Коль сделать ход не убоишься

Рано утром, не успеваю я ещё и глаза продрать, Скорпиус врывается ко мне в комнату, размахивая той самой книгой про девушку, умирающую от ханахаки. Я не мог прямым текстом сообщить сыну, что его друг занемог из-за любви к нему. (Предмет нежных воздыханий, перемежающихся с удушливым кашлем, должен сам догадаться о том, что он является причиной чужой болезни, или услышать признание непосредственно из уст заболевшего). Но, к счастью, мой сын — чрезвычайно умный мальчик и быстро складывает два и два. — Папочка! — кидается он ко мне. — Альбус, он… он умирает из-за меня, да?! Ты поэтому сказал, что я должен всё рассказать тебе? Что от этого зависит жизнь Ала? Но почему? Почему он заболел, ведь я… я так люблю его, папа! Давно уже понял, что люблю! — Но Альбус не знает об этом, милый, — (Мерлин, хорошо, что Скорпиус сейчас в таком потрясении от прочитанного и от своей догадки. Он и не замечает, какой хриплый и каркающий у меня голос после того, как я недавно выблевал целую чёртову клумбу на свою постель!). — Он-то уверен, что его чувства безответны и абсолютно безнадёжны, особенно после того, как ты пригласил на Святочный Бал Камелию. — Вот же я идиот! — Скорпиус хватает себя за волосы и дёргает с такой силой, что мне становится больно. — Мерлинова сра-ань… Прости, пап! Как я мог быть таким слепым болваном? А теперь из-за меня… Пап, мне нужно срочно бежать к Алу! Ох, надеюсь, он не попросил родителей заблокировать камин! Я только… — Ни в коем случае, — останавливаю я всхлипывающего сына. — Как ты себе это представляешь, Скорпиус? Вывалишься из камина в чужой гостиной ранним утром в день Рождества и накинешься на своего друга с признаниями? — Ох… — сын застывает на месте, с глазами, полными слёз, и рвущимся из груди сердцем. — Это будет неловко, да? — И это ещё мягко сказано, — усмехаюсь я. — К тому же, Альбус может решить, что это я велел тебе прийти к нему и притвориться влюблённым, чтобы спасти его. В таком случае он и слушать тебя не станет, только разозлится и почувствует себя униженным. А такие сильные эмоции могут пагубно сказаться на его состоянии. — Что же мне делать, папочка? — бледнеет Скорпиус. — Вот что мы предпримем, дружок… Всю свою слизеринскую хитрость и смекалку я направляю на то, чтобы придумать идеальный план по примирению несчастных влюблённых. Не проходит и получаса, как наш семейный филин отправляется в особняк на Гриммо с письмом для Джиневры Поттер. Я справедливо полагаю, что её гораздо проще будет убедить в необходимости принять моё приглашение на завтрашний ужин, чем твердолобого аврора Поттера. Намекаю в письме, что, исходя из появившейся у меня свежей информации, встреча с моим сыном может благотворно повлиять на душевное и физическое состояние Альбуса. Sapienti Sat.* Джиневра Уизли всегда была умной и сообразительной ведьмой. ***** Весь первый день Рождества для нас со Скорпиусом проходит в тщательной подготовке к завтрашнему визиту семейства Поттеров. Мы носимся по Косой Аллее в поисках подарков для Альбуса, его родителей, старшего брата и сестрёнки. — Папочка, что если мы купим Лили вот эту метлу? Или нет… лучше сову… Или вот этот волшебный кукольный домик? Пресвятой Салазар, да за такие деньги я вполне могу купить себе настоящий домик где-нибудь на окраине Магического Лондона! — А мистеру Поттеру, пап? Что мы подарим мистеру Поттеру? Я бы с готовностью подарил мистеру Поттеру моё сердце, тело и душу. Вот только ему всё это, к сожалению, совершенно не нужно. Скорпиус старательно зачаровывает музыкальную шкатулку, чтобы она исполняла любимые мелодии Альбуса. А я, тайком от сына, разбрасываю семена магической омелы в разных уголках дома. Надеюсь, завтра она распустится в нужный момент — именно тогда, когда наши с Поттером сыновья вдвоём окажутся под ней. А ещё мой храбрый мальчик отважно сжигает мосты. Он покупает для себя и Камелии Нотт браслеты дружбы, и мы стойко выдерживаем самое неловкое в моей жизни чаепитие в Нотт-мэноре («Пап, ну не могу же я бросить её по камину!»), во время которого Скорпиус просит прощения у Тео и его дочери за то, что «ввёл в заблуждение относительно своих намерений». — Это браслет дружбы, — потупив глаза, говорит он своей несостоявшейся невесте. — Если ты захочешь быть моей подругой — просто надень его, когда вернёшься в Хогвартс. Я готов всю жизнь быть твоим другом, и клянусь тебе, что ты навсегда останешься единственной девушкой, которую я пригласил на Святочный Бал. Изящно, сынок! И ведь даже не солгал. Самое большое испытание, однако, ждёт Скорпиуса вечером, когда в камине появляется величественное лицо деда. — Ну что, мой маленький Король Скорпионов, — игриво интересуется Люциус, — признавайся, сколько юных чистокровных прелестниц подрались из-за тебя на дуэли перед Святочным Балом? — Дедушка, — Скорпиус зеленеет, как инфернал, но полон решимости, когда звенящим голосом заявляет: — Я гей. Мне совсем не нравятся девочки. И я намерен завтра же заключить помолвку с наследником рода Поттеров — Альбусом Северусом Поттером. Если он, конечно, не пошлёт меня к соплохвосту, — уже потише добавляет мой храбрый, но опасно близкий к обмороку сын. Я от души надеюсь, что в контексте только что произошедшего, мой подарок отцу (в виде серебряного помандера, ** наполненного самыми качественными нюхательными солями от мигрени), не выглядит уж слишком издевательским. ***** Надо видеть, как расцветает мой сын, когда Поттер со своей женой и отпрысками появляется на пороге нашей Большой Гостиной. Однако его счастливая улыбка мгновенно увядает, стоит бедняге увидеть, как хмуро косится на него Альбус, которого мать явно притащила сюда силком. Моё сердце простреливает болью. Взгляд, которым одаривает меня старший Поттер, пожимая руку и бормоча дежурные поздравления, красноречиво даёт мне понять, что и его самого Джиневра заставила сегодня прийти сюда против воли. — Мерлин, Драко, как красиво вы со Скорпиусом украсили дом! — преувеличенно бодро восклицает Джиневра и пихает Поттера в рёбра локтем. — Да, Малфой, очень здорово, — кривится Поттер. Весь его вид — от нахмуренных бровей до нервно сжимающихся и разжимающихся кулаков явно сигнализирует, что он был бы рад отмечать Рождество где угодно, только не здесь и не в моей компании. — Ой, настоящие феечки! — ахает маленькая Лили, подбегая к наряженной ели, вокруг которой мельтешат садовые феи. Минни наловила этих крошек в оранжерее и развесила на ёлке множество ароматных цветов, чтобы заставить феечек летать вокруг. Пронзительно стрекочущие создания то и дело приземляются на благоухающие розы и лилии, чтобы полакомиться нектаром. Хвала Мерлину, среди этих цветов нет чёртовых белых васильков, иначе, клянусь гробом Салазара, я испепелил бы эту ель со всеми её волшебными украшениями! — Альбус, привет, — почти шепчет Скорпиус, робко поднимая глаза на своего набычившегося друга. — А где же твоя невеста? — фыркает Альбус. Сегодня он выглядит не таким бледным и измученным, каким был на последнем приёме у меня. Вероятно, Джиневра воспользовалась Маскирующими Чарами, чтобы скрыть синяки под глазами сына и придать здоровый вид его коже. Однако скрыть его кашель она не в силах: лишь только вспомнив о предполагаемой девушке своего возлюбленного, Альбус заходится неукротимым, лающим кашлем, выплёвывая себе под ноги белую астру. Феечки, только что порхавшие вокруг ёлки, с весёлым стрёкотом слетаются на усеянный капельками алой крови цветок. Глаза Скорпиуса становятся размером с те блюдца, на которых Минни подаёт к столу пирожные. — Я… я порвал с Камелией, Ал, — Скорпиус пытается взять всё ещё кашляющего Альбуса за руку, но тот сердито вырывает ладонь. — А что так? — хрипит он. — Неужели в её роду затесались маглы, а? — Альбус! — пытается урезонить сына Джиневра. — Нет, я… я просто решил больше не скрывать, что я гей, — Скорпиус поднимает на Альбуса эти свои глаза размером с блюдца для пирожных, и… зелёные глаза напротив расширяются тоже. — Хозяин Драко, Минни подать ужин! — в гостиной с хлопком материализуется Минни, и все спешат к столу, не в силах вынести повисшую между мальчишками неловкость. Я украдкой активирую «Víscum crescere»*** — заклинание роста омелы. Теперь, стоит кому-то вдвоём оказаться в месте, где я вчера магией закрепил семена — и ветви омелы, усеянные белыми ягодами, не дадут пойманным в ловушку сдвинуться с места, пока один не поцелует другого. ***** Постепенно все расслабляются, чему немало способствуют кулинарные таланты моей домовушки, музыкальная шкатулка с любимыми композициями Альбуса и милая непосредственность Лили. Эта девочка — просто солнечный лучик! Повезло же Поттеру — Джиневра подарила ему таких чудесных детей. Всегда поражался: как женщина может настолько сильно доверять мужчине, чтобы решиться вырастить внутри своего тела маленькую копию любимого! А если вдруг любовь угаснет? Если двое решат, что больше не желают оставаться вместе? Если мужчина предаст, изменит, уйдёт к другой? Как справиться с болью, как не сойти с ума от тоски и обиды, каждый день смотря в зелёные глаза своего сына или дочери? ***** Джиневра изъявляет желание посмотреть дом, и я, будучи гостеприимным хозяином, не могу отказать ей. Лили бежит впереди всех. Джеймс тоже полон энтузиазма: ему не терпится побывать в библиотеке. Интересно, в кого этот парень такой книжный червь? Поттер за свою жизнь, наверное, ни одной книги до конца не прочитал, да и Джиневра, насколько мне известно, не пылает к чтению горячей любовью. Альбус со Скорпиусом остаются сидеть за столом, о чём-то тихо беседуя. Возможно, хитрая Джиневра нарочно решила оставить их наедине? Мальчишкам наконец нужно откровенно поговорить — им явно есть что сказать друг другу. Поттер неохотно поднимает свой зад с мягкого стула и следует за женой. Как только Гарри и Джиневра делают шаг из гостиной, над их головами распускается омела. — По-це-луй! По-це-луй! — хлопает в ладоши Лили. Супруги сливаются в поцелуе так привычно и с такой готовностью, словно делают это по сто раз на дню. Ну, возможно, так оно и есть, и окончательное осознание абсолютной безнадёжности моей собственной любви заставляет шершавые стебли с силой сдавить сердце. Я ахаю и хватаюсь за грудь. А потом приходит кашель: сиплый, мучительный, раздирающий глотку. Хвала Мерлину, к тому времени, как Поттер с Джиневрой наконец отлипают друг от друга, я успеваю незаметно наступить на окровавленные васильки. Сил испарить их заклинанием совершенно не остаётся. — Что с тобой, Малфой? — слова Поттера доносятся до меня, как сквозь толщу воды, словно мы с ним по-прежнему на дне Чёрного Озера, и я едва могу понять издаваемое им бульканье. — Ты не… о, Мерлин! — бледнеет Джиневра, бросаясь ко мне. — Да всё в порядке, — я беру себя в руки и с трудом выпрямляюсь. — Простыл немного. Вчера со Скорпиусом долго летали на морозе. Благо, мой сын занят тем, что во все глаза смотрит на своего возлюбленного, и не сможет уличить меня во лжи. — Ну, у тебя же есть всякие там зелья от простуды, — на лице Поттера мелькает тень беспокойства. Ты! Ты моё зелье, Поттер! Твоя любовь — вот то единственное зелье, которое способно исцелить меня. Но, на мою беду и к моему глубокому сожалению, она не принадлежит мне. Улучив момент, когда старший сын застревает в библиотеке, а Джиневра с дочерью увлечены разглядыванием моей внушительной коллекции фигурок дракончиков, Поттер теснит меня в угол и шипит: — А теперь ты скажешь мне, что, чёрт подери, с тобой на самом деле творится, Малфой! Не думай, что я купился на эту байку о простуде. Ты заразился ханахаки, я прав? Видимо, намётанный аврорский глаз мгновенно считывает ответ на моём побледневшем лице. Я запоздало понимаю, что в уголке рта вполне могла остаться капелька крови. Вот дерьмо! — Страдаешь от невзаимной любви? — Тебе-то что за дело, Поттер? — я выплёвываю слова вместе с лепестками васильков. Глаза Поттера испуганно расширяются: — Я не последний человек в Аврорате, Малфой. Если кто и может поднять на уши всех, прочесать Магическую Британию и притащить твою несчастную любовь пред твои светлы очи — так это я. Я даже могу заставить её поцеловать тебя, угрожая Азкабаном в случае неповиновения. Поцелуя ведь достаточно, да? Поттер-Поттер, ты как был безмозглым и бесчувственным идиотом, так им и остался. Знал бы ты, что нет никакой необходимости отрывать бравых авроров от их семей в Рождество. Совершенно не нужно прочёсывать всю Магическую Британию и угрожать ни в чём не повинным волшебникам Азкабаном. Тот, кто мне нужен, тот, кто мог бы исцелить меня, если бы только захотел, стоит сейчас прямо передо мной, свирепо сверкая глазами и обдавая горячим дыханием. Я на краткий миг прикрываю глаза, позволяя себе согреться этим дыханием, представить, что сейчас, вот сейчас мой Гарри наконец преодолеет это ничтожное расстояние между нашими лицами и поцелует меня. — Малфой? — С чего это вдруг тебя так волнует моё самочувствие, Поттер? — яд так и сочится из моего рта вместе с кровью. — Уж не мечтаешь ли сам поцеловать меня? — Ч-что? Да нужен ты мне! — отшатывается Поттер. В глазах его плещется паника. (Ну конечно, не приведи Мерлин, Джиневра услышит подобные шутки!) — Просто… если ты невзначай забыл — на послезавтра назначена операция Ала, и если ты вдруг до этого времени откинешь копыта… Ну разумеется, о сочувствии по отношению ко мне тут и речи не идёт! — О, об этом можешь не волноваться! — (Мерлин, как больно, как же чертовски больно!). — Уверен, к концу сегодняшнего вечера твоему сыну станет значительно лучше. Рост цветов прекратится, и операция больше не понадобится. А теперь, если позволишь, я пройду в свою комнату и немного отдохну. Чувствуйте себя, как дома, наслаждайтесь вечером. — Папа! — я ещё не успеваю отойти с гордо поднятой головой, как к нам вприпрыжку подбегает воодушевлённая Лили. — Папочка, у мистера Малфоя така-ая крутая коллекция драконов! Пойдём, я покажу тебе Ледяного. Представляешь, он пыхает льдом вместо огня! — Оу, ничего себе! — Ага. Мама сказала: летом мы все вместе поедем в Драконий Заповедник к дяде Чарли и сможем увидеть настоящих драконов! Удаляясь по коридору в сторону своей спальни, я слышу, как Лили расписывает отцу прелести семейных приключений в Драконьем Заповеднике. «Все вместе… всей семьёй… вы с мамочкой…», — восторженная болтовня одиннадцатилетней девочки — счастливой дочери Поттера и Джиневры звучит для меня похоронным маршем. Я только надеюсь, что и моему бедному мальчику, моей Звёздочке найдётся место в этой большой, дружной семье. Когда меня не станет. Я всё ещё ковыляю, держась за стену, когда Поттер догоняет меня: — Постой, Малфой! Да подожди ты! Я тут подумал… чем боггарт не шутит? В общем, я должен знать: это ведь не я, нет? — Посмотри в зеркало и убедись, ты ли это или кто-то напился Оборотки с твоим геройским золотым волосом, — из последних сил язвлю я, берясь за ручку двери в надежде, что уж в спальню-то этот придурок не последует за мной. Надежде не суждено сбыться. Гриффиндорская бестактность и бесцеремонность воистину не имеют пределов. — Кончай паясничать, кретин! — рявкает Поттер, хватая меня за ворот праздничной мантии и тут же в испуге разжимая хватку. — Ты похож на инфернала, Драко. Дай-ка я помогу тебе лечь на кровать. Если это я… если это меня… в общем… если это поможет, я… я поцелую тебя. Не из-за того, что ты целитель Альбуса и должен оперировать его… — Мне не нужна твоя грёбаная жалость, Герой, — хриплю я, пользуясь предсмертной передышкой, которую внезапно дарует мне чёртово ханахаки. — Засунь свою жалость себе в свой геройский зад и поцелуй сопло… — Это ты! — орёт Поттер. — Ты был тем, в кого я был до безумия влюблён в школе! Это из-за тебя, придурок, я больше никогда так и не смог никого по-настоящему полюбить! Внезапно очертания Поттера, сидящего перед моей кроватью, расплываются, словно он глотнул Зелья Невидимости или наложил на себя Дезиллюминационные Чары. Вместе с Поттером постепенно исчезает, растворяется и боль в груди. Дышать становится легче, кашель больше не рвётся из горла вместе с цветами. Да и самих цветов внутри я больше не чувствую. «Исполнитель Желаний» на прикроватной тумбочке, издаёт призывное гудение, на диске мерцает цифра «четыре». И, как бы ни было мне больно расставаться с подаренным мне этой Вселенной сыном — мне придётся сделать это. Ведь я здесь — всего лишь гость, да и сама Вселенная — не более, чем искусный морок, едва не убивший меня. Поворот диска — и вот уже на крышке шкатулки проступают новые строки, обещающие мне то ли рай, то ли ад на земле: «Вручить ему всего себя: И тело бренное, и душу… Но доверяешь ли, любя, Или готов наветы слушать?». Я проваливаюсь в сон — благословенный, спокойный сон, в котором, я от всей души надеюсь, не будет ни единого грёбаного цветочка.