The author's atmospheric sketches

      Гоголь всегда был буйным пациентом: в игровой постоянно буянил, бил других, нарушал правила. В одну палату с кем-то его вообще нельзя было пускать, потому что кому-то был бы обеспечен перелом, ну или как минимум, ухудшение состояния.       Его лечащий врач каждый раз вдыхает, когда видит своего пациента в изоляторе, что сидит на кровати, безуспешно пытаясь снять с себя смирительную рубашку.       Парень замирает, услышав звук открывающейся двери, а после чего в комнату входит давно знакомый врач в белом халате.       — Ну как ты тут, Коля? — спрашивает врач и садится на край кровати.       — Никак, — отвечают. — Меня опять связали, как по-вашему, я должен себя чувствовать? — пациент явно был не в восторге, что оказался в таком месте, поэтому он был сильно раздражён.       — Скажи, — обратились к парню. — А ты помнишь, что ты делал? — спрашивает доктор, неотрывно глядя на свою шумную «беду», в лице юноши с длинными белыми волосами, и сканирует каждую крупинку его тела.       Пациент жмурится, вспоминая недавний инцидент:       — Она была сама виновата, — нехотя отвечает Николай.       — Почему ты так решил? — врач ставит ногу на ногу, всё также неотрывно наблюдая за поведением парня.       — Её мысли отвратительны! — повышают немного голос. — Она плохо думала обо мне! Все здесь плохо думают про меня! — Гоголь раздражался всё сильней.       — А ты уверен, что это были её мысли? — осторожно спрашивают. — Может тебе показалось? Быть может она стояла рядом с кем-то? И почему ты запрещаешь думать людям? — доктор спокойно рассуждал, пытаясь словами достучаться до пациента.       — Вы не понимаете! — парень снова пытается выбраться из смирительной рубашки, шевелясь то в одну сторону, то в другую. — Я точно видел и слышал всё! Это точно было!       — А ты уверен, что можешь это видеть и слышать? — поинтересовался мужчина. — Сам посуди, мы ведь ничем не отличаемся, у тебя тоже есть кровь и плоть, но видишь подобное только ты!Может это с тобой что-то не так? А мы пытаемся лишь помочь? — голос доктора всё еще спокоен, а вот Николай зло хмурится.       — НЕТ! — начинает кричать юноша. — ВЫ ПРОСТО НЕ ВИДИТЕ! ВЫ ПРОСТО НЕНАВИДИТЕ! ВЫ ХОТИТЕ УБИТЬ МЕНЯ! ОТПУСТИТЕ МЕНЯ! ВСЕ В ЭТОМ ЗДАНИИ НЕНАВИДЯТ МЕНЯ! ХОТЯТ ЛИШИТЬ МЕНЯ ТОГО, ЧТО ПО ПРАВУ МОЁ! — парень в смирительной рубашке рвётся вперёд к доктору, но тот быстро встаёт и отбегает от блондина подальше.       Мужчина вдыхает, что-то записывает в свой блокнот, пока Гоголь готовится снова сорвать свой голос, но не успевает этого сделать, так как врач выходит из палаты, не забыв порекомендовать какие-то препараты.       Один...       Он снова один...       Николай тяжело дышит, его длинные волосы растрёпаны от мотания головой из стороны в сторону.       Это тупик...       Свет луны озаряет мрачную тьму палаты.       Юноша неспешно возвращается на место, поджимает коленки под себя и уткнувшись в них лицом, беспомощно всхлипывает.       Его сердце быстро колотится, а страх накатывает новой волной.       Никто не придет...       Никто не поможет...       Он никому не нужен!       От него даже родители отказались, отправив в столь ужасное место.       От него отвернулся весь мир!       Его совершенно никто не понимает...       И не поймет...       Никто и никогда...       Ни-ког-да!

***

      Утром Гоголь просыпается в той же палате, но без смирительной рубашки.       Солнце прорывается сквозь стекло, освещая комнату больного. Сейчас ему не понятно сколько сейчас времени, какой месяц и сколько дней он здесь провел.       Недавно зашла медсестра, чтобы принести обед и таблетки. Вчера Николаю закололи успокоительного, и поэтому слабость в теле до сих пор так и не отступала.       Прошло немного времени после прихода медсестры с едой, когда вновь открылась дверь палаты, а внутрь прошел юноша в белой рубашке, тёмных классических штанах, пальто черного цвета и неизменной в белой шапке-ушанке.                                                  — Привет, Коля, — поздоровался гость, после чего сразу же подошел к беловолосому пациенту и уселся рядом на кровати.       — Федя! — вскрикнув вдруг Николай, наконец узнал в парне своего давнего друга и сразу кинулся на него с крепкими объятиями.       — Я тоже скучал, — усмехнулся Достоевский, обнимая в ответ. — Как ты?       — Очень плохо! — начал жаловаться блондин. — Я не хочу здесь быть! — с грустью в голосе разрывают объятья. — Федь, а как тебя пропустили? Я слышал, что сюда никого не пускают...       — Это не важно, — ответили. — Главное, что меня к тебе пустили...       — Федя! — позвали друга грустным и плачущим голосом. — Забери меня, пожалуйста! Мне страшно! Я хочу быть с тобой! — эти слова будто резали душу, от них становилось так больно и грустно не только Николаю, но и Федору.       — Прости, я не смогу, но я обещаю, что всегда буду рядом... — на глазах Николая вмиг навернулись слёзы.       — Пожалуйста, не оставляй меня тут! Я не смогу! — Гоголь вновь, пытаясь удержать, крепко сжимает Достоевского в объятьях, а тот лишь кладёт ладонь ему на голову и мягко поглаживает.       — Я не оставлю тебя, Коль, — мягко и спокойно, даже почти шёпотом, произносит Федор.       — Правда? — спрашивает беловолосый парень и отстранившись, смотрит прямо в глаза, будто выискивает в них подвох.       — Самая настоящая правда, — гость смахивает большим пальцем небольшую слезинку с щеки Николая и улыбается, так искренне, как не улыбался никогда и никому.       — А ты можешь остаться со мной? — вновь спрашивает Гоголь с надеждой в голосе и глазах.       — Я не смогу, но буду навещать тебя всегда: завтра, послезавтра, после-послезавтра, хоть каждый божий день! — его взгляд такой искренний, а слова, наполненные заботой, успокаивают.       Николай, вытирая слёзы о рукав, говорит:       — Федь, я люблю тебя!       — Я тоже люблю тебя, Коль...