Излечи мои раны.

Ужин был окончен, посуда вымыта. Вова заметно расслабился, кажется, осознав, что теперь его жизни ни что не угрожает. Улыбался много, обнимал, целовал. Никита не мог поверить в свою удачу. Лишь дотрагиваясь то там, то тут, понимал, что это всё реально. Решившись, он подошёл к сидящему на диване Вове, и вложив в голос всю свою уверенность, произнёс: — Нам надо поговорить. Есть что-то, что ты должен знать обо мне. О нас. Вова вскинул голову, напрягаясь всем телом. — Спокойные вечера без потрясений — это не наш формат, да? , — с нотками тревоги отреагировал Суворов. — Видимо, не наш. Но лучше я скажу сейчас, пока всё не зашло слишком далеко. На Вову накатили первые признаки панической атаки. Он ждал и одновременно боялся слушать. Никита сел рядом, отодвинулся к другому краю, чтобы смотреть в глаза, и начал свой рассказ с самого начала. Поведал о детстве, о юности, об отце. Постепенно подводя к главному. О самоубийстве, о кошмарах, причине, по которой выбрал такую работу, и, наконец, о роли во всём этом Суворова старшего. О своих чувствах, переживаниях, злости, о дурацкой идее о похищении, о случившейся влюблённости и трагической случайности недельной давности, которая и свела их вместе в одной квартире. Лицо Вовы бледнело на глазах, кровь будто покинула всё его тело. Руки мелко дрожали, глаза опасно заблестели влагой. Он не перебивал, не комментировал. Просто слушал и молчал. Молчание было слишком долгим. Никита не выдержал. Он сам был готов сжаться до размеров песчинки, только бы уйти от этого взгляда. — Ненавидишь меня? Я понимаю, Вов, правда… — Ненавижу!!! , — проорал Суворов, будто пытаясь через крик вернуть над собой контроль. Никита дёрнулся как от пощёчины. — Ненавижу!!! Я ненавижу своего отца!!! , — прорычал Вова, роняя лицо в свои ладони. Никита молниеносно сел рядом, обнял так крепко, как позволяла рана. Вова, ощутив на себе руки, дал волю слезам. Скупым, злым, которые невозможно было оставить в себе. Осуждать за такой способ проявления эмоций было некому. Никита и сам помнил, сколько раз растирал по щекам солёную влагу, жалея себя и ища виноватых. — Я всегда знал, что мой отец эгоист и сволочь! Вот посмотри, к чему это привело? Через что я прошёл? А ты? Зачем ты вообще полез? Мне бы врезать тебе хорошенько, да вот только получается, что в этом театре абсурда ты выступил в роли антагониста! Хоть и руководствовался такими же уëбскими мотивами! — Да не было у меня мотива! Точнее был, но потом всё изменилось! Я передумал, говорил же! Просто не мог перестать тебя видеть, не хотел, и всё тут! Хоть в этом меня не обвиняй, ладно? Хочешь ударить — бей! Но не смей думать, что я к тебе ничего не чувствую! Клянусь Богом, если бы ты меня послал, я бы не настаивал. Просто отпустил, без всяких «но». И повторил бы тысячу раз то, что сделал, не сомневался бы ни секунды. Просто так! Просто потому, что лю… Вова не дал закончить, забирая последний слог своими губами. Будто по щелчку крутилки замолчало радио в старой пятиэтажке. Слова не нужны. Достаточно, даже слишком много, гораздо больше, чем хотелось бы. Но в словах и близко не было той силы, которую давали жаркие поцелуи, беспорядочные касания горячей кожи, электрические импульсы, из одного тела в другое, и так по кругу, глаза напротив, в которых разгорался дьявольский огонь, стук чужого сердца, которое ощущалось как собственное, реакция тел, которая, в отличии от любых слов, не могла соврать. Здесь и сейчас на любой, даже не заданный вопрос был ответ, и этот ответ был прост как мир: — Я тоже тебя люблю! От облегчения и эндорфинового взрыва Никита впился в Вовины губы, будто хотел его сожрать без остатка. Тугая пружина, поселившаяся в утробе, начала раскручиваться, освобождая душу. Уходило всё: злость, жажда мести, страх, отчаяние, боль. Вова излечил за несколько дней все его раны, даруя покой и чистое счастье. И Никита искренне надеялся, что сделал для Суворова хоть часть того же самого. Столько поцелуев, сколько прошло через Никиту за эти дни, он не получал за всю свою жизнь. А хотелось только ещё больше. Всего этого Вову хотелось, сейчас и здесь. Никита увеличил градус ласк, бесстыдно запуская руки под резинку штанов, сжимая, разводя в стороны, слегка царапая. В поцелуй застонали. Значит, всё правильно. Немного оторвавшись, Вова прошептал: — Если опять руку прорвëт, я тебе её отрежу к хуям! — Понял! , — улыбнулся Никита, снова целуя мягкие губы. Вытащив здоровую руку из Вовиных штанов, он оторвался от поцелуя и томно попросил: — Возьми в рот… И коснулся губ Суворова пальцами. Вова мгновенно понял, пропустил внутрь, мокро вылизывая, позволяя ласкать себя до самого горла. Никита зашипел от наслаждения, когда влажный кончик языка прошёлся по чувствительным подушечкам. Вова выпустил пальцы изо рта, встал, снимая с себя всю одежду, а затем помог раздеться раненому. Вернулся обратно, опаляя бёдра Никиты горячей кожей, упираясь членом ему в твёрдые кубики пресса, оставляя блестящий влажный след. Обнимая за шею, лаская будто гончар, придающий форму будущей изысканной вазе. Никита осторожно приложил мокрые от слюны пальцы к узкому отверстию, нежно погладил, слегка надавил. — Всё в порядке, давай! Я хочу, чтобы ты забрал все мои воспоминания, заменил их собой… Всё, это был апогей их длинного диалога. Пальцы продолжили ласкать, постепенно усиливая давление, проникая медленно, осторожно растягивая, в поисках заветной точки. По тому, как Вова застонал, кусая Никиту за шею, он понял, что попал. — Подрочи нам… Вова похабно облизал ладонь, глядя прямо в глаза напротив, затем взял оба члена, и сразу нашёл идеальный ритм для двоих. Это было хорошо, безумно хорошо, но всё равно мало. Никита осторожно опустился на диван, подтягивая Вову к своему члену. Суворов будто читал мысли, что по-другому не выйдет, рука же. Взял в ладонь крепкий член, приставил к своему входу, и опустился, плавно, но сразу до конца. Пальцы на ногах поджались мгновенно. Никита простонал какую-то бредятину, забыв родной язык. Такой тугой, горячий… А когда Вова задвигался, в поисках нужного угла, Никиту подбросило. Двигался Суворов так грациозно, с этой влажной чёлкой на прикрытых глазах, с приоткрытыми зацелованными губами, острой линией подбородка, хрупкими косточками ключиц, тонкой талией, идеальным членом, гладкий абсолютно везде… А если поднимал взгляд своих нереальных глаз, Никита начинал сомневаться в своём рассудке. Больше невозможно было оттягивать финал. Только не с ним, будто сошедшим со страниц журнала Vogue. Никита взял рукой член Вовы, начал дрочить, умело, правильно, доводя оргазма за несколько движений, после чего перехватил его за бёдра, вжался, ловя каждое сокращение тугого колечка вокруг своего члена, и кончил, заполняя собой. Почти как и просили. Вова тут же рухнул сверху, сначала изучая взглядом повязку, и, удовлетворённо хмыкнув, поцеловал Никиту в грудь. Волна мурашек тут же пробила тело, истома затопила собой всё. Суворов вдруг поднялся. — Мне нужно позвонить! Никита не понял, какая тут срочность. — Алло, мам? Я приеду утром. Никита похолодел. — Да, завтра утром. Да всё со мной отлично! Я приеду за вещами, я съезжаю от вас. И передай отцу, что буду переводиться на другую специальность, не нравится мне вся эта коммерческая нудня. И то, чем он занимается тоже! Не кричи, ладно? Я всё решил. До завтра, мам. Суворов опустил смартфон, повернулся к Никите, обнаруживая его с совершено идиотской улыбкой человека, который выйграл в лотерею миллиард.