Гавань

      Вэй Усянь считал себя самым неудачливым из Цзянов — если только вообще мог хоть в какой-то мере причислять себя к Цзянам, так как приходился их семейству отнюдь не родным, а приёмным отпрыском.       Он видел Цзян Янли, которая шла по университетскому коридору рука об руку с Цзинь Цзысюанем, и понимал, что всё у них хорошо, всё у них правильно, одобрено и родными, и Небесами.       Видел Цзян Чэна, которому как будто бы все отношения были побоку: Цзян Чэн интересовался этой сферой жизни ровно столько же, сколько, скажем, маршрутом жирной мухи, проснувшейся с приходом весны и теперь куда-то бесцельно ползущей по стеклу.       Вэй Усянь же просто не понимал, как его угораздило вляпаться в то, во что он так смачно, с разбегу и безнадежно вляпался.       Цзинь Цзысюань смотрел на Цзян Янли ласково и с теплом.       Цзян Чэн ни на кого не смотрел, но никем и не интересовался, находясь в полнейшей гармонии с самим собой.       И только Вэй Усянь безнадежно таращился на Лань Ванцзи, прекрасно понимая, что тот никогда не одарит его взглядом ответным.       А если и одарит, то мрачным и недобрым — таким, что Вэй Усяню придется хорошенько пожалеть.       Лань Ванцзи был сильно старше, учился в резидентуре на хирурга, занимался музыкой и в свободное время играл на гитаре, только от игры его веяло не безудержной рок-энерджи, а неизбывной меланхолией. Одевался он довольно просто, но безупречно, и чаще всего носил либо белую рубашку и светлые джинсы, либо черную футболку без единого принта и такие же черные брюки. Когда Лань Ванцзи появлялся во всëм светлом, то от него веяло утренними заморозками, а когда приходил в черном, то по шлейфу тянулись грозовые тучи. Так казалось всем, и все старались держаться от него в стороне, да и сам он ни друзей, ни приятелей не водил и всегда где-нибудь сидел в полном одиночестве за учебником или очередной библиотечной книгой.       Их куратор, Лань Сичэнь, приходился родным братом Лань Ванцзи, а дядя обоих братьев, Лань Цижэнь, являлся ректором университета и очень гордился своими племянниками, хоть и никак этого обычно не выказывал, проявляя к ним нарочитую строгость — особенно к младшему, Ванцзи.       Вэй Усянь, только-только поступивший на первый курс, считал Лань Цижэня старым брюзгой с козлиной бородкой и строил ему за спиной кривые рожи, а о существовании сразу двух племянников не догадывался до тех пор, покуда одним отнюдь не прекрасным утром не выкинул легкомысленную выходку с далекоидущими последствиями.       Он-то поначалу был твердо уверен, что племянник у Лань Цижэня всего один — Лань Сичэнь, куратор их группы.       А еще он умудрился прогулять некоторые часы и не слишком хорошо представлял, как их куратор выглядит; «высокий и длинноволосый» — вот единственное, что он знал о нëм со слов Цзян Чэна.       В тот роковой день Вэй Усянь проспал и опоздал к началу занятий; хаотично блуждая по этажам университета (и попутно подумывая, а стоит ли в сложившейся ситуации вообще на эти занятия идти), он искал хоть кого-нибудь, ему знакомого, но этажи были пусты, да и если кто попадался, то этих людей он не знал.       Внезапно до него донëсся обрывок фразы — «уважаемый господин Лань», — и Вэй Усянь мгновенно встрепенулся, озираясь по сторонам в поисках этого господина.       Господин Лань в его понимании мог быть либо ректором, либо их куратором — и в том, и в другом случае этот человек мог бы подсказать Вэй Усяню, где находится нужная аудитория.       Посмотреть в холле на досках с учебной информацией Вэй Усянь, конечно же, поленился.       Увидев, как его единственный потенциальный проводник, коротко кивнув в знак почтения собеседнику, намеревается удалиться, Вэй Усянь решил не терять даром времени.       — Господин Лань! — сияя широченной улыбкой, бросился он за молодым человеком, внутренне радуясь, что то оказался, хвала Небесам, не брюзжащий старикашка-ректор. — Господин Лань, подождите! Да куда же вы…       Но тот почему-то не только не реагировал на крики Вэй Усяня — достаточно громкие, надо заметить, для притихших университетских коридоров, — но даже как будто бы нарочно игнорировал своего докучливого преследователя, как-то неестественно окаменев в ровной спине и напряжëнных широких плечах.       — Господин Лань! — Вэй Усянь, недоумевая, как может куратор вести себя столь неподобающе, ускорил шаг, незаметно переходя на лëгкий бег. Рассердившись и вознамерившись любым способом привлечь к себе его внимание — да хотя бы банально разозлить, — он осмелел и стал выкрикивать уже всякое, в надежде, что хоть что-нибудь из этого достигнет ушей неприступного господина: — Господин Лань! Лань… Лань-гэгэ! Да постой же ты! Да я всего лишь спросить…       Вэй Усянь никак не мог взять в толк, почему же тот, лишь единожды бросив через плечо угрюмый и крайне недобрый взгляд, вовсе не возгорелся желанием помогать бестолковому подопечному, а напротив — поспешил как можно скорее покинуть место их столкновения.       Молодой господин Лань свернул за угол в один из университетских корпусов — Вэй Усянь, не раздумывая, бросился за ним. Поначалу преследуемый еще пытался идти чинно и степенно, не ускоряя шага, но чуть позже, осознав, что за ним, не отставая, несется какой-то ошалевший младшекурсник, едва ли не рванул прочь уже бегом.       — Господин Лань! — выкрикивал Вэй Усянь, не находя себе места от непонимания и обиды. — Я ведь только хотел… Да как ты можешь быть таким бессердечным!       Нагнав его на лестнице, он самым бесцеремонным образом вцепился ему в рукав, резко дëрнул, не рассчитав силы…       Все книги и листы конспектов, которые молодой мужчина держал в руках, взмыли в воздух — и полетели в пожарный зазор между лестничными маршами: что-то из этого рухнуло камнем, попутно ударяясь о края ступеней и теряя обложки, а что-то ещё долго фланировало от этажа к этажу фривольными бумажными самолëтиками.       Вэй Усянь, запоздало сообразив, что натворил, перегнулся через перила, опасно свесившись, и стал пытаться схватить бумаги, хаотично размахивая руками, словно кошка, задорно играющая по осени с палыми листьями. Он так порывисто и стремительно бросился исправлять ситуацию, что не удержал равновесия и начал заваливаться за книгами и бумагами следом.       В последний роковой момент, когда Вэй Усянь уже скорее падал, чем висел, его вдруг ухватила за пояс крепкая рука, и молодой господин Лань, оторвав бедолагу и от перил, и от самой лестничной площадки, уверенно поставил его на ноги.       Вэй Усянь успел так перепугаться неизбежного падения, что впился ему в рукав джемпера, ошалело глядя снизу вверх, открывая и закрывая рот и совершенно не представляя, что сказать.       — Чего тебе нужно? — хмуря тонкие брови, раздраженно спросил молодой господин и попытался высвободить руку, но добился лишь того, что пальцы с локтя соскользнули на запястье, однако не отпустили. — Для чего ты бежал за мной?       В его вопросе таилось столько искреннего недоумения, что Вэй Усянь поневоле начал что-то подозревать.       — Разве твоя фамилия не Лань? — осторожно уточнил он.       — Моя. Фамилия. Лань. — Злобно и отрывисто отчеканил мужчина, неприязненно косясь на пальцы Вэй Усяня, так и продолжающие мертвой хваткой цепляться ему за одежду.       — Тогда почему же ты не хочешь со мной говорить?       Пока они пререкались, Вэй Усянь никак не мог заставить себя прекратить любоваться этим человеком: взгляд изучал изящные черты лица, скользил по широким плечам и статной фигуре, снова возвращался к лицу и наталкивался на сквозящие холодом глаза.       — Почему я должен хотеть с тобой говорить? — недоумение медленно, но верно перерастало в потрясение.       — Потому что ты — куратор моей группы! — обиженно выпалил Вэй Усянь, наконец-то выпустив рукав и с претензией скрестив руки на груди.       Мужчина, казалось, облегченно выдохнул и всё так же отстранëнно, но хотя бы без прежней злости, произнес:       — Я не ваш куратор. Мой брат — ваш куратор.       — О-о-о… — только и смог протянуть Вэй Усянь.       Спустя время он всё понял, разобрался и научился различать братьев — оба и высокие, и длинноволосые, справедливости ради, они были только на первый взгляд похожи друг на друга, в действительности же разнились, как лето и зима, и Ванцзи олицетворял собой именно зиму, льдистую и неприступную…       Он научился различать, просто было уже слишком поздно.