***
Медленно открыв глаза, Юнги наткнулся на умиротворенное лицо Намджуна. Тот спал глубоким сном, не среагировав на движение рядом. Подложив под щеку ладонь, Юнги наблюдал, как спокойно, едва заметно поднимается грудь под его ладонью, как от его дыхания дрожат чужие ресницы. Не в силах заставить себя разбудить мужчину, осторожно выбрался из горячих объятий и, на ходу подтягиваясь, поспешил в ванную. Его внутренний будильник оповещал о том, что сейчас нет и пяти и можно не спешить: остальные еще нескоро проснутся. Однако через полчаса, отрешенно пялясь в полки открытого холодильника, Юнги услышал тихие шаги, а после почувствовал, как его обвивают крепкие руки. Горячий от сна Намджун прижался к его спине, сонно зевнул в макушку и, слегка наклонившись, поцеловал за ухом. — Ты чего так рано? — Юнги всё же достал завернутый в фольгу кимбап и хлопнул дверцей. Отстраняться Намджун не собирался, шлепая босыми ногами следом, не выпускал из рук, и Юнги не выдержал, засмеявшись, развернулся в его руках и улыбнулся ласково. — Ложись, еще поспи. — Я выспался, — хриплым после долгого сна голосом ответили ему и, притянув, обняли еще крепче, с упоением прижимаясь к макушке щекой. И к полному разочарованию Юнги, их неожиданно застали в этой позе. Тэхен ошарашенно ойкнул и выскочил из кухни, достаточно громко, чтобы привлечь внимание выходящего из ванной Чимина. «И чего, спрашивается, они так рано попросыпались?!» Намджун как ни в чем не бывало отстранился, поцеловал в лоб и, выпустив из рук, отправился мимо застывшей на пороге парочки умываться. Неловко от всей этой ситуации было лишь Юнги. Моментально оказавшись рядом, Чимин многозначительно поиграл бровями и был кратко послан зардевшимся от воспоминаний Юнги. Впрочем, он быстро взял себя в руки и сказал выбрать себе завтрак самостоятельно. — Домой ты сегодня не попадешь, — чуть позже сказал Чимин, жуя уже третий сэндвич, он отсутствующе пялился в окно. Все разом глянули в ту сторону и так же синхронно выдохнули — Чимин был прав, в такую бурю опасно выходить на улицу, а о том, чтобы сесть за руль, и речи не было. Чтобы разрядить гнетущую обстановку, Тэхен неожиданно для всех повернулся всем корпусом к сидящему рядом Намджуну и поинтересовался: — Вы встречаетесь? Юнги подавился сладкой булочкой, мужчина мигом подвинул ему стакан воды. Чимин несдержанно засмеялся, а Тэхен обиженно толкнул его в плечо, возмущаясь: — Ну а что?! — Мне кажется, — не мог успокоиться Чимин, — они сами не знают. — Ну ладно, — Тэхен смутился, — тогда следующий вопрос! — Какой? — Намджун мягко поглаживал смаргивающего слезы Юнги по спине и убирать руку не спешил. — Почему вы приходите в центр? Вопрос действительно был интересным. Все его посетители хоть раз задумывались о присутствии этого мужчины на встречах, но интересоваться не спешили. Тэхен был искренен в своем желании узнать причину появления Намджуна, который, почувствовав на себе три пары заинтересованных глаз, все же ответил: — Мой племянник подвергся насилию. — Который учится в университете Чимина? — Учился, — подтвердил мужчина, — сейчас он за границей. Я очень переживал и искал хоть что-то, что помогло бы ему. — Но, — Тэхен слегка нахмурился, — уже два месяца прошло. — Он решил не возвращаться. — Тогда что вы все-таки делаете в центре? Поняв, что разговор уходит в слишком интимную и личную тему, Чимин громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание, и предложил — раз такое дело и домой никто не собирался — поиграть в настольные игры. Снеков было много, напитков тоже, и можно было поиграть даже на желание. День прошел стремительно. Они много смеялись, спорили и успели подраться подушками, когда Намджун с бесстрастным лицом выиграл в «Монополию», сгребши к ногам все деньги, и столь же бесстрастно три раза подряд завалил башенку «Дженги». Проигрывая все игры на ловкость, он беспристрастно заявлял, что его призвание — работать мозгом, а не руками. Чимин на это пошло пошутил, смутив Тэхена. Они обедали, бурно обсуждая политику, — Юнги молча ел бибимбап, не включаясь в глупый и неинтересный, по его мнению, разговор. Намджун украдкой крал короткие поцелуи, когда друзья отвлекались или ненадолго сбегали от их общества, а ночью крепко прижимал к себе, не позволяя отстраниться, согревал и дарил яркое чувство нужности. А на утро, когда Юнги все еще спал, он пропал. Видя пребывающего в полной потерянности друга, Чимин мог только обнимать, шептать, что всё будет хорошо, но Намджун не отвечал на звонки, а все отосланные сообщения остались непрочитанными. Под ребрами царапало отчаянным чувством тревоги. Не зная, где он, что с ним, Юнги ощущал, как тонет в страхе и впервые не за себя. Переживает за него, вот так неожиданно не дающего о себе знать вторые сутки. Понимая, что это глупо, зная, что вышки еще не успели починить, ведь шторм только закончился, Юнги вздрагивал от охватившего тело холода, жался к Чимину, но ничего не получалось: ни согреться, ни успокоиться, ни уснуть. Задремав лишь на пару часов, привычно проснулся в пять, словно в тумане, собрался, забыв надеть что-то потеплее, чем флисовая рубашка. На улице было зябко и темно. Машинально поздоровавшись с водителем, Юнги доехал до нужной остановки, вышел из автобуса и, подождав, пока тот отъедет, побрел к морю. Хоть небо было все еще уныло-серым, начинало светлеть. С каждым шагом Юнги все отчетливее видел нечеткую из-за утреннего тумана фигуру, замеревшую в начале пирса, он замедлялся, пока не остановился вовсе в паре метров от Намджуна. Тот сделал шаг навстречу, но, чувствуя сдавившую грудь обиду, Юнги резко развернулся, ступая на мокрый песок. Он быстро ступал по берегу, отдаляясь от пирса, шум волн доносился до него, пробиваясь через образовавшийся в голове вакуум, как и собственное имя, встревоженно выкрикнутое Намджуном в третий раз. Догнав Юнги, он, не смея хватать парня за руку, перегнал и перегородил путь. Глядел взволнованно, выискивая на чужом лице эмоции. Юнги не злился, но стеклянные глаза сквозили горькой обидой. — Ты пропал, — выдавил Юнги. Понимал, насколько глупо обижаться, ведь Намджун не виноват, что связь не работает, но не мог успокоиться. Он хотел услышать: почему Намджун не смог ни разу заехать и сказать, что всё хорошо? — Я так переживал… — Прости, я не мог приехать, — оправдался Намджун, а после возбужденно продолжил: — Я уезжаю в Японию, и… — Что? — Треснуто, перебил его Юнги, не дав закончить предложение. Наблюдая, как затапливает радужку враз потемневших глаз отчаяние, Намджун тоже перебил.: — Я понимаю что не… — Да что ты понимаешь! — ему не дали договорить, не дали сказать то, что так хотел. Голос Юнги сорвался на крик, по его щекам текли злые слезы, но злился он на себя. Он не понимал… Не понимал, почему злиться, почему ему так больно, почему этот мужчина так поступает! Сердце в панике билось, казалось, что еще немного, и оно просто разорвется и разлетится кровавыми ошметками. Судорожно всхлипнув, Юнги прижал к груди руку, он не хотел плакать, не хотел показывать свою слабость и так открыл свою душу сильнее, чем нужно. Его зрачки лихорадочно дрожали, он зажмурил глаза и сделал шаг назад, но убежать не дали, притянули к груди, прижали, словно боясь потерять, словно Юнги не разбитый, опустошенный сосуд, а самая дорогая на свете вещь. Намджун приложил силы, не дав вырваться из объятий, не выпустив бьющегося птицей в клетке парня. Они простояли так несколько минут, прежде чем плечи Юнги задрожали сильней, а из груди вырвался болезненный скулеж. Как же ему было больно… Разбиваться больно, но собирать себя, склеивать кусочки в надежде, что клей не размокнет под дождем, резаться об осколки собственной души — это приносит еще больше боли, и Юнги столкнулся с ней, не в силах залепить пластырем порезы и попытаться снова. У него не было больше сил. А незнакомец, встреча с которым произошла столь неожиданно, тот, для кого покупка дома — это импульсивная покупка, не побоявшись пораниться, склеивал Юнги своей заботой и всепоглощающей нежностью. И теперь он говорил, что уезжает. Он действительно вот так бросит его? И это пугало… Юнги боялся себя, Намджуна, того, что чувствовал к нему; боялся, что всё в нем меняется и того, что почти исцелился, совершенно этого не заметив; боялся снова остаться у руин разрушенной до основания души. Юнги было страшно от того, что обнимающий его Намджун, приложивший грубую силу ради того, чтобы не дать ему уйти и захлебнуться в собственной боли, больше не пугает. Его путающиеся в волосах пальцы и скользящая по спине в попытках успокоить ладонь больше не приносит боли и страха. — Ш-ш-ш, — Намджун укачивал его в своих руках, сжимая до боли в ребрах. — Ты не дал мне договориться, боже, маленький, — он шептал, прижимаясь щекой к покрывшемуся испариной виску Юнги. — Я хотел, чтобы ты поехал со мной! Юнги вздрогнул, сжался, замерев, разом становясь меньше. Прислушивался к тихому шепоту, не дышал, боясь, что услышал неправильно, что собственный слух подводит, искажая истину. Но Намджун уверенно продолжал: — Если ты не хочешь, мы останемся тут, слышишь? Мне придется ненадолго уехать, но я не оставлю тебя, Юнги! Я приму любое твое решение, но не смей думать, что я брошу тебя… Я не смогу, даже если ты будешь меня умолять! И Юнги разрыдался сильнее, горько всхлипывая, пачкая дорогое пальто Намджуна слезами и соплями. Он вжался лицом в его грудь и не понимал, почему не может остановиться, ответить притихшему мужчине, как сильно хочет быть рядом! — Ну что ты? — Намджун обхватил ладонями его лицо, отстранил, с тревогой заглядывая в глаза, — я не стою твоих слез… Но Юнги лишь безудержно рыдал, не в силах сказать и слова. — Не плачь, маленький, — мужчина сцеловывал с его лица соленые слезы и шептал, что всё будет хорошо. — Ты не хочешь со мной, я хотел показать тебе свой новый дом в Японии, там много цветов, и твои вазы прекрасно будут смотреться в нем. — Хочу, — наконец-то смог ответить Юнги, он успокаивался, всхлипывал все реже, судорожно втягивал холодный воздух через рот и мелко закивал. — Ну вот, — Намджун снова обнял, крепко прижимая к груди, пока тот полностью не успокоился и окончательно не затих. Он отстранился и неловко отвел красные глаза, вглядываясь в темное море. — Теперь мне стыдно… Намджун тихо засмеялся и предложил пройтись к волнорезам, к тому месту, где понял, что влюбился. Сидеть на мокром песке желания не было, и Юнги согласился — все равно рассвета они сегодня не увидят. — Прости… — наблюдая, как проваливается под конверсами песок, тихо попросил прощения Юнги. — Не надо. Это мне стоило быстрее говорить. Я должен был предупредить тебя, прежде чем уехать, но так хотел побыстрее закрыть все вопросы, что безрассудно забыл. Я ездил в Сеул. — Побыстрее? — Юнги остановился, поворачиваясь лицом к Намджуну. — Да, — тот кивнул, — все готово. — К чему? — Мы можем ехать хоть сегодня, благо шторм закончился. — Но как же… — растерялся парень, но его быстро успокоили. — Мы поедем только тогда, когда ты будешь готов, когда сам захочешь, а не захочешь — мне есть кого отправить вместо себя. — Знаешь, — Юнги тихо выдохнул и улыбнулся, беря руки Намджуна в свои. Он только сейчас заметил, что его руки чуть больше, но пальцы не такие длинные и узловатые. Заметив эту особенность, улыбнулся, продолжая: — Мне настолько было больно… После встречи с тобой мне стало спокойней дышать, с тобой моя душа больше не болит. — Он поднял взгляд, натыкаясь на внимательные глаза Намджуна. — Я показал тебе всю свою слабость, боль и страхи, и много слез, а в ответ ты показал мне, что такое любовь. Нежная, полная заботы и пахнущая цветами. И даже если кто-то скажет мне, что это вовсе не любовь, я ему не поверю, мне это неважно. Я не жалею и никогда не пожалею ни о чем, слышишь? Когда ты привез мне гибискус, мне, который шарахался от тебя, как от огня, и, не прося ничего взамен, уехал, не прося благодарности, я чувствовал себя закрытым наглухо бутоном, который никогда не расцветет и не увидит солнца, но ты дал мне зацвести, Намджун! Мне не о чем сожалеть, думать, что, возможно, мне стоило поступить иначе. Помню утром, в тот день, когда, как ты сказал, ты понял, что пропал… Ты спросил, считаю ли я себя приятной компанией и сейчас… Да, Намджун, ты заставил меня поверить, что это так, что я не ничтожество недостойное жизни, что я тоже человек, такой же, как и другие! Я лежал сегодня и всю ночь думал о том, как перехотеть мне остаться с тобой и быть дальше несчастным, хотел отпустить, чтобы ты нашел кого-то получше, но… Юнги запнулся, чувствуя, как дрожат губы, как глаза наполняются слезами и лицо Намджуна предательски расплывается, но, взяв себя в руки, он снова заговорил: — Но я не хочу! Не хочу отдавать тебя другим, не хочу утонуть в болоте собственного отчаяния, из которого ты вытащил меня с такими усилиями! Я так сильно хочу быть с тобой, попробовать любить, как любишь меня ты. Юнги сквозь слезы засмеялся, вспоминая, как Намджун, думая, что тот парень спит, шептал в его волосы слова любви. — Я хочу любить того, кто в конце концов помог мне переступить свое отвратительное прошлое, не приносящее, кроме боли, ни толики других чувств! — Люби! — не выдержал мужчина. Шагнул, сокращая остатки расстояния между ними, и обхватил руками замерзшее лицо. И прежде чем накрыть губы Юнги отчаянным поцелуем, тихо прошептал, опаляя горячим дыханием: — А я буду любить тебя, Юнги!Ночь только-только стала уступать свое место жаркому, душному августовскому дню. Серое небо окутало мягкое нежно-розовое свечение первых солнечных лучей, пробивающих себе дорогу сквозь серые сырые тучи. Море на горизонте засверкало золотом, предвещая восход и начало новой, полной счастливых моментов истории двух встретившихся на пустынном песчаном берегу сердец.