Тонкая мембрана

— Здесь кто-нибудь есть? Миша осторожно вошел в магазин, озираясь по сторонам. Шел третий день этого нескончаемого безумия. Он до сих пор нигде, абсолютно нигде еще не встретил людей. Это было настолько странно, насколько и пугающе. Так не бывает. Такого просто не может быть. У него глюк, сильный приход или он просто умер и все вокруг – какое-то идиотское чистилище и скоро придет чел с хвостом и рогами и утащит его в Ад. Совершенно точно в Ад, или что там у них, потому что на рай Миша не заслужил. В магазине было тихо и пусто. Где-то посередине тревожно мигала лампочка под потолком, издавая противный электрический звук, но в остальном никаких признаков чего-то живого здесь не было. Как и в других местах. Миша хорошо помнил этот магазин с самого детства. Обычный советский гастроном возле дома на Ржевке, где можно было найти все, как говорится “от гандона до батона”. Сколько Миша помнил, здесь всегда работала продавщица тётя Люба, у которой можно было попросить что-то в долг под ответственность родителей, и она записывала тебя в тетрадочку, что хранилась под прилавком и грозно смотрела прищуренным глазом, говоря, что сдаст родителям, если деньги не занесешь. Тётя Люба носила помаду морковного цвета и ярко-голубые тени. Всегда снимала шапочку от униформы, когда выходила курить на улицу, и громко смеялась с шуток грузчика их гастронома. Миша глянул на прилавок, на котором лежала та самая шапочка от униформы и подвис на несколько минут. Что ж, блять, происходит? В магазине не обнаружилось совершенно никого. Миша грустной тенью походил между полок, тоскливо смотря на различные продукты, и взял какой-то свой обычный несуразный набор: пару банок пива, селёдку, городскую булку и киндер. Совсем не платить было неудобно, поэтому Миша пошарился по карманам, наскребая почти ровную сумму без десяти рублей. Деньги оставил на прилавке возле форменной шапочки продавщицы. Под кассой нашел тетрадь и сам вписал долг: “10 рублей. Горшенёв М.Ю.”. — Я потом занесу, тёть Люб. Миша не мог спать. Каждую ночь, как только родительская квартира погружалась во тьму, воображение тут же услужливо рисовало монстров, вырдалаков и зомби, которые бродят за стенами дома. Там, конечно же никого не было. Миша понимал, что это его фантазии, развитые большим количеством компьютерных игр и их с Андреем сказок, но, честное слово, он был бы рад даже гниющим и хрипящим зомби, вышибающим ему дверь, чем этой чертовой тишине, что чугунной наковальней давит на перепонки. Миша целыми ночами не мог сомкнуть глаз. Бродил по квартире, открывая и закрывая двери, проверяя холодильник – будто кто-то туда положил что-то новое, открывал кран, совал под него пальцы, и смотрел как быстро вода намочит ткань рукава. Даже понимая, что он совершенно один и никто не появится рядом, Мише все равно было не по себе в полной темноте, потому в квартире всегда горели настольные лампы и ночники. — Леш, мне страшно. Можно к тебе? Они делали так в детстве. Когда кому-то приснится плохой сон или отец применит особо суровое наказание. Сейчас же Миша ложился в постель к брату, закрывал глаза и представлял, что тот обнимает его со спины. Если сильно зажмуриться и под бок положить подушку, обнимая себя руками, то со временем начинает немного казаться, будто Леша и правда здесь. — Мусь, я так скучаю по твоим блинам, — Миша крутился на кухне по локоть в муке. Он уже успел засрать буквально все глубокие ёмкости, пока понял как разбить яйца так, чтобы в тарелку не падали скорлупки, и дважды обжегся горячим маслом на сковороде. — Нашел твою старую книгу с рецептами. Пытаюсь вот, ё-моё. Пока правда какая-то хрень получается. Больше комки, а не блины. Тесто выходило то слишком жидким, то наоборот чересчур густым. Миша хоть и делал все по рецепту, все равно что-то неуловимо упускал и ничего толком не получалось. — Тёте Любе вернул вчера на кассу десять рублей. Из тетрадки вычеркнул. Правда, Мусь, там никто деньги не забрал. Но я эт самое… все равно положил сколько надо за яйца и молоко. Миша почесал висок, заправляя растрепавшиеся волосы за ухо, пачкая лицо в муке. Книга была старой и потрепанной. Миша, сколько себя помнил, Муся всегда готовила по ней. Воскресные завтраки, праздничные обеды, семейные ужины — когда отец приходил уставшим с работы, у Татьяны Ивановны уже с пылу с жару на столе было и первое и второе. Еда и готовка – были теми вещами, через которые Муся выражала свою любовь и заботу к родным. Получил пятерку в школе? Муся приготовит любимые блинчики с сыром. Расстроен? Пирожки с капустой, чтобы поднять настроение. Мальчишки долго заигрываются музыкой в своей комнате? Мама принесет им любимые Лешины сосиски с пюре. — Все равно как-то неудобно, Мусь, понимаешь… Хоть и нет никого, просто так брать как-то… Миша перелистнул страницу и взгляд зацепился за небольшую сноску, написанную знакомой Мусиной рукой. “Мишута любит, когда блинчики тоненькие и внутрь нужно потереть сыр на мелкой тёрочке. Завернуть и немножко поджарить с двух сторон, чтобы сыр расплавился. Такие Мишутке нравятся больше всего.” Руки дрогнули. Миша почувствовал как к горлу подступает слёзный ком. Чеплашка с недотестом полетела в стену, с глухим звоном разбиваясь об нее. — Ебаные лабиринты, сука! В этот день Миша решительно хотел найти хоть кого-то. Не может быть такого, что нет совершенно никого, кроме него. Что это за мир такой, где столько достойных людей умерло, а остался только один бесполезный Миша Горшенев? Ну хоть в центре то должен кто-то быть, так? Шел четвертый час, когда Миша бродил по дворам и не мог найти из них выхода. Сраные лабиринты! Как же он их ненавидел. Постоянно путался. Сколько раз Андрей, или Балу, или Устюгов вызволяли его из этих каменных стен, в которых Миша блуждал и не понимал как вообще можно найти выход, где каждая стена, каждая дверь, каждый двор и парадная похожи друг на друга как братья-близнецы. Поворот, кирпичная кладка, коридор, двор, поворот направо, снова переход, кафельная стена, поворот налево, проход через арку, поворот направо, теперь прямо, черт, я тут уже был? Снова направо. Дома смотрели на Мишу сверху вниз своими пустыми глазницами-окнами, будто насмехаясь. “Бесполезный Миша, глупый Миша. Даже просто выход к дороге найти не может. Глупый, глупый, глупый”. На улице стремительно темнело. Ни одно окно не зажглось светом, ни единого человека он все еще не встретил. Ноги гудели, а голова от постоянного стресса и нервов болезненно сжималась в висках. Да похуй. Миша психанул и провел эту ночь на лавке в совершенно незнакомом ему дворе, так и не найдя выхода. Он свернулся калачиком на жестких перекладинах, поднимая ворот кожанки, и забылся тревожным сном, в котором он почему-то был голым в центре Дворцовой площади, а ряженные Екатерины и Петры Первые стояли по кругу в несколько рядов, показывали пальцем, и смеялись над ним. Утро встретило затянутым свинцовым небом и мелким дождем около пяти часов. Миха выругался. В карманах не обнаружилось ни сигарет, и ничего больше полезного. Еще два часа скитаний по закоулкам и подворотням совершенно внезапно вывели Мишу через какую-то мелкую калитку к Неве. Миша, не веря своим глазам, окинул взглядом широкую рябь воды с волнами и криками чаек, посмотрел влево и вправо на набережную, и глаза сами наполнились горячими слезами, которые Миша поспешил спрятать в вороте куртки.