руку крепче. Ничего не было хорошо.

***

Его главный ученик сидит перед ним в белом и черном, едва не выпадая из ткани, сшитой не на его размер и рост, и не смотрит ему в глаза, декламируя о том, как прошла миссия, дотошно и почти идеально, если не считать огромного вопроса, который стоит между тем, почему он в таком виде, и почему это животное такое молчаливое. В истории также есть дыры, когда из одного пункта между осторожным сбором трав для нужд Цянь Цао и зарисовкой изображения этого цветка в цветении (этот ученик потерял эти свитки, ему очень жаль, — произносит Мин Фань, смотря куда угодно, кроме него и Лю Цинге; Шэнь Цинцю кажется, что весь прогресс, которого он добился с этим раненым замкнутым ребёнком, с тех пор, как привел его на свой пик десять лет назад, канул в небытие) грубо вытекает подробность о том, что там находились демоны и еще одно поле цветов, название которого его ученик намерено упускает. Он смотрит на Мин Фаня более внимательно, ища несостыковки, и ему не нравится то, что он находит; ему не нравится, что за те три жалких дня, что Шэнь Цинцю не видел его, ребёнок снова отстраняется от окружающего мира. Достаточно сложно было вытащить его из этой скорлупы один раз; его горло почти чешется от того, как он хочет прорычать на это животное: что сделал с ним? — но он сдерживается, и старается контролировать свой нрав. Шэнь Цинцю позволил мальчику закончить свой рассказ, потому что он не собирался подрывать то, что строил сам годами. Он всё ещё помнит, что между первыми словами, что сказал ему Мин Фань (ещё до того, как он дал ему это имя, и сказал ему верить, что оно было всегда) в их первую встречу, и вторыми прошло полтора года. Иногда он думал, что стоит забрать у мальчика работу главного ученика, он снова погрузится в себя, безучастно соглашаясь со всем и вся; он не для того воспитывал в нем хребет, чтобы какое-то зверьё сломало его. Хотя, конечно, не для него; Шэнь Цинцю был почти уверен, что если бы он сказал своему главному ученику пойти умереть по его прихоти сотней мучительных смертей — он бы сделал это беспрекословно; Шэнь Цинцю еще не нашёл способа выбить это из мальчика, сколько бы ни пытался. Тишина опускается на них, ни один из этих двух не говорит ни слова, не считая того, что Лю Цинге смотрит на него, но явно не присутствуя здесь, погруженный в себя. Большая редкость для такого животного, как он. Шэнь Цинцю это не нравится; предчувствие шторма — не было и не будет его любимым ощущением. — Есть что-то ещё, что этот мастер должен знать? — ещё веер раскрывается с щелчком, когда он смотрит на любого из них. Закрытость, отвод глаз, чужая одежда, ему это не нравится. Ему ничего этого не нравится. Его ученик открывает рот, но наглое животное смеет прерывать его, произнося чётко и ровно, словно это свершившийся факт: — Я навязался ему. Шэнь Цинцю на мгновение, действительно, думает, что он ослышался (это не так), или, что разум сыграл с ним злую шутку (это тоже не так); или, быть может, он сам одурманен чем-то или кем-то. Он должен был знать лучше; ни одному мужчине нельзя доверять. Его ученик один раз морщится от чужих слов, как будто это неприятная мелочь, как будто это ничего не значит, как будто это обыденное явление. (— Ты знаешь, как это бывает, Сяо Цзю, — напевает над ним Цю Цзяньло, и он хочет выгрызть его гнилые глаза зубами.) (— Сяо Цзю… — режет ухо омерзительным прозвищем Ци-ге Юэ Цинъюань, но он уходит от него до того, как тот подходит). (— Цзю-ди, тебе ли не знать, каков наш мир, — говорит Ба-цзе, когда он помогает с похоронами девочки не старше четырнадцати; конечно, он убил ублюдка, что прожил на непозволительные четыре дня дольше, чем она, но это нисколько не радовало его). (— Не смотри на меня так, Шэнь-шисюн, — устало произносит Вэй Цинвэй, распивая крепкий алкоголь Чжан-шиди, — что я должен был сделать? Убить собственного отца из-за слухов без доказательств? — Шэнь Цинцю не говорит это, но: да; должен был). (— Такое случается, — говорит ему худой ребёнок с безжизненными глазами, когда он вырывает его из отрубленных рук урода по ошибке родившегося человеком; а в конце улицы он слышит возмущения другого отребья, недостойного упоминания, продавшего собственного сына.) — Такое случается, шизунь, — слышит он десять лет спустя, и ярость — это не то слово, которого достаточно, чтобы описать то, что он чувствует. Шэнь Цинцю не знает в какой момент в его доме появляется дыра, а его веер трескается и разрушается в его ладони, сгорая в беспрерывном потоке ци. — Шизунь! — кричит его ученик, хватаясь за его одежды, но он не обращает внимания на это, слыша треск ткани и игнорируя его; его кровь кипит, его ци горит внутри него, и Лю Цинге, это животное, эта тварь, даже не обнажает меч, поднимаясь и садясь обратно на колени, выглядит, как человек, чью голову сейчас отделяет от тела. Верно, там ему самое место. Ненависть — тоже не то, что может описать, когда Сюя появляется в его руке, скользя так плавно, так идеально, когда он едва чувствует себя способным на что-то, кроме того, чтобы избавить мир от этой дряни.

Как он смеет приходить в его дом и говорить ему подобное?

— Шизунь, пожалуйста, остановись! Шизунь! Конечно, его ученик, что всё ещё не видел разницу между белым и чёрным, между дозволенным и недозволенным, встаёт перед ничтожеством, поворачиваясь к нему спиной, и Шэнь Цинцю подавляет мгновенное желание оттащить Мин Фаня от него, сдёрнуть эту ядовито-белую одежду и сжечь. Он хочет сжечь Бай Чжань, как сжёг Поместье Цю, хотя знает, что это произошло не там. — Отойди, — говорит он вместо всего остального, не доверяя ни своему языку, ни своему лицу, в том, какие выражения он сейчас показывает и какие слова могут вырваться. Он не желает того, чтобы весь пик, вся секта, весь мир знал о том, что произошло. Мин Фань пытается остановить его (он не сдерживает один жестокий смешок, прежде чем возвращает контроль; не над его учеником, а над всем тем, что он слышит; сколько раз ещё он услышит, что не произошло ничего ужасного? скольких людей ему нужно убить, чтобы он перестал это слышать? он ненавидит), и, должно быть, у этого есть разумная цель, столь далёкая от него, что он сам едва помнит, что он Шэнь Цинцю, а не Шэнь Цзю. Не убить эту скотину даже не кажется доступным вариантом, когда животное снова смеет открывать свой рот: — Я возьму ответственность, — говорит существо, что ниже человека; и Шэнь Цинцю снова едва сдерживается от того, чтобы не начать смеяться, как за день до того, как он впервые убил человека, а затем ещё десятки после него за одну ночь. Этот ублюдок действительно думает, что он отдаст ему своего ученика в мужья после такого? Оно действительно думает, что он оставит его дышать?

Как наивно.

Конечно, стоит ему подумать об этом, как ещё двое мужчин появляются на его пике; его тело горит, а кожа ледяная; он не в настроении драться, ему нужно убить. Шан Цинхуа не так скрытен, как тот думает, но он изворотлив, и слишком умело спасает свою жизнь, а вместе с тем и эту тварь, перекидывая ублюдка через плечо, бросая ему идею посмотреть на раны своего ученика. Вэй Цинвэй мешается у него на пути, и он срывается раз или два, вкладывая в удары действительное желание причинить боль, действительно убить, когда его идиот-шиди не отвечает тем же. Возможно, он разрушает большую часть собственного пика, прежде чем вмешивается уже Ци Цинци, а вместе с ней и Юэ Цинъюань. Ещё два человека, которых он не хочет видеть. Его кровь все ещё кипит, но разум проясняется, когда он поправляет порванную одежду на себе настолько, чтобы выглядеть презентабельно, проходя мимо новоприбывших, убрав меч, тем самым заставив Вэй Цинвэя беспардонно сесть на землю, чтобы отдышаться. — Извините меня, мне нужно доставить моего ученика к Му-шиди, — сначала здоровье Мин Фаня, что всё ещё остаётся на одном месте, не обращая внимание ни на хаос, ни на сражение, что только что было, покорно ожидая его (они вернулись к началу, не так ли?), потом всё остальное.