трещины

Аня, кажется, просыпается раньше всех. Голова гудит, перед глазами некоторое время пелена. Она аккуратно убирает тяжелую ванину руку с себя и неуверенным шагом идет в гостиную, где, по её предположениям, разместились все остальные. Мел и Хэнк мирно посапывают на полу, уложив головы на тело Зуева; друзья Гены втроем ютятся на диване. Сегодня Макарова спала как королева. Она ищет рюкзак, то и дело перешагивая тела одноклассников и новоиспеченного знакомого. - Ебаный в рот, - Боря сонно хмурится, когда девушка случайно наступает на его ногу. - О, Анька, гутэн морген. Его волосы растрепались, отекшие глаза выражают боль вселенских масштабов. Кое-кто снова перепил. Аня надеется, что он не вспомнит шикарного вида, открывавшегося вчера из гостиной на веранду. - Не сказала бы, что твой морген сильно гутэн, - достает из найденного рюкзака обезболивающее. - Возьми. Ребятам тоже раздашь, когда встанут. - Уже уходишь? - он потирает затылок, хитро всматривается в её лицо, будто бы сразу протрезвев. - Я бы даже сказал, что убегаешь. Ладно, ща Гендоса разбужу. - Сама дойду, не мешай контуженным. Боря тяжело вздыхает и еле как поднимается на ноги. Идет за ней в прихожую, обувается с явным намерением её проводить. Аня уже чувствует, как Хенкин начнет выпытывать все подробности их с Кисой вчерашней выходки, но она ошибок больше совершать не собирается — знает, что с Ваней ничего не выйдет, потому что она разучилась влюбляться. Она понимает, что поцеловала его вчера не из-за признания, которое совсем не было нужно, ведь и так все было понятно даже слепому. Она поцеловала его, потому что хотела тепла, потому что ей тяжело. Получается, Макарова просто использовала его чувства и его самого. От этого как-то горько на душе, ведь к ней относились точно так же. Это низко, тошнотворно низко. - Кисе ниче не хочешь сказать? - парень закрывает за собой калитку, закуривает. - Слушай, я долгих разговоров не выношу, - Аня подносит сигарету, уже зажатую между зубов, к зажигалке блондина и глубоко затягивается. - У нас ничего не выйдет с ним. Я ничего не чувствую и не почувствую. Просто перепила вчера. - То, что у вас нихуя не получится, понятно любому, - он долго-долго смотрит на неё и продолжает. - Но не по кисиной вине. Тут дело в тебе. В том, что он тебе не нужен. - Как будто я ему сильно нужна, - Макарова морщится от тупой боли в голове и надвигающегося чувства тошноты. - Я сама, а не мое тело. - Бля, вот ты как друг — просто охуенная. Лови, бедолага, тебе нужнее, - парень достает из кармана блистер ибупрофена. - Помочь там, домашку сделать, от химички спасти — пожалуйста, а как дело до чего-то личного доходит — просто ебаный камень. Аня запивает таблетку водой, предусмотрительно положенной в рюкзак. Ей неприятно это слышать, но Боря прав, и она ничего с этим поделать не может. Да и не хочет. - Борь, я твоих советов не просила. - Это не совет, а констатация факта, - он щурится, смотрит на небо и внутри все как-то противно перекручивается от его слов. - Киса тебя любит с тех пор, как тебя к нему приставили в девятом классе. Ну, он сам так говорит, по крайней мере. Я-то вообще думаю, что у него ситуация такая же, как у Мела. Только он не Мел, а ты, слава богу, не Бабич. Но тебе ж всё до пизды. Ты сама себе на уме, я всё понимаю: амбиции, вся хуйня. Я тебя допытывать не буду — не моя компетенция. Но ты с Кисой поговори, скажи сразу всё по-честному. - Слушай, я, может, его плохо знаю, но он не отъебётся от меня, - она смотрит Боре в глаза исподлобья. Он задел её, сильно задел. Одно дело, когда она сама считает себя черствой, но когда это в лицо говорит сторонний наблюдатель — слова сильно кусаются. Они идут молча почти до самого дома Макаровой. Каждый думает о своем. Аня понимает, что Хэнк переживает за Кислова. У него явные проблемы с агрессией и веществами даже в состоянии относительного покоя. Что случится, когда Ваня получит отворот-поворот от первой любви? У подъезда Хенкин хватает её за рукав зипки. - Он тебя правда любит, Ань, - шмыгает носом. - Каждый раз, когда между вами разговор больше хотя бы двух слов, он сам на себя не похож. Я-то знаю. - Любит меня, а трахается с кем попало, - Аня одергивает его руку. - Приколист он у вас. - Тебе ж похуй, че за его потрахуши так чешешься? - Боря хмурит брови. - По-хорошему прошу: сделай что-нибудь, иначе ему пизда. Аня понимает, что означает «ему пизда». Ей не хочется брать ответственность за чьи-то чувства, но она подписала себе приговор, поцеловав его. Она в любом случае сделает ему больно либо своей отстраненностью в отношениях, либо правдой. Выбор тяжелый, но сделать его придется. Девушка заходит в квартиру, с кухни доносится запах запеченной курицы, из бабушкиной комнаты — звуки копошения. Аня бы поговорила с ней о душевных терзаниях, но сейчас явно не время. Не время для всего, что происходит. - Нюра, привет, - баба Зина выходит в коридор, вся обвешанная одеждой. - Как себя чувствуешь? Ой, опять курила? - Привет, все нормально, - Макарова недоверчиво смотрит на неё, проходит в комнату. Куча вещей разбросаны по кровати, в дорожной сумке уже почти нет места. - Это что за представление? - Завтра в Симферополь, - она будто обыденно продолжает собираться. - Анализы пришли, в стационар кладут на недельку. - Сегодня выходной, тебе кто результаты сообщил? - Да вот, Сережа позвонил. Аня чувствует, как начинают нездорово блестеть глаза. Опять Сережа. Она это имя слышать не может ни в своем отчестве, ни просто так. Отец, конечно, доктор толковый, но звонить ему — самый последний вариант из всех возможных. Он больше не должен был появляться в их жизни после всего, что сделал. Они бы сами справились. - Это ты ему позвонила, а не он, - Аня вырывает из бабушкиных рук цветастый халат. - На кой черт, бабуль? - Анна, ну-ка успокойся, - женщина берет её запястья трясущимися ладонями. - Я ему позвонила не как родственнику, а как хорошему врачу. Я ещё пожить хочу, тебя в университет отправить. - Мы бы сами справились, - девушка сбрасывает её руки со своих. - Знаешь, делай че хочешь, но чтобы ни в этой квартире, ни в моей жизни он не появлялся иначе, как твой лечащий врач. Не хотелось расстраивать бабушку, но эмоции, как и ожидалось, взяли верх. Она идет на кухню: бабушка наготовила еды столько, будто Ане семь лет и она не в состоянии держать в руках нож и половник. Не было необходимости сообщать результаты анализов ей — она и так все знает и все понимает, сразу себя подготовила. Ей противно думать, что бабушке придется целую неделю иметь хоть какой-то контакт с отцом. Она до сих пор помнит его зеленые дикие глаза, его руки, отвешивающие звонкие пощечины, его грубый скрипучий голос. Макаровой не страшно вспоминать тот вечер, ей просто до тошноты мерзко. Так мерзко, что мурашки табуном ходят по спине. Она помнит, как он кидал её вещи в чемодан, как Лариса с сыном смотрели на неё. В их глазах не было ни капли жалости за все, что они с ней делали; ни капли раскаяния за свои поступки не было на лице «брата», ни капли разочарования в своем сыне в жестах мачехи. Аня поняла, что с этой семьей ее больше ничего не может связывать. Она тогда ошибалась, и жизнь жестоко показывает ей это сейчас. Она знает, что отец не посмеет сделать что-то бабушке, даже если захочет показать своей дочери, где и в чем та была не права. У него просто рука не поднимется на единственного человека, которого он уважает. Аня уверена, что он до сих пор чувствует вину перед бабушкой за маму. За молодую студентку медицинского, которую он жестоко использовал и бросил. До самого вечера Аня возится с бабушкой: собирает ей то, что действительно понадобится в больнице. Бабушка — человек светский, к резким поворотам судьбы не готовый, и она это понимает. Она старается не дуться на неё, не показывать свой характер — выходит, к слову, скверно. Зинаида Васильевна пытается её расспросить о Ване, но все тщетно. Макарова даже не старается не думать о нём, потому что это само прекрасно выходит. Слыша имя Кисы, она лишь устало вздыхает и отчетливо понимает, что сделает ему невыносимо больно. Либо сейчас не время беспокоиться о таком, либо он не тот, о котором бы ей хотелось переживать. Второй вариант явно приблизит обещанную Хэнком «пизду» в несколько раз. - Ложись спать, - девушка целует морщинки на лбу женщины. - Надо сил набраться перед дорогой. - Нюра, там в холодильнике я ещё суп оставила, в морозилке котлеты… - Бабуль, я не маленькая уже, завтра указания раздашь, - она нежно гладит её седые, совсем короткие волосы, будто в последний раз. - Спокойной. Выключает свет, тихо прикрывает дверь — всё было точно также, только лет десять назад, а их роли были поменяны местами. Хочется разреветься, уткнуться в бабушкины колени, просидеть так всю ночь, все глаза выплакать, но это непозволительная роскошь сейчас. Она обязана быть стойкой, не показывать свои слабости ей. Она должна радовать её, давать поводы для гордости и спокойствия. Аня исписывает один тетрадный листок за другим, делает все автоматически. В голове не формулы, не уравнения — внутри черепа печет, как в аду; из ушей почти пар идет от количества проблем. Она поднимает телефон, чтобы посмотреть время, но вместо этого видит кучу сообщений от Кисы. Ваня одноклассник - анюта привет - я в целом все понимаю - но выйди пж на 5 сек - я у падика стою - попиздим - очень надо * пропущенный вызов * - аня ну ептвою - я тебе сука времени дал - подумать туда сюда - мог бы сразу притараканить * пропущенный вызов * - макарова возьми трубку - блять просто скажи тогда - кислов иди нахуй - нахуя так себя вести сука * пропущенный вызов * - я щас в окно стучать начну Аня только закатывает глаза, нервно заходит в телеграмм. Только набирает «Кислов, пошел в пизду, ничего не выйдет», но стирает сообщение. Он же не виноват в своих чувствах, не виноват ни в чем. Каждый раз, когда она злится на него, ей следует злиться на обстоятельства, которые так по-дурацки их окружают. На очередной звонок поднимает трубку. - Ань, я как конченый стою у падика полчаса, - голос у него не злой, даже не раздраженный. - Телефон на зарядке был, - девушка накидывает зипку, ещё пахнущую сигаретами. - Выйду. Она тихо закрывает дверь, надевает тапочки для выноса мусора. За полминуты, которые требуются, чтобы выйти из подъезда, думает, что объяснит ему все толково, скажет, что ей сейчас тяжело и совсем не до отношений, но Кислов стоит с букетиком ромашек и нервно перебирает концы стебельков пальцами. Ей хочется его обнадежить, но сделать это совершенно нечем. - Тебе, подгон, - он как-то неловко протягивает ей цветы. - Нравятся? - У Риты спросил? - кусает губы в отчаянии. Мысли в голове не позволяют улыбнуться, но ромашки и правда её любимые цветы. - Умные типа не могут быть романтичными, да? - Типа того, - садится на скамейку, кладет букет рядом. Упирается руками в колени и тяжело вздыхает, будто набираясь сил. - Вань, слушай… - Не, давай я начну, - он подсаживается рядом. Аня чувствует его взгляд на себе, но в ответ посмотреть не может. - У нас как-то лучше разговоры клеятся, когда я начинаю. Короче, я понимаю, что я вообще не твой варик и какого ты обо мне мнения я тоже понимаю. Да и ситуация у тебя сейчас… явно не до соплей этих… ну я че сказать-то хотел? Я там на хате не напиздел ни разу, от слов своих не отказываюсь — ты мне реально нравишься сильно и давно. И вот щас время, когда тебе кто-то рядом нужен. Я подумал, может быть, я могу этим кем-то быть? Аня не хочет ничего говорить, ей этот разговор неприятен. Неприятен от своих собственных мыслей. Он ведь правду говорит: ей нельзя быть одной сейчас, кто-то явно нужен. Проблема одна — нет тех чувств, которыми стоит отвечать Ване. Она молчит, упершись глазами в исписанный мелками асфальт. - Бля, я знаю, че ты ответить хочешь. Типа: Ваня, у меня проблем тыща штук, ты станешь тыща первой, - он снова садится перед её коленями, держит её запястья и заставляет посмотреть в глаза. - Я тебе не обещаю завязать со всей хуйней сразу. Но я очень, сука, постараюсь сделать все так, как ты мне скажешь. Я никогда такого никому не говорил. Он смотрит на неё слишком серьёзно. Аня готова поклясться, что у него сердце из груди сейчас выскочит, и ей жаль его. Она не может сделать так, как сказал Хэнк и как говорит сделать ей мозг. То, как Кислов сидит перед ней, как тихо шепчет, будто мурлычет, такие слова — всё это сильнее разума, сильнее всего рационального, что в ней есть. - Вань, у меня бабушка уезжает на недельку в больницу, - она гладит его волосы — самое нежное, на что способна сейчас. - Давай подождем немножко. Это важный для меня шаг, мне надо все обдумать. - Это значит «нет»? - Нет, не значит, - тихонько касается губами его щеки. - Это значит ровно то, что я сказала. Ты прав. Мне кто-то нужен, и на роль «кого-то» ты лучше всех подходишь. Тут она не лукавит. Ей отчего-то легко доверять ему. Почему-то с ним спокойно и безопасно, но от этого в сердце ничего не ёкает, бабочки по животу не летают. Они говорят о ерунде минут пять. Он долго обнимает её на прощание и молча уходит, ничего не пишет перед сном. Наверное, сам понимает, что всё это обречено на провал.