Тонкая мембрана

Больше всего Михе хотелось вмазаться. И чёртов Питер вообще никак этому не препятствовал. Куда бы он не шел, везде натыкался на нычки и схроны. Это было не сложно. Если глаз наметан, то весь город превращается в громадную карту сокровищ, в котором на каждом углу тебя поджидает сундучок с золотом. Только вместо сундучка – пакетик, вместо золота – таблетки, герыч, кислота, кокс, травка. Куда ни пойди. В водосточной трубе, приклеенный на скотч, под металлическим козырьком оконной рамы, в расщелинах между кирпичами зданий, в осыпавшихся косяках парадных. Если знать как смотреть, то этого добра оказывалось чуть ли не на каждом квадратном метре по три штуки. По началу Миша ставился как обычно. Но вскоре заметил, что старые дозы его не берут, а отходняки становятся только хуже. Тогда Миха стал истязать себя по полной. Он ставился хмурым, занюхивал все это дорожкой, закидывал таблетки и сверху полировал бутылкой водки. Пил ее залпом крупными глотками, морщась и кашляя от горького обжигающего вкуса, но пил до тех пор, пока сознание не начинало мутнеть, а картинка перед глазами плыть. Тогда можно было откинуться расслабленно на диван и хоть немного побыть в мягкой пучине уюта и тишины от собственных мыслей. В такие моменты Миша переставал грызть себя, что во всем происходящем виноват только он один, обвиняющий, истязающий голос в голове замолкал и становилось блаженно тихо. А еще если долго в этом состоянии смотреть прямо перед собой, скажем, в стену или на хитросплетенные узоры ковра в гостинной родителей, можно было представить, что ты не один. Что рядом Муся или Лешка. Услышать голоса. Буквально почувствовать присутствие. В такие моменты Миша закрывал глаза, сознание прохладными вихрями закручивалось в голове, тело не слушалось, он не мог пошевелиться. А руки будто касались упругие, теплые, чуть шершавые пальцы. Сжимали ладонь, гладили заботливо. Мишка улыбался. Он знал чьи это пальцы. Эту руку он больше всего хотел всегда держать. На душе становилось спокойно и тихо. А на утро все исчезало. Он не знал какой сегодня день и сколько времени. За окном накрапывал дождь, беспокойно барабаня по карнизам, и был настолько громким, что Мише казалось, будто дождь капает прямиком ему в мозг, оглушительно разбиваясь о стенки черепа. По оголенным рукам бегали крупные мурашки. Вот бы укрыться чем, но так лениво. Все тело будто свинцом налилось, не пошевелиться, не сдвинуться. Миша открыл тяжелые глаза. В комнате было по-сумеречному темно. Тусклый уличный свет откидывал на стену причудливые тени, что дрожали от движения веток за окном. Миша засмотрелся на эти пляшущие картинки. Раньше они с Андрюхой иногда играли в игру на что похожи облака, или пятна пива на джинсах, или большие цветастые бензиновые лужи. Андрюха вечно выдумывал всяких чертей и монстров, а Миша смеялся со всего этого до хрюка. Где Андрей, кстати? Миха сухо сглотнул. Как же хочется пить. И еще бы шоколадку какую заточил бы с удовольствием. О, и молока бы попил. Точно, надо у Андрюхи попросить. Андрюха не откажет, Андрюха поможет, Андрюха всегда рядом, всегда заботится. Миша заторможено переводит взгляд с танцующих теней на дверь. — Андрюх. Голос получается тихим, трескучим. Сколько дней он вот так лежит? Миша с трудом вытягивает руку перед собой, ногтями скребет обивку дивана. — Андрюх, принеси попить, а? Тишина. Да где он там, бля? Миха начал раздражаться. Внутри резвой змеей поднялась злость и прыснула ядом во все внутренности. Че, так сложно, блять, воды принести? Ебаный эгоист. Ему же плохо! Неужели не жалко совсем? — Андрей, блять! Глухое эхо разнеслось по квартире, отталкиваясь от мебели и дребезжа в окнах. Нет никого. На Миху вдруг внезапно обрушивается память и давящее, ужасающее восприятие реальности. Нет никого. Умерли все. И Андрей тоже. Он, кажется, вообще впервые за месяц произносит его имя. Миша переводит взгляд обратно на пляшущие тени на стене. Они больше не кажутся забавными. Теперь они отрастили когти и клыки, скалятся и насмехаются над ним, вытягивая вперед когтистые лапы. Все тело пробрал озноб. Миша обнял себя руками, не в силах ни пошевелиться, ни что-либо еще сказать. Паршиво на душе. Вернулось чувство вины. Миха кое-как отвернулся в другую сторону, утыкаясь носом в угол дивана и сотрясаясь от беззвучных рыданий. Со звуком не умел. Отец еще в детстве отучил. “Ноешь как баба. Соберись, Михаил!” Тени на стене поползли в сторону, окружая Мишу, еще пуще лязгая клыками и мерзко хохоча. Из динамиков магнитофона лилась музыка. Какие-то советские певцы, которых Миша не особо знал, но что нашлось у родителей. Он уже пару месяцев жил у Андрея в квартире, потому что родительская стала давить стенами и воспоминаниями. Но Новый год захотелось отпраздновать именно здесь. По такому случаю Миша вынес весь мусор и прибрал срач, что оставил после себя и того времени, что обитал здесь. Подмел полы, достал мусин любимый хрусталь. Миша уже месяц был чистым. Кто бы мог подумать, когда некому спасать, некому запрещать и читать нравоучительные нотации, когда ты предоставлен самому себе и можешь делать все, что угодно — именно в этот момент Миша и понял, что никто кроме него самого его не спасет. Когда исчезли зрители, страдать стало не перед кем. Тем более Миха заметил, что со временем кайф становился все меньше, а ломки наоборот серьезнее и неприятнее. Несколько раз он грезил золотым уколом. Поставиться, кайфануть и все закончится. Но сколько бы хмурого он не вводил в свои вены — ничего не работало. Потом только неделями он то амебой лежал на полу, смотря в одну точку на стене, то крушил все, что попадется под руку. Чертовы вены зудели и Миха расчесывал, раздирал их в кровь. Изо дня в день он варился в горьком котле вины и ненависти к себе. В какой-то момент Мише стало настолько противно от своего существования, что он просто не смог выйти из дома в поисках новой дозы. На удивление последняя ломка прошла практически безболезненно, будто тело только и ждало его решения в отказе от наркотика. Он три дня провалялся в углу своей старой комнаты, обливаясь потом и соскребая ногтями штукатурку со стен. Но на этом будто все закончилось. Почему было так, Миха не имел понятия, учитывая что раньше его могло ломать буквально неделями. Мистика, ёптвоюмать. Или Андрей всегда был прав: сознание наше сильнее плоти. Ассаны, Ошо, эзотерика, все дела. В гастрономе возле дома, где Миша целый месяц оставлял деньги на кассе и их никто так и не забрал, впервые решил взять продукты просто так. Рецепт оливье оказался вполне себе простым, а открывая банку икры Миша случайно порезал себе палец острым краем, так что остальные приготовления провел посасывая кровоточащую ранку. На антресолях нашлась пушистая искусственная елка и любимые стеклянные игрушки из детства. Миша испытал практически настоящую радость возиться со всем этим. Ватный Дед Мороз был уже серым от времени, краска с щек и губ стерлась, на лице остались видны только одни глаза. Миша крутил его в руках туда и сюда. Помнил, как они в детстве с Лёшкой в новогоднюю ночь лежали под ёлкой, когда гости уже разошлись, а родители носили посуду на кухню и разрешили им немного поиграть перед сном. — А ты знал, если потереть Деду щеки и загадать желание, оно сбудется? — заговорчески шептал Миша, укрытый под пушистыми ветвями ели. — В-врешь! — округлил глаза маленький Леша. — Не вру, ни капельки! Я вот когда-то загадал, что братика хочу, и у меня ты появился. Леша блеснул черными глазами-пуговками и в задумчивости пожевал губу. — Тебе же б-было в-всего два годика. — Ну и что? Щеки то тереть я уже мог. Миша в настоящем пару раз провел по ватному лицу большим пальцем и загадал желание, после бережно выставляя пыльного Деда Мороза под ёлку. Игрушки были развешаны, гирлянда моргала разноцветными огнями, серебрянный дождик струился по пушистыми искусственным еловым лапам. За окном кружились снежинки и было почти что уютно. — Мусь, дождик твой любимый развесил как надо. А то, помнишь, как раньше с отцом ругались, что он путается? Миша глянул на пустое отцовское кресло и внутри что-то горько потянуло. — Да что ты путаешь его как полурукий, Миша! Развешивай нормально. Маленький Миша нервничал и тёр красные глаза, которые уже щипало от слез. Руки не слушались, а чертов дождик будто специально убегал из тонких пальчиков и завязывался в узелки. — Поной мне еще тут! — рявкнул отец так, что Миша аж подпрыгнул. Миша судорожно вздохнул, отмер, и отвел взгляд от пустого кресла. За прошедшие пол года он уже научился говорить вслух с мамой и Лешей. Вел с ними диалоги и представлял как бы они отвечали ему в ответ. Но с отцом так и не разговаривал. Даже здесь. В груди неприятно закололо, Миша поспешил отвлечься. — Лешка, я бы тебе твое любимое пюре сделал с сосисками, но моих кулинарных способностей хватило только на оливье, — Миша глянул на хрустальный салатник, что наполнил их традиционным новогодним блюдом и, кажется, слегка переборщил с количеством майонеза, — Правда оливье тоже с сосисками, потому что колбасу я в магазине не нашел. Так что почти считается. Раненый палец был криво перебинтован и уже запачкан всем подряд. А еще без него было очень неудобно чистить мандарины. Миша развел на кухне настоящий бедлам, пока готовил, но в гостинной старался поддерживать чистоту: накрахмаленная белоснежная скатерть, что лежала в шкафу на почетном месте, хрусталь, фарфоровые тарелки, блестящие столовые приборы. Миша накрыл на пять человек: на каждого члена семьи и… на Андрея, что перманентно существовал в его сознании, но пока тоже весьма молчаливым как и отец. Близилась полночь. Миша ел салат с бутербродами с икрой и увлеченно рассказывал Леше об особенностях строения лошадиного стремени. Он даже по случаю нового года выгладил рубашку и застегнул ее на все пуговицы под самое горло, как в детстве. Тихо шел снег за окном, мигала разноцветными огнями ёлочная гирлянда, отражаясь в бокалах и тарелках. Настенные часы показывали без пяти двенадцать. Миша внезапно вспомнил традицию, как Муся с боем курантов писала желание на салфетке, жгла и выпивала вместе с шампанским. Он поразмыслил несколько секунд и вырвал из своего дневника небольшой клочок бумаги. В полночь с улицы раздался громкий и отчетливый механический колокол, как если бы где-то неподалеку была башня с часами. Миша вздрогнул. Пора. Он быстро нацарапал на бумажке: “Хочу, чтобы все вернулись”. Затем поразмыслил и добавил: “Пожалуйста”. Спешно поджег бумагу, бросил в бокал с кислым и кусачим шампанским, хотел было уже опрокинуть его в себя залпом, но взгляд споткнулся о пустое кресло напротив. Куранты били уже десятый раз. — С новым годом, пап. Миша отсалютовал пустому креслу и выпил весь бокал. На утро желание не сбылось. Не помогла ни горелая бумажка в шампанском, что прилипла к нёбу, ни стертые щеки Деда Мороза. Миша все так же был один.