трещины

Неделя прошла, будто в аду. Бабушка съездила в Симферополь, прошла тяжелую процедуру, осталось лишь ждать анализов. Анька была сама не своя: больше не шутила остро в ответ на глупости от парней, на сообщения от Кислова отвечала через раз, с Ритулей почти не разговаривала. Никаких больше пререканий с Виктором Анатольевичем, никаких больше разговоров с бабушкой о болезни. В их доме царит теперь обстановка напряженности, что-то затхлое и противное витает в воздухе, но они делают вид, что не замечают этого и живут как прежде. По крайней мере, стараются. Аня знает, что от копошения в интернете и перелопачивания всех более или менее походивших на достоверные источники сайтов легче не станет. Днем она старалась поддерживать бабушку глупыми пустыми разговорами, но ночью вставала, раз за разом проигрывая бессоннице, и, устало потирая глаза, печатала и читала. Читала и понимала, что очень скоро она расстанется с бабулей навсегда. Аня не проронила ни слезинки за все эти бессмысленные поиски надежды, но выхода так и не нашла. Она придумала план: когда старушки не станет, придется достать сбережения с накопительного счета, дождаться совершеннолетия и уехать, навечно покинуть Коктебель. Она продаст эту квартиру отцу или будет сдавать, но обязательно семейной паре. Точно какой-то хорошей и доброй семье. Поступит в медицинский и будет учиться лечить людей — таких же старушек и старичков, как её родная. Очень предусмотрительно и слишком цинично думать о таком сейчас. Рассуждает так, будто у неё есть выбор. А пока бабушка рядом, Аня будет заботиться о ней так, как это делала баба Зина. Она сделает всё, что в её силах, а если не существует в природе сил, способных оставить ей единственного родного человека, то она вывернется так, чтобы обмануть смерть хотя бы на лишних пару часов. Ничтожных часов, но слишком важных, необходимых как воздух. Субботним утром Макарова копошится на кухне, готовит бабушке кашу на воде, расставляет на столе тарелки, чашки и приборы. Накануне были куплены фрукты — она вычитала, что это необходимо больным. - Нюра, сходи куда-нибудь, - бабушка гладит её руки, занятые помешиванием содержимого кастрюльки. - Позови Ваню. - Не хочу, ба, - Аня даже не разворачивается, говорит сухо. - Мы ругаемся часто, я шуток его не понимаю. - Лезть не буду, - старушка садится на стул, послушно дожидаясь завтрака. - С Риткой сходи. Мне на тебя смотреть грустно — такая молодая, а уже вся в заботах из-за меня. Ане горько это слышать. Бабушка чувствует себя обузой, потому что от внучки иной раз слова ласкового не дождешься — она всё делами доказывает, а ведь нежных разговор иногда так не хватает. Она ничего поделать с собой не может. Это тяжело, но явно не так, как видеть и без того страдающего близкого жаждущим теплых слов. - Бабуль, прекрати, - с серьезным лицом раскладывает кашу по тарелкам. - Сейчас моя очередь о тебе заботиться, это абсолютно нормально. Зачем я это взрослому умному человеку должна объяснять? - Ну ты сходи, повеселись, - смотрит так тепло, что внутри что-то падает. - Тебе же нравилось. И правда. Бабушка будет довольна. Аня немного расслабится. Она ужасно страшно устала за эту неделю, хотелось опять упасть во что-то беззаботное. Этот пункт явно относится к Кислову. Она даёт их дружбе ещё один шанс, но сейчас без соплей.

Аня - Привет. Ничего не намечается на сегодня?

Ваня одноклассник - для тебя свободен анют

Аня - Вань, я про тусовки

Ваня одноклассник - опа - жоско по адресу зайчик - мы заедем в 9

Аня - У кого сбор?

Ваня одноклассник - а я хуй знает - у чела какого-то - гендосин кент - чисто пивка тяпнуть вечером - покумарим попиздим и расход

Аня - У Зуева? - Сори, не пойду - Ещё и челы незнакомые, так что отбой

Ваня одноклассник - анют ты че ссыкуешь - мы ведь рядом

Аня - Ок, в 9.

Ничего страшного она не чувствует сейчас — всё самое страшное уже произошло в Симферополе. Она теперь вообще мало чего боится. Открываться людям и терять близких — не в счет. Бабушке говорит, как есть на самом деле, опуская деталь о незнакомых людях и Зуеве, которого Зинаида Васильевна учила и прекрасно знала. Проводит день со своей старушкой, гуляет с ней по парку, уже привычно забалтывает глупыми разговорами. Ей не хочется оставлять бабулю одну, но та уверяет её, что всё будет прекрасно, и Аня очень хочет ей верить. Одевается и причесывается. На ней прямые джинсы, футболка с глупой надписью и зипка. Не хочется своим видом выбиваться из общества святой троицы и Зуева, но волосы и макияж, как всегда, выдрочены до идеала. В этом деле быть неаккуратной она не может себе позволить. Целует бабушку на прощание, обещает брать трубку и спускается. Выходит из подъезда как раз к первому гудку из машины Гены. Ей уготовили место на переднем сидении. - Гена Зуев, - парень протягивает ей руку. - Очень приятно. - Аня Макарова, - пожимает грубую ладонь в ответ. - Взаимно. - Это ты что ли русички внучка? - он жмет педаль, отчего вся машина безнадежно шатается. - Если бы Киса все уши мне не выебал какой-то Кар-каркиной, я бы к этому дому не приблизился нахуй, наверное, никогда. Аня смотрит в зеркало заднего вида прямо на Ваню. Он недовольно закатывает глаза, перекатывая язык во рту. Странно видеть его смущенным и Макарова не может сдержаться от улыбки. - Гендос, хорош Кису доебывать, он щас рассмущается совсем и из тачки к ебеням выпрыгнет, - Боря смеется, подмигивая Ане. На душе тепло и уютно. - Анька так-то за него в девятом классе поручилась, его поэтому не выперли. Она ему типа как мать теперь. - Эдипов комплекс? - Мел улыбается до ушей, а Хэнк бьёт Кису в плечо, хохоча и кивая в знак одобрения Егору. Ваня злится, и Аня впервые видит, как он теряет уверенность в её компании. Это забавно. - Че такое? - Гена тихо спрашивает у Макаровой. - Патологическое сексуальное влечение к родителю противоположного пола, - Аня отвечает ему так же тихо, чтобы не смущать Ваню сильнее. - Ну короче, когда сын хочет выебать мамку. - Ебать, Кис, - Зуев заливисто смеется. - Я тебе больше не мама-утка. Сорян, такой хуйней не балуюсь. Ваня только молчит и недовольно смотрит на ребят. Аня смекает в чем дело — Гена для него авторитет, кто-то типа брата. Конечно, ему неловко перед ним, как перед старшим. Не было бы Зуева в машине, Кислов бы точно полез в драку, а сверху бы накинул кучу нелицеприятных слов каждому присутствующему. Перед Геной нельзя было так. Они оказываются на окраине. Какая-то убитая вусмерть хата с покосившимся забором, зато вид на море — просто потрясающий воображение любого искушенного. Внутри все так же удручающе, как и снаружи: обшарпанные стены, старая мебель, на которой куча всего лишнего. Аня не любит таких обстановок, но она здесь не чтобы наводить порядок. - Выпьешь? - Ваня кладет руку на плечо. - При мне наливай, - Аня не противится, просто идет, ведомая им. Кислов показушно открывает бутылку водки и наливает в только что найденную кружку, разбавляет газировкой. Себе наливает чуть меньше половины, закидывает радугу таблеток из пакетика, запивает соком прямо из коробки. Кружка за кружкой — бутылка водки выпита на двоих. - Анька, - Хэнк обнимает её, сидящую по-турецки около очередного генкиного друга с гитарой, подсаживаясь рядом, - я вообще тебя пьяной не помню. - Борь, ну нажирайся так — вообще все забудешь, - Аня кладет ему голову на плечо. С ними правда как-то спокойно и хорошо. - Ты, оказывается, не кусаешься, если тебя задеть, - он небрежно треплет макушку, тепло хохоча. - Наслаждайся моментом, ментёнок, - начинает смеяться вместе с ним. Генкин друг начинает играть слишком знакомую мелодию. «Столько лет прошло, холод жжет в груди Эй, Земля, алло, я «Вояджер-1» Слишком много выпито для хрупкой девушки, слишком много пережито для совсем ещё девочки. Она закрывает глаза, чтобы ничего не видеть вокруг. Все плывет: все обиды, все потери, вся боль. Боль размером в сто квадратных световых тысячелетий. Боря, будто всё чувствуя и всё понимая, гладит её плечо, кладёт подбородок на светлую макушку. Но никаких соплей, она себе сама обещала. - Бля, ну Валерик, ебать тебя в дыры, - грубый голос Кислова прерывает мелодию. - Че за тоску играешь? - Да хорошая песня, - возмущается Мел. - Хорошая для вечных страдальцев. Я сюда угарнуть пришел. Песню меняют, играет что-то из старенького русского рока. Аня чувствует себя неважно, тяжело встает и идет на пустую кухню. Как всегда, посидит одна, себя сама успокоит и вернется. - Нют, ты обиделась? - Кислов, как обычно, не вовремя. - Ну, сорянчик, конечно. У Нойза повеселее песни есть. - Это моя любимая. - Знаю, - он привычно обнимает её за плечо. - Не хочу, чтобы ноунеймы доебывались. Дома под неё поплачешь. - Вань, я дома не плачу, потому что там водку не наливают, - Аня гладит его руку, свисающую с плеча. - И меня у тебя дома нет, - прижимает её к себе сильнее. Девушка чувствует, что он явно пьянее её самой. - На веранду погнали? - Если не блеванешь на воздухе — погнали. Ваня подхватывает очередную бутылку водки, что-то ищет в карманах. Идет за ней. Аня знает, что он начнёт копаться в ней. Она сейчас не против. Пускай так. Бабушка ему доверяет, а Макарова верит бабушке. Кислов предлагает косяк, отпивая сразу из горла. - Таблетки кончились? - Ты блять кончишься, если ещё таблами закинешься, - ждёт, пока маленькие пальцы возьмут самокрутку. - Вроде умная. - Беспокоишься? - Аня поджигает косяк, затягивается. - Если бы не беспокоился — давно бы нахуй послал за базар. - А че не послал-то? - девушка опирается о перила. - Я б себя сама послала. - Разговор серьезный хочешь? - Ваня не дожидается ответа. - Ты когда уехала, у меня весь мир нахуй рухнул. Макарова тихо смеётся. Водка, трава, разнеженный Кислов. Какой-то сюр. Если так подумать, без бабушки и её болезни не было бы этого вечера. - Да че ты как шакалиха? - парень садится на повидавшее виды кресло. - Я пиздюком был, конечно, но я тебе клянусь, что скучал как собака ебаная. Ещё и мама твоя тогда, ты уехала непонятно куда, непонятно нахуя. Ань, я переживал. Пиздецки переживал, а ниче сделать не мог. Потом ты приехала. Я тебя нихуя не узнал. Аня собирается с мыслями. Она расскажет ему все. Ему одному. Если узнает он — никто больше не узнает, она это чувствует. - Мы начистоту, видимо, говорим, - девушка садится рядом. - Я думала, что свихнусь там к ебеням. Ей тяжело это рассказывать, но она говорит, смотря перед собой, ни разу не поворачиваясь в сторону Кисы. Она рассказывает, как нашла маму в ванной. - Я, сука, не понимаю, как можно было дома вскрыться? - выпускает дым, стряхивает пепел. - Зная, блять, что дочка придет после школы. Зная, что сегодня твоя очередь с ней сидеть. Нахуя? Из-за мужика, который куска говна не стоит? Ссыкло, просто ебаное ссыкло, для которого какой-то фантомный Сережа, который был не тем, за кого она его считала, был важнее дочки. Дочки и мамы. Ну и хуй с этим, я ей всё отпустила. Пусть спит спокойно. Так, со стороны смотрю. Она говорит про папу. Пусть Ваня знает. - Обрюхатил двадцатилетку, а потом съебался. И знаешь че? Нашёл бабу с ребенком, а на родную дочь забил огромный хуй. Мама умерла, он, видать, грехи решил замолить. Увёз меня. На какой хер только? Лариса — мачеха моя — меня разве что в говно лицом не макала. И сынулька её — изврат ебаный. Только сиськи выросли — сразу в трусы ко мне полез. Но он ниче не сделал тогда, зато другие постарались. Кислов смотрит на неё, тараща огромные от седативок глаза. Он хотел разговор? Получил. - Ань… - Че, Вань? Я себя таким дерьмом чувствовала, мне вообще до пизды было, что со мной делают. Я ведь, идиотка, думала, что сама виновата. Мне только тут бабуля мозги вправила. А там я считала, что меня можно юзать. Семиклашку, прикинь? А я влюблялась в каждого, кто со мной спал. Я им неинтересна становилась, и они уходили. На шестом еблане я решила пойти по стопам матери. Потом Лариса увидела порезы, а я ей рассказала, с чего, сука, все началось. С уебка её все началось. Старшеклассник, а уже говнистый. Она все отцу рассказала, а тот не смог выдержать моего позора. Зато выдержать свой позор — выебать свою же студентку, он смог. Он молчит, отпивая из бутылки, и протягивает её Ане. Глоток за глотком — боли как ни бывало. - Че язык в жопу засунул? - первый раз за весь разговор смотрит на него. - Со шлюхами не дружишь? Ваня резко встает и присаживается на корточки перед ней, обнимая острые колени. Кладет ей на бедра голову, разрешая гладить кудрявые волосы. - Анечка… - хватает её ладошки и смотрит широкими зрачками прямо в зеленые глаза напротив. - Ты вообще… блять… ну Аня, нахуя? Как так? - Жизнь не сахар, ага, - она вымученно улыбается. - И бабуля ещё. - Ань, прости меня. За хуйню, которую говорил, - он такой наивный, такой красивый сейчас. Старается улыбнуться, а ничего у него не получается. - Которую делал. Я даже не знал. И не подумал бы. Ты не ссы, все тут останется, между нами. - Ты и не вспомнишь завтра. Киса нежно целует её руку, вторая ладонь — в его волосах. Ане слишком непривычно легко. Слишком хорошо. Его шершавые губы греют кожу, мягкие кудряшки приятно скользят между пальцев. Она сейчас не жалеет ни об одном сказанном слове. - Ты мне с девятого класса нравишься, Кар-каркина, - его голос хрипит, он смотрит снизу вверх искренними глазами, и Аня просто отдается моменту. Она тянет его голову к себе и легонько касается губ своими. Не думает сейчас ни о чем. Киса аккуратно, насколько это возможно, отвечает на поцелуй, поднимается на ноги, утягивая её за собой. Теплая ладонь гладит щеку, он прижимает её к себе так сильно, будто им по девять лет и она вот-вот уедет снова. Аня зарывается пальчиками в каштановые волосы, ни на секунду не открывает глаза, просто наслаждается моментом, вдыхает нежный ненавязчивый парфюм. Ваня совсем пьяный, но лишнего себе не позволяет. - Я знаю, - отстраняется, запоздало отвечая на признание. - И? - он с надеждой смотрит на неё. Не хочется разочаровывать его сейчас, такого нежного и пьяного. - Протрезвеем — решим. Аня молча уходит, спрашивает, где ей можно лечь спать. Парни явно за всем наблюдали из гостиной, из-за чего неловко улыбаются и указывают на единственную спальню в доме. Она ложится в кровать, не раздеваясь, и усталость наваливается сразу же. - Они ещё спать не собираются, - темная фигура Кисы стоит в проходе. - Можно на полу лечь? - Кис, не выебывайся, - Аня двигается, освобождая место для него. Она в нем уверена, он не обидит ей. Все будет в точности наоборот. Макарова давно не засыпала в теплых объятиях. Среди всех предыдущих эти — самые теплые.