***
W moim ogródecku rośnie rozmaryn Powiedz mi Maniusiu kto cie omanił Jasieńkowe ocka jasieńkowe ocka Bo się w mojem sercu tak zakochały
— Подъем! — остерлийский солдат с громогласным голосом обычно начинает кричать ровно в семь утра. Но что-то подсказывает Розмарину, что в этот раз их поднимают чуть позже рассвета. Они находятся в плену уже больше недели, но бард всё ещё не до конца осознал происходящее. Его Родина, его Поляния, которой он посвящал бесчисленные песни и про героев которых страстно сочинял баллады, в огне. Его родной город, скорее всего, больше не появится на картах. Он разлучен солдатами с семьёй и близкими. От старой жизни у него осталась лишь потрепанная жизнью лютня, на которой он изредка играет патриотические песни пленникам. Открыв глаза, Розмарин смотрит на плакат с Линеалом, что висит прямо на стене перед ним. Нимрод Кайзер, остерлийский император, смотрит на него с плаката своими пронзительными чёрными глазами. Остерлийцы видят в них величие. Розмарин же видит гордыню. Да и какой-то этот злосчастный Нимрод до боли идеальный, с этими зализанными длинными волосами, ровным носом и чёрной парадной форме с иголочки. Не бывает таких людей, думает Розмарин. — Подъем, кому говорят! — остерлийский солдат наблюдает за тем, как молодые мужчины судорожно подрываются со своих коек и в спешке натягивают штаны. — С чего такая спешка, а, надзиратель? — выкрикивает Гжегож с другого конца барака. Остерлиец с непониманием оглядывает этого крепкого молодого человека, глядящего на него с усмешкой и бесстрашием. — В лагерь приезжает Линеал! — отчеканивает надзиратель. — Было приказано собрать всех молодых людей во дворе. Так что живо мыться и одеваться, а не то!.. — А не то что? — Гжегож подходит ближе к солдату. — Золотушный линеалчик не наберёт себе наложни… Удар, и Гжегож с разбитым носом оказывается на полу. Остерлиец достаёт пистолет, и раздаётся выстрел. Гжегожа больше нет. Розмарин, чья койка находится прямо рядом с тем, что осталось от сотоварища, отводит взгляд. Остерлийцы, сукины дети, запугивают и делают это очень пошло. Но, судя по лицам других пленников, их методы работают. Ещё бы не работали… Убрав пистолет обратно в карман, остерлиец громогласным голосом возвещает: — Для других заключённых напоминаю — Линаел милостив и добр, поэтому освободил вашу страну от жестокого и несправделивого правления шляхты. Но у него есть и грозная сторона, и оскорблений он не потерпит. Все уяснили? Заключённые судорожно кивают. Кроме испуга в их глазах читается жгучая ненависть. В этот момент все стремления, все мечты, все надежды этих сорока молодых людей собираются в одну единственную мысль, что пропитывает их умы и стены барака. «Они ещё поплатятся» — Тогда быстро собираться! Тут уже и Розмарин спрыгивает со своей верхней койки, перед этим спрятав лютню под старой простыней. — Что это у тебя? — тихо произносит помощник надзирателя, возникший из ниоткуда, замечая неровно застеленную койку Розмарина. Произносит солдат эту фразу без остерлийского акцента, и в его речи узнается родной галийский говор. Бард с дрожащим дыханием наблюдает за тем, как солдат крутит старую лютню в руках. — Возьми, Вит. — солдат протягивает инструмент Розмарину. — Ещё пригодится.***
Уже полчаса пленники стоят около ворот трудового лагеря. Им выдали чистую форму и даже разрешили помыться холодной водой. Во дворе собралось более шестидесяти молодых женщин и мужчин. Розмарин, сжимающий в левой руке свою лютню, хотел бы определить их возраст, но не мог — они все были на одно лицо, с тихим ужасом в глазах, впалыми щеками, трясущиеся на морозе в одних серых тюремных рубашках. Перед заключенными стоят главный надзиратель и начальник лагеря, одетые в военную форму. Последний начинает перекличка. — Нина Цепеш! — девушка с коротко обрезаннымм волосами поднимает руку. — Гжегож Мирославский! — тишина. К главному надзирателю подбегает солдат и шепчет что-то на ухо. Он продолжает идти по списку. — Вит Новак! — Розмарин успевает поднять руку перед тем, как ворота лагеря открываются, и главный надзиратель вместе с начальником лагеря становятся по стойке смирно. Ветер стихает. Так вот он каков, этот Линеал, думает Розмарин. Высокая фигура в меховой шубе выделяется на фоне телохранителей, явно одетых не по погоде. В руках он сжимает металлическую флягу. Его длинные чёрные волосы распущены, некоторые пряди спадают на лицо. Вытянутое, бледное лицо со скулами и небольшими морщинами на лбу не выражает никаких эмоций, его с уголка сжатых губ до левой брови пересекает заметный шрам, который художники странным образом забывали рисовать на плакатах. Чёрные глаза отдают стеклянным блеском. Что вообще чувствует этот человек? Апатию? Безразличие? Скуку? А является ли он человеком вообще? — Слава Линеалу! — в один голос произносят солдаты вместе с руководством лагеря, выстроившиеся в ряд по правому боку от Кайзера. — Это большàя честь встретиться с Вами, дорогой Линеал. Ничто на этом свете не может описать Ваши заслуги и добрые деяния. Мы долго готовились к Вашему приезду, и, как Вы и просили, приготовили Вам наших самых лучших юношей и девушек… — глава лагеря останавливается. Нимрод не слушает, запрокинув голову и жадными глотками опустошая флягу. Закончив, он вытирает рот рукой. — Ага, — безразлично произносит он и зевает. — Линеал здесь не для того, чтобы слушать Ваши речи. — «переводит» ответ один из телохранителей. Глава лагеря опускает голову и следует за правителем всея Остерлиха. Тот начинает идти вдоль длинного ряда из пленных, пристально разглядывая каждого. С каждой секундой сердцебиение у Розмарина усиливается, смотря на то, с каким хищным взглядом Нимрод рассматривает заключённых, будто в своих мыслях уже разделывает жертву. — У вас все здесь такие костлявые? — вновь отпивая из фляги и слегка пошатываясь спрашивает Нимрод. — Н-никак нет! —испуганно произносит глава лагеря, окидывая взглядом толпу. Его взгляд останавливается на Розмарине. — Вон тот молодой человек совсем не выглядит костлявым! Свита правителя, тем временем, уже дошла до барда, всё ещё с невозмутимым видом и страхом в душе смотрящим на остерлийскими офицерами. Линеал останавливается перед ним, оглядывая с ног до головы. Розмарин открывает глаза от солдат и смотрит в бездонные чёрные глаза Нимрода. В них он впервые за неделю видит своё отражение — он одет в узкие для него лохмотья, кудрявые блондинистые волосы сильно отросли, под большими зелёными глазами — синяки, смуглая кожа заметно побледнела… Но фигура сильно заметно не изменилась: он все ещё оставался довольно полноватым и изнеженным. Высокий Кайзер склоняется над низковатым Розмарином, и протягивает руки к лицу барда. С невозмутимым видом он сжимает все ещё пухлые щёки Розмарина и крутит его голову в разные стороны, пристально рассматривая. Барду лишь остаётся терпеть грубые прикосновения и странный взгляд, с которым Нимрод смотрит на него. С ним, со знаменитым бардом, известным на всю Полянию, обращаются как с вещью… Кровь в жилах закипает, но он не показывает своих эмоций. — Этот не костляв. Мне это нравится. — на ломаном полянском произносит Нимрод. — Как звать? — Вит Новак, бард. — невозмутимо, но очень сдержанно отвечает Розмарин. — Бард? В Полянии знают, что такое ноты? — спрашивает Нимрод, также безэмоционально. Он замечает лютню в руках Розмарина, и обращается к главе лагеря. — Пусть сыграет что-нибудь. Глава лагеря с холодным и безжалостным взглядом смотрит на Розмарина, кивнув на лютню. Барда захлёстывает злость и отчаяние. Он больше не хочет страдать и видеть страдания других людей. Не хочет видеть то, как других втаптывают в грязь, и сам втоптанным в грязь быть не хочет. За эту неделю он слишком много терпел. И больше терпеть не собирается. Дрожащими и онемевшими от холода пальцами он играет до боли знакомые ноты и, смотря великому и непобедимому Линеалу в глаза, начинает петь: «Ещё Поляния не погибла Покуда живы мы И всё, что отняли вы вражьей силой, Мы саблею вернём» Глава лагеря бледнеет, даже лица офицеров и солдат принимают удивлённый вид. Но в безразличном лице Линеала впервые за все пребывание в лагере проблескивает огонёк интереса. — Ах ты, полянское отродье!.. — начальник лагеря собирается доставать пистолет, но Нимрод останавливает его одним своим взглядом, прежде чем вновь посмотреть на Розмарина вновь. — Линеал милосерден и добр. И он разрешает тебе упасть на колени и молить о пощаде. — со странным блеском в глазах говорит Нимрод. — Да пошёл ты! — со всей злостью, что накопилось в нем за последние две недели, произносит Розмарин, перед тем как плюнуть Нимроду в лицо. Кайзер тихо закрывает глаза. Все, от молодых заключённых до начальника лагеря стоят в изумлении, наблюдая да тем, как Нимрод вытирает рукавом чёрной шубы своё лицо. Он открывает глаза и с дьявольским оскалом на вытянутой лице притягивает Розмарина за шиворот. — Первый, кто отказался… — Нимрод усмехается. В его выражении лица больше нет и проблеска скуки. Скорее удивление, граничащее с безумием. — Ты мне нравишься. Поедешь со мной.