***
1975 год, площадь Гриммо
Блэки
Регулус — солнышко. У Регулуса сложный период. Регулус под влиянием субординации. Регулус маленький и ничего не понимает. Регулусу нужно всё объяснить. Он неопытный, он же тянется к маме. Какие ещё оправдания нужны? Сколько можно его выгораживать? Сириус слишком долго искал причины упадка их братской связи. Но этого следовало ожидать. Когда-нибудь должно было так случиться, что ненависть — сильнейшее чувство — застелила обоим глаза. Их отношения с начала учёбы не задались. Одного распределили в Гриффиндор, а другого — к змеям. Разница между характерами была очевидна; Вальбурга говорит — всё пошло от генов, видимо, с Сириусом они сыграли злую шутку. Какая жалость: он не злостный мракобес! Сваливает ли мама всё на гены теперь, когда играется с ним и с непростительными? Главный-позор-семьи, но всё ещё Блэк не переставал всеми фибрами души презирать свой род и давиться воздухом от всего того безумия, которое этим летом с ним происходило. Он мог привыкнуть, но что-то выходило не так. Не получалось быть бесчувственной дрянью с идиотской манией величия. А ещё Сириуса очень подавляла перспектива тухнуть в своей комнате, лишь бы избежать контактов с кем-либо. Схема — не нарываться — работала плохо. Стоило ему первый раз за каникулы настрочить письмо Лунатику на приземистые темы, не связанные с волшебным миром, как придурок-тире-его брат удивительным образом послание перехватил. Если это был он, а Бродяга был в этом более чем уверен. Сириус не жалел, что написал именно Римусу — самому «недостойному другу из всех его позорных друзей», как говорила Вальбурга. Но правда была в том, что из всех мародеров только Люпин разбирался в Магловедении. Джеймс в любых прибамбасах был два по пять, Питер, даже если и пытался познать столь сложный мир, выходящий за рамки пудинга, каждый раз забывал названия выпущенных за лето комиксов вроде «Китайского квартала», а еще терялся в правилах жизни хиппи и в реминисценциях нового альбома The doors, поэтому приходилось по кругу объяснять одно и то же, пока он с летающими единорогами в глазах не заверял, что на этот раз всё запомнил. И Сириусу было жизненно необходимо хоть как-то отвлечься. Дома приходилось разговаривать холодно, по необходимости, и каждая секунда каждого дня была какой-то пыткой, усиленной трехкратно, когда Вальбурга выползала из своего террариума и преподавала очередной урок. От отмороженных «держи спину прямо» или же «сдержанно улыбайся, когда принимаешь комплимент», «просто проявляй уважение, Сириус» можно было биться об стол, а ещё — его любимое — «не поддавайся на провокации» мать как мантру произносила. И создавалось такое впечатление, будто она и вправду не осознавала одну простую вещь. Если на званых вечерах будет затронута тема о его нахождении в Гриффиндоре и о тесном общении с гриффиндорцами вперемешку с грязнокровками… Его точно бомбанёт от взрывной волны нравоучений, совсем как Нюниуса в прошлом году, когда они с Джеймсом подлили в его стакан слабительное и заколдовали начинать атаку тогда, когда рядом мелькала Лили. Три месяца отработок прошли незаметно, однако на этот раз у Сириуса не было Хогвартса с детскими наказаниями и что ещё хуже — не было рядом друзей. Теперь маму ждало письмо с явной симпатией ко всему магловскому, отправленное полукровке, начерканное её сыном в её доме. Как будто это было катастрофой невиданных масштабов. Факт: Вальбурга знала, с кем он общается; она следила за сыном с помощью Регулуса, и всё было ничего: выговор, домашний арест, уроки темной магии до потери сознания стерпеть легче легкого… Но это было не просто письмо. В этом письме он впервые говорил на другом уровне — интимном. В нем он рассказал не только о новой серии «Звездных войн» и о желании угондошить врагов световым мечом. Сириус признался в тирании, которой поглощена вся его семья. Рассказал обо всем самому дорогому человеку. И так по-гейски звучало его прощание… Так по-гейски он себя вел редко. Например, когда позволял Мэри тащиться в магловский секонд в день завоза джинсовых юбок и желтых топиков. И всё. Подруга уже не раз пыталась впаять ему вещи: импортные французские брюки на низкой талии с вшитыми стразами и надписью «DIOR», вязаные гетры и шариковые бусы. «Пускай подождут будущую девушку Блэка». Как же. На самом деле это был отличный и действенный способ позлить Вальбургу. Ювелирная работа — довести её до ручки. И за это лето Сириус примерно миллион раз пожалел, что не взял у Мэри хотя бы пару джинсов. Никогда прежде он не видел мать настолько взбешённой — разве что в рождественские каникулы на первом курсе, а теперь… Теперь он окончательно упал в глазах семьи. И без наказания Блэки ни за что подобное не спустили бы. Последнее, что он увидел перед тем, как лицезреть пелену, — это лицо брата. Пышущее равнодушием. В нем мало что изменилось с тех пор, как их стычки в Хогвартсе взяли тайм-аут. Внешне — всё те же ледяные глаза, прожигающие дыру во лбу и вторящие «ты нас позоришь», словно вся их дружба и братская любовь была выжжена выбором, который Бродяга сделал в пользу своих друзей. Но он продолжал, несмотря ни на что, и сейчас цепляться за Рега — возможно, в самый последний раз, — за кончики его иссиня-чёрных волос, которые, загибаясь, едва достигали и середины шеи, и за чёткую линию челюсти, и за острые скулы, и за это выражение — стойкое, неприкасаемое, не отражающее никаких перемен даже после наведённого на Сириуса Круцио. Регулус вел себя так, будто томился в скуке. Как настоящий ёбаный наследник Блэк. От его мантии исходил запах чего-то горького, густого, тяжелого и абсолютно непроницаемого, как литая титановая стена, которая не подпускала к себе никого. Регулус изучал его лицо, наверное, вечность. Тягучую, раскалённую, дотошную вечность, и Сириус вспомнил, как позволил себе пощекотать брата пять лет назад и как милейше тот сморщил носик, улыбаясь глазами, а эти глаза отливали начищенным фамильным серебром и вовсе не казались очередной чертой Вальбурги. Невинный, ещё не подверженный влиянию семьи… Его брат, с которым он вроде как ладил. Брат, который прямо сейчас смотрел на его страдания и слышал истошные крики. Сириуса окатило волной реальности — вот он, прямо перед ним, вид другого Регулуса — настоящего. В его стойко-неподвижных чертах теплилась лютая ненависть. Сириус скрючился, упав на колени. Он уже не мог проклясть Регулуса и всю семейку из-за подступающего к горлу тошнотворного комка с привкусом железа. Скажи это, Сириус. Скажи, что они ничтожество. Вальбурга могла сколько угодно использовать проклятия, приказывать повиноваться ей, усмирять подростковый бунт путём лишения воды, еды и домашним арестом. Её непреклонный тон бился в уши, но не проходил дальше: Сириус сопротивлялся, Сириус старался из последних сил. Оглушающая тишина, нажим, и снова Блэк отбивается от требований. К этой боли нельзя подготовиться или как-то привыкнуть. Она просто была — гадай, по скольким причинам, — и каждый раз она окунала нервы в огонь, съедала ощущение времени и места, пока проклятье не теряло силу. Ласеро. Кожа на животе разорвалась, и Сириус упал на локти. Разом в глазах стали проявляться звёздочки, следом — темень… Наверное, это то чувство, съедающее Лунатика каждое полнолуние? Сириус ненавидел его и раньше, потому что оно причиняло боль Римусу. Сейчас же его сжимало от странного ощущения в груди — щемящего, будто сердце сжали в силках и резко выпустили, давая новую жизнь, новый вздох, новую возможность вдохнуть полной грудью. «Дыши, дыши, дыши», — умолял он себя, но чем дольше мнил, тем больше задыхался. Вот он, конец — Сириус умрет в муках, перенося невыносимую боль, жуткую, как никогда прежде — будь то ранение в живот или же сильнейший ожог на ключицах. Каждый вдох, казалось, рассекал грудную клетку, и каждый выдох грозился стать последним. Его слух обострился, словно он был вампиром; Сириус слышал, как рядом кто-то переговаривался, но эти звуки были то приглушёнными, то ясными, словно его голову опускали в воду и всего на несколько секунд вытаскивали наружу. Нет, это было хуже смерти. Невыносимее того, что теперь сердце не бьётся и он не сможет больше пытаться выжить изо дня в день. Его тело била дрожь, и от этого он понимал происходящее всё меньше, думал всё медленнее и дышал всё прерывистее в страхе вновь лишиться воздуха. Состояние казалось критическим даже для того, кто всю жизнь терпел побои, и Сириус напряг память, боясь открыть глаза. Воспоминания обрывками мелькали в сознании, но сколько бы попыток не было приложено, ничто из образов не воссоединялось в единую, целостную картину. И прошло всего несколько мгновений, прежде чем окружающий мир вновь обрёл болезненную чёткость. В ушибленные лёгкие наконец хлынул воздух. Всё вокруг замедлялось, расплавлялось и растекалось. И мысли тоже. Ему нельзя, Сириус понимал это, боялся этой мысли, но желание было сильнее. Он снова и снова повторял про себя запрет, как молитву, как заклинание, как заговор против того, что на самом деле чувствовал. Сириус вдохнул так резко, что закашлялся; казалось, от этого мучительного кашля можно развалиться на куски. Приглушённый стук органа вернулся с новым ритмом. Стукнул о грудную клетку раз… А затем ещё один и ещё, давая захлебнуться в новой порции воздуха. Он не видел, как капли алой жидкости растеклись по подбородку и сорвались вниз, но знал, что ощущение крови во рту ему уже привычно. Совсем как при жизни. Всё то же самое — он покалечен и не может двигаться. Но он жив. Паршиво, гадко, просто невыносимо. Ему хотелось лишь смеяться — горько и громко, чтобы весь долбанный дом этого долбанного рода Блэков пропитался злорадством и всей его ненавистью. Смеху здесь никогда не было места. Так пускай же Вальбургу перекосит, а фасад вечно равнодушного Регулуса даст трещину хотя бы раз. И он выпустил из себя этот порыв. Заходясь кашлем, выплёвывая сгустки крови, но смеясь так искренне, как мог лишь в Хогвартсе. Он не видел ничью реакцию, но самому Сириусу внезапно стало слишком хорошо... Даже боль постепенно отпускала, а мозг лихорадочно собирал путающиеся мысли. Он смахнул спавшую на лоб прядку волос и посмотрел исподлобья на мутную фигуру брата, сидя на корточках. Казалось, его губы все в крови. Пальцы, вытирающие нос, тоже. Конечно, стоило помнить и всегда напоминать себе слова Лунатика, произнесённые с мягким и неповторимым уэльским акцентом. О том, что Сириус — не Блэк. Его окружает сборище пресмыкающихся трусов, служащих такому же отбросу, у которого даже нет того, ради кого стоит бороться. А у Сириуса есть. Всегда будет. Он уже лежал на спине, когда увидел вспышку жёлтого света и когда внутри что-то резко надломилось, а веки уже смыкались. Это было так несправедливо... ещё мгновение назад тело билось в агонии, а теперь совсем не ощущалось. Когда Сириус впервые испытал на себе Империо, ему казалось, что он спасён на очень долгое время. Его перестали раздражать едкие комментарии матери обо всём, что он делает и не делает. Его покинули и речи об истреблении грязнокровок, и вечно унылая рожа Регулуса, и даже бездействие собственного отца. Это было похоже на облегчение. Как будто всё вмиг стало неинтересным, к чему так отчаянно хотелось относиться с безразличием. Как лёгкое погружение на глубину, тягучее блаженство, прогнавшее весь гнев. Даже время, казалось, творило причудливую магию — оно теряло свой ход, и нельзя было точно сказать, какой сейчас день и как долго всё это продолжается. Сириус только осознавал, что движется по залам и говорит то, что велит голос из головы. И он просто плыл по этому течению. Плыл, плыл, плыл. Как тряпичная кукла. И это было так приятно, так невероятно успокаивающе. Ни беспокойства, ни ярости, ни привычного ощущения, что две противоборствующие стороны разрывают его на части изнутри. Он отступил назад, свободный от своего разума, чтобы просто существовать. И обожал это чувство, нуждался в нём, как в глотке воздуха или же в банальном ударе сердца. Может, и не было никакого способа одолеть Вальбургу, противостоять семье… Может, это и было его истинным спасением — непростительное. Ещё одно. Как наркотик. Пора уже взять за правило доводить мать, чтобы вновь ощутить Империо. Кто такой Сириус и кто такой Регулус — лучший-сын-всех-времён-и-народов — против Вальбурги? Его сил едва хватало, чтобы сейчас дышать. А силы Регулуса предпочитали помалкивать. Сириусу больше не нужно было терпеть фальшивые улыбки «священных двадцати восьми» и играть роль наследника. До конца лета он оставался оболочкой — самой удачной версией себя для всех Блэков. Сейчас они им гордятся. С этой мыслью Сириус ослаб. Он полностью подчинился проклятию. Его дыхание стало медленным и поверхностным, хотя даже такое причиняло боль. Всё ещё кружилась голова и хотелось свернуться в комок и уснуть. Но нельзя, яростно одёргивал он себя, не спи или сдохнешь; ты — конченый слабак, который ждёт жалости. Никто не обещал в семье Блэков счастливой жизни. Сириус качал головой и мысленно считал себя вконец обдолбанным. Его голову долбил очень добрый и мягкий голос, будто мамин. Будто мама умела так говорить… Он знал, что это полная брехня. Сжал зубы и прижал руки к уже зажившей благодаря Вальбурге ране. Возможно, этот голос был прав. Возможно, он цеплялся за жизнь, которая никогда его не хотела, которая и не стоила того, чтобы её проживать? Бродяга закрыл глаза и прошептал, чтобы всё поскорее кончилось.