добровольно вступившая в клуб неудачников

Рейн Бауэрс двигалась против течения, словно лосось, идущий на нерест. Вокруг неё бурлил поток учеников, вырывающихся из стен школы, как из тюремных ворот. Летние каникулы, словно долгожданная амнистия, накрыли Дерри, оставив школьные коридоры пустыми и безмолвными. Дети, подобно разноцветным мыльным пузырям, разлетались в разные стороны, предвкушая свободу и приключения. Но Рейн не разделяла всеобщего ликования. У неё не было компании, с которой можно было бы провести эти солнечные, наполненные беззаботностью дни. Ее мир ограничивался стенами небольшого дома на окраине города, где она жила с отцом и старшим братом Генри. Мать, преуспевающий журналист, пропадала в командировках, поэтому отправила дочь к отцу, полагая, что так будет лучше для всех. Выйдя на улицу, Рейн зажмурилась от яркого солнца. Её короткие светлые волосы, выгоревшие на солнце, обрамляли лицо с тонкими, аристократическими чертами. Большие темно-карие глаза, обрамленные густыми ресницами, смотрели на мир с серьезностью, не свойственной тринадцатилетней девочке. Пара маленьких родинок на щеках и пухлые губы с родинкой над верхней делали ее похожей на хрупкую фарфоровую куколку. Но за этой внешней хрупкостью скрывалась стальная воля и острый ум. Проходя мимо группы подростков, выбрасывающих свои учебники в мусорный бак, Рейн услышала знакомый голос. Это был Генри, её старший брат, предводитель "банды Бауэрса", известной своими издевательствами над группой ребят, которых все называли "неудачниками". Рейн остановилась, не решаясь подойти. Она знала, что Генри не потерпит её вмешательства, но и просто стоять в стороне, наблюдая, как он унижает других, она не могла. Генри был её братом, но его жестокость и полное отсутствие эмпатии пугали её. —Ну что, "неудачники", готовы к летним каникулам? – насмешливо протянул Генри, глядя на испуганных ребят. – Надеюсь, вы не забыли принести мне свои обеды? —Оставь нас в покое, Генри, – пробормотал один из "неудачников", опустив голову. —Что ты сказал? – Генри схватил его за воротник и притянул к себе. – Повтори, если смелости хватит! Рейн больше не могла сдерживаться. Она шагнула вперед, стараясь сохранить на лице хладнокровное выражение, хотя внутри всё кипело от негодования. – Генри, прекрати! – её голос прозвучал резко и властно. Генри обернулся и увидел сестру. На его лице расплылась злорадная ухмылка. Он отпустил "неудачника" и подошел к Рейн, обхватив её за плечи. – Ну, сестренка, скажи что-нибудь на прощание нашим друзьям, – проговорил он, прижимая её к себе. – Генри, я не… – начала Рейн, но брат перебил её. – Давай, не стесняйся! Покажи им, на чьей ты стороне. Рейн почувствовала, как краска заливает её лицо. Она не хотела обижать "неудачников", но и перечить Генри боялась. Он мог быть очень жестоким, и она не раз становилась свидетельницей его вспышек гнева. Собрав всю свою волю, Рейн выдавила из себя: – Да, вы… сборище жалких неудачников, вечно прячущихся в тени! Вы как стая трусливых крыс, которые только и могут, что убегать и прятаться! Ваши жалкие жизни настолько пусты и бессмысленны, что даже мусорные баки, в которые вы выбрасываете свои никчемные учебники, кажутся интереснее вас! – она закончила свою тираду, сжав кулаки и показав им средний палец, копируя жест Генри. "Неудачники" – Билли, Ричи, Стэнли и Эдди – молча смотрели на неё с смесью презрения и боли в глазах. Они не ожидали такого от Рейн, которая всегда держалась особняком и не участвовала в издевательствах. В их взглядах читалось разочарование и обида, словно она предала их, перейдя на сторону врага. Генри разразился громким смехом и потрепал Рейн по голове. – Молодец, сестренка, – сказал он, – я горжусь тобой. Рейн опустила глаза, не в силах вынести взгляды "неудачников". Она чувствовала себя отвратительно, словно только что продала душу дьяволу. Но страх перед Генри был сильнее. Генри повел её к машине, где их ждали его дружки. Он всё ещё обнимал её за плечи, словно демонстрируя свою власть над ней. Рейн же ощущала себя маленькой и беспомощной, словно птичка, попавшая в силки. Она знала, что это лето будет долгим и тяжелым. И она отчаянно надеялась, что найдет в себе силы противостоять Генри и его жестокости, чтобы когда-нибудь искупить свою вину перед "неудачниками". Пикап Генри, словно дикий мустанг, вырвавшийся на свободу из тесного загона, мчался по улицам Дерри, оставляя за собой шлейф пыли и грохота, который эхом отдавался от стен домов и витрин магазинов, словно город сам протестовал против этой демонстрации жестокости и насилия, против беззакония и тирании сильных над слабыми. Виктор Крисс, с его вечно взъерошенными волосами, напоминавшими воронье гнездо, из которого вот-вот выпадут птенцы, и хищной ухмылкой, обнажавшей ряд неровных зубов, напоминающих оскал дикого зверя, готового растерзать свою жертву, не мог сдержать своего ликования. Его смех, похожий на карканье вороны, зловещий и пронзительный, разносился по салону, смешиваясь с ревом мотора и гудками проезжающих мимо машин, создавая какофонию звуков, от которой у любого нормального человека заложило бы уши и закружилась бы голова, словно он попал в эпицентр безумия. — Генри, ты был просто великолепен! — воскликнул он, хлопая друга по плечу с такой силой, что тот чуть не выронил руль из своих рук, словно они были сделаны из желе, а не из плоти и крови. — Эти неудачники получили по заслугам! Белч Хаггинс, громила с медвежьей походкой и туповатым выражением лица, словно у него вместо мозгов была каша, а вместо сердца - кусок камня, согласно закивал, как китайский болванчик, подтверждая слова своего товарища, не задумываясь о смысле происходящего, не осознавая глубину своей жестокости и бездушия. — Да, Генри, ты настоящий король Дерри! Никто не смеет тебе перечить! Генри, восседавший за рулем, как на троне, ухмыльнулся, принимая их похвалу, словно монарх, принимающий дань от своих подданных, не замечая их глупости и жестокости, не видя, что они лишь марионетки в его руках, слепо подчиняющиеся его воле. Его глаза, холодные и жестокие, как лезвия ножей, сверкали от удовольствия, словно он наслаждался страданиями других, словно боль и страх были для него источником энергии, подпитывающей его эго. Он наслаждался чувством власти и превосходства, которое давала ему репутация самого крутого парня в городе. Ему нравилось видеть страх в глазах других, нравилось чувствовать себя непобедимым, словно бог, спустившийся на землю, чтобы вершить суд над смертными, не задумываясь о последствиях своих действий, не осознавая, что его тирания рано или поздно приведет к его падению. Но в этот раз что-то было не так. Обычно, после таких "развлечений", он чувствовал прилив адреналина и эйфории, словно наркотик, впрыснутый прямо в вену, дарящий ему ощущение всемогущества и безнаказанности. Но сейчас его одолевало странное беспокойство, словно тень, нависшая над его душой, предвещая грядущую бурю, которая могла смести все на своем пути, разрушить его мир, построенный на страхе и насилии. Он взглянул на Рейн, сидевшую рядом с ним, словно статуя, высеченная из холодного мрамора, неспособная чувствовать боль или страх. Ее лицо было спокойным и бесстрастным, словно маска, скрывающая бурю эмоций, бушующих внутри, словно вулкан, готовый извергнуться в любой момент, извергнуть лаву гнева и отчаяния, которые могли сжечь все на своем пути. В ее глазах не было ни слез, ни страха, ни сожаления. Только холодное равнодушие, словно она наблюдала за происходящим со стороны, как зритель в театре, не принимая в этом никакого участия, хотя на самом деле ее сердце разрывалось на части от боли и сострадания к тем, кого ее брат и его друзья так жестоко унизили. Генри нахмурился, словно грозовая туча, готовая разразиться ливнем, не понимая, почему его сестра так холодно реагирует на его "подвиги", почему она не разделяет его радости от унижения слабых. Он не привык к такой реакции со стороны сестры. Обычно она была тихой и послушной, всегда старалась угодить ему и отцу, словно тень, следующая за ними по пятам, не смея перечить или выражать свое мнение. Он ожидал, что она будет напугана или расстроена, но ее безразличие выбивало его из колеи, словно камень, брошенный в гладкую поверхность озера, нарушая его спокойствие и заставляя его сомневаться в своей власти над ней. — Рейн, ты чего такая молчаливая? — спросил он, стараясь придать своему голосу беззаботный тон, но в его словах сквозила нотка раздражения, словно он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией и над своей сестрой, которая всегда была для него лишь тенью, послушной и незаметной. — Тебе не понравилось, как мы проучили этих неудачников? Рейн медленно повернула к нему голову, и ее взгляд встретился с его взглядом, словно два клинка, скрестившихся в смертельной схватке, в которой не может быть победителя. В ее глазах он увидел не страх, не отвращение, а холодную пустоту, словно она смотрела на него из другого мира, где не было места ни жестокости, ни насилию, ни издевательствам над слабыми, где каждый человек ценился за то, кем он является, а не за то, насколько он силен или популярен. — Мне все равно, — ответила она ровным голосом, лишенным каких-либо эмоций, словно она читала текст с листа бумаги, не вкладывая в него ни капли своих чувств, скрывая бурю, бушущую внутри. — Делайте, что хотите. Это не мое дело. Генри почувствовал укол раздражения, словно пчела ужалила его в самое сердце, впрыскивая яд, который разливался по его венам, отравляя его душу и заставляя его сомневаться в своей правоте. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали, тем более его собственная сестра, которая всегда была для него лишь тенью, послушной и незаметной, готовой выполнить любой его приказ. Внутри Рейн бушевала буря эмоций, словно ураган, готовый смести все на своем пути, разрушить стены безразличия, которые она так тщательно возводила вокруг себя, чтобы защититься от боли и страданий. Она хотела закричать, заплакать, убежать, но что-то держало ее, словно невидимые оковы, сковывающие ее душу и тело, не давая ей вырваться на свободу. Она не могла показать свою слабость, не могла дать Генри увидеть, как сильно он ее ранил своими словами и поступками. Она должна была оставаться сильной, холодной, бесстрастной, словно статуя, высеченная из камня, неспособная чувствовать боль или страх. Она не могла сказать Генри и его друзьям, что они не правы, что издеваться над слабыми - это подло и жестоко, что они не имеют права унижать и оскорблять других людей только потому, что они считают себя лучше или сильнее. Она не могла заступиться за "неудачников", потому что знала, что это только ухудшит их положение, что Генри и его друзья выместят свою злость и раздражение на ней, сделав ее новой жертвой своих издевательств. Она могла только молчать, скрывая свои истинные чувства под маской безразличия, надеясь, что когда-нибудь этот кошмар закончится, и она сможет жить нормальной жизнью, свободной от страха и насилия, где каждый человек будет цениться за то, кем он является, а не за то, насколько он силен или популярен. — Ты странная, Рейн, — сказал Генри наконец, словно пытаясь разгадать загадку, которую она представляла, но не находя ответа. — Ты совсем не похожа на остальных девчонок. — И слава богу, — ответила Рейн, отворачиваясь к окну, словно желая отгородиться от него невидимой стеной. Ее взгляд скользнул по проносящимся мимо пейзажам, но она не видела ничего. Перед ее глазами стояли лица "неудачников", искаженные страхом и болью. Она слышала их голоса, молящие о пощаде. И чувствовала, как ее собственное сердце разрывается на части от бессилия и отчаяния. Генри больше не пытался заговорить с ней. Он чувствовал, что между ними выросла невидимая стена, холодная и неприступная, как ледник, разделяющий их миры. Ее безразличие ранило его больше, чем любые слезы или упреки. Он привык, что все его боятся, что все ему подчиняются, но Рейн была другой. Она не боялась его, не уважала его, не нуждалась в нем. И это вызывало в нем странную смесь раздражения и любопытства, словно он наткнулся на неизведанную территорию, полную тайн и опасностей. Они доехали до дома в напряженном молчании, словно два незнакомца, случайно оказавшиеся в одной машине, не имеющие ничего общего друг с другом. Генри остановил пикап у ворот и повернулся к Рейн. — Выходи, — сказал он холодно, и его голос прозвучал, словно удар хлыста, оставляя на ее душе невидимые шрамы. Рейн вышла из машины и, не говоря ни слова, направилась к дому, словно призрак, скользящий по земле, не оставляя следов. Генри смотрел ей вслед, чувствуя, как в его душе растет странное чувство пустоты и одиночества, словно он потерял что-то очень важное, но не мог понять, что именно. Он не понимал, что происходит с его сестрой, но он знал, что что-то изменилось. И это изменение пугало его, словно тень, нависшая над его будущим, предвещая грядущие беды. Рейн вошла в дом, прошла на кухню и достала из холодильника вчерашний обед. Она разогрела его в микроволновке и села за стол. Аппетита не было, но она заставила себя съесть несколько ложек. Светловолосая поднялась к себе на чердак и легла на кровать, уставившись в потолок. Мысли путались, словно клубки шерсти, и она никак не могла сосредоточиться. Образ "неудачников", стоявших у мусорного бака, не выходил у нее из головы. Их презрительные взгляды жгли ее, словно раскаленные угли. Рейн закрыла глаза, пытаясь забыться сном, но он не шел. Она ворочалась с боку на бок, но сон все не приходил. В конце концов, она сдалась и просто лежала, уставившись в потолок. Ей было страшно. Страшно за "неудачников", страшно за себя, страшно за то, что ждет ее в будущем. Она не знала, как жить дальше, как смотреть в глаза людям, как справиться с чувством вины и стыда, которое пожирало ее изнутри. И так, лежа на кровати с нетронутым обедом рядом, Рейн наконец провалилась в беспокойный сон, полный кошмаров и мрачных предчувствий. Сон, в котором она была заперта в клетке вместе с "неудачниками", и Генри с его друзьями издевались над ними, а она ничего не могла сделать, чтобы помочь им.