***
Смеха много, очень, особенно после того, как они наблюдают за Майклом, согласившимся пробежать по улице и постучать в дверь каждого нечётного дома. Босиком. Они высыпаются на лужайку перед домом и в сумерках уходящего дня наблюдают, как Майкл, громко ругаясь, выполняет своё задание. Ну, по крайней мере, он сам согласился на это: бутылка вина всё ещё была почти целой. Вечер проходит в подобном темпе, и вот уже гипс Калума оказывается разрисован неприличными словами наперебой с сердечками и заезженными любовными фразами, а Джуён корчит из себя мертвеца, после того, как Калум загадал ему поднять на руки Эштона и несколько раз с ним присесть. Удивительно было, что Джуён вообще смог выполнить первую часть задания, а то, что на первом же приседании они оба с Эштоном повалились на пол — мелочи. Сам Эштон не только остался с ушибленным боком, после падения, но и неумелым маникюром: Люк где-то нашёл старый лак для ногтей, принадлежащий матери, отвратительно красного цвета, и решил, что это лучшее, после того, как Эштон заставил съесть его десять оливок. За свою жестокость надо расплачиваться. — Он хоть смоется? — безнадёжно бормочет Эштон, осторожно проверяя касанием, засох ли уже лак. — Не знаю, — Люк пожимает плечами. — Мама вроде бы стирала специальным средством, но я не знаю где оно. — Да пошёл ты, — в него беззлобно запускают подушку, а потом все снова полупьяно по-дурацки смеются: слишком много действий они предпочли заменить бутылкой кисло-дешёвого. Когда все затихают, пластиковую бутылку крутит Майкл. Это уже пятый или шестой круг, а время переваливает за полночь; во всём доме свет включен только в этой комнате, а окна других домов на улице постепенно гаснут, съедаемые тьмой. Люк обмахивается: ему немного жарко, возможно, из-за выпитого. Или из-за смеха. Или просто ночь выдастся душная. А потом горлышко указывает на него. Майкл выглядит слишком торжествующим. — Я могу сразу отказаться? — Люк, посмеиваясь, сразу пытается спасти свою шкуру. Майкл, конечно, не будет загадывать что-то жёсткое, но постарается отыграться всё равно. — Нет-нет-нет, два раза подряд отказываться от действия нельзя, тем более... — язык Майкла немного заплетается. Он подхватывает вторую бутылку вина, заглядывая в горлышко: — Мне кажется тут почти ничего не осталось. Две бутылки за пару часов. Да они пьяны. Майклу с его низкой переносимостью алкоголя так точно пора на боковую. — Ну давай, загадывай, — Люк усаживается поудобнее, готовясь. — Подожди, сейчас придумаю, — смешно сводит брови к переносице, усиленно размышляя. Наконец загорается идеей: — Станцуй с кем-нибудь вальс, а я вас сниму на камеру. Буду потом шантажировать тебя, если выбесишь. Сейчас даже музыку поставлю... Люк вздыхает. Не так уж и страшно, как он предполагал. Оглядывается: Калума с гипсом, наверное, трогать не стоит, а Эштон до сих пор дуется на него из-за красного лака на ногтях, поэтому точно будет стараться отдавить Люку все ноги во время танца. Остаётся Джуён. Он расталкивает его из полусонного состояния и утягивает за руку за собой подняться. Джуён неловко улыбается, посмеиваясь, пока они пытаются встать в нужную позицию, а Майкл на фоне переключает одну за одной тягучие бальные мелодии на телефоне. Калум с дивана пытается им подсказать: — Тот, кто за девушку, руку должен положить на плечо. А если за парня — на талию партнёра. — А если у нас равноправие в отношениях без всяких гендерных ролей? — шутит Люк, почему-то ощущая запекающееся жаром на щеках смущение. Или это всё вино? Калум фыркает: — Ну кто-то же должен вести. А кто-то — быть ведомым. — Я тогда это... — Люк вдруг запинается, слова не идут, потому он просто умещает ладонь на чужом боку чуть ниже рёбер, едва-едва касаясь. — Ладно? — Без разницы, — Джуён пожимает плечами и отводит взгляд. Щёки его горят стеснительно-красным, на дне глаз пляшет отблеск выпитого вина, постоянная улыбка. На губах немного скатался слой старой бордовой помады — Люк надеется, что мама ей не пользуется. Уже и не помнится, чьё это было задание — накрасить Джуёна, на лице которого теперь с чьей-то лёгкой неумелой руки осел аляповатый макияж. Подкрашенные брови, замазанные прыщи и высыпания на лице отдающим серостью консилером, блеск на губах, наполовину слизанный. Пятнами растушёванные голубые тени, которых почти не было видно на коже, и прокрашенные жирно ресницы, что вызвало больше всего криков: Джуён опасался, что останется без глаз, и пытался защищаться. Неудачно, к сожалению. Люк даже нашёл плойку, и Эштон завивал Джуёну забавные кудряшки целый круг, пока они продолжали загадывать глупые задания и неприлично громко смеяться. Причёска получилась очень даже неплохой, Джуёну шла завивка, но он всё равно фыркал на все комплименты. И именно с таким Джуёном Люку сейчас придётся иметь дело, когда Майкл наконец-то останавливается на чём-то одном и перестаёт бесконечно проматывать песни. — Серьёзно? — Калум скептически смотрит на Майкла. — Эта песня? Да она вот уже несколько месяцев на каждом углу играет, меня скоро тошнить начнёт. «Perfect» Эда Ширана — клишерованно, романтично, зато идеально для выпускных балов. Люк вздыхает, сжимая в одной руке горячую ладонь, и чувствуя как пальцы его начинают потеть. Встать-то они в нужную позу встали, а вот как танцевать — ещё одна загадка. Ведёт в итоге Джуён, говоря, что в школе год назад ещё в Корее его приобщили к школьному мероприятию, где надо было танцевать вальс. Получается неловко: Люк в основном просто следует и постоянно пялится вниз, чтобы вовремя переставлять ноги и не наступить Джуёну на пальцы. Джуёна, однако, хватает только на тридцать секунд напряжённого выражения лица и попыток двигаться в такт, а потом алкоголь в крови всё-таки путает ноги, пробивает на тупой абсолютно смех, и вот они уже больше дурачатся, чем пытаются танцевать, пока Эд Ширан всё продолжает своим нежным голосом напевать что-то про любовь и бесконечное восхищение, а в глазах Джуён веселинки — искренние, немного смазанные алкоголем, но что-то делающие с Люком. Когда Джуён запинается и в очередной путается в ногах, больше цепляясь крепкой хваткой в его плечо и руку, Люк подталкивает его к почти опустевшему дивану сесть и сам плюхается рядом. Калум теснится к краю, посмеиваясь над ними. Жарко. Люк до сих ощущает жар от чужих пальцев, их касания на своей коже. Помнит ощущение футболки и острого, выпирающего рёбрами бока Джуёна под ладонью. И как от них обоих пахло дешёвым вином, а от Джуёна ещё — газировкой и цветным, засыпанным сахаром мармеладом, и кажется, если бы они поцеловались, как и полагалось под конец песни, чужие губы были бы липкие не только из-за помады. Но это всё ерунда и лишние мысли: Люк приходит к выводу, что надо меньше пить. Майкл жалуется: — Вы так быстро, я даже не успел снять, — и ставит на паузу песню. Люк пытается пнуть его, но не достаёт ногой: — Так мы время и не обговаривали. — И никакой романтики! — Много хочешь! На этом они заканчивают свою игру, и Калум предлагает посмотреть хоррор. Очередная часть «Пилы»? Пойдёт, чтобы пощекотать нервы. На этот раз они все вместе устраиваются с подушками и одеялами на полу, включая фильм и вздрагивая на мерзких и неожиданных моментах. Джуёну рядом неспокойно: он постоянно ёрзает, прячется за подушку и утыкается в неё лицом, ссылаясь на то, что очень хочет спать. Люк совершенно отважно не смеётся над ним, потому что его самого на некоторым моментах одолевают приступы тошноты и сожаления о том, что они недавно очень плотно поели. В конце фильма Джуён и вовсе сбегает с полотенцем — говорит, что в душ, иначе сейчас вырубится грязным на полу. И пропадает там на двадцать минут точно. К тому моменту, как Джуён возвращается, фильм уже давно закончился и все спят, кроме Люка. Люк же осторожно лавируя между тел друзей, пытается хотя бы немного прибраться: куча пустых пачек и фантиков хрустят под ногами почти на каждый шаг, что уж говорить о кухонном островке и куче немытой посуды в раковине? Родители приедут уже завтра вечером, и явно не будут рады такому «порядку». — Давай помогу, — раздаётся голос, и Люк вздрагивает, выныривая из мыслей и поднимая голову: Джуён только что из душа, отжимая полотенцем влажные волосы. Уже в пижаме, которая не то чтобы сильно отличается от его повседневной одежды. Выглядит он однако гораздо свежее: частично протрезвел. — Спасибо, — Люк кивает, и они вместе собирают весь мусор с пола, перемещаясь на кухню и погасив свет в гостиной: пускай остальные уже спят, будить жалко. На кухне Джуён помогает перемыть ему посуду, пока Люк собирает все кусочки пиццы в одну коробку и ставит её в холодильник, а потом оттирает столешницу от всех липких пятен пролитой газировки. К концу их небольшой уборки дом выглядит лучше, время подбирается к трём ночи, а Люк начинает сонно потирать лицо. Они выбираются на веранду, выходящую на задний дворик, чтобы немного освежиться, и падают на широкие ступеньки. Между ними воцаряется уютная тишина, когда Люк задирает голову и ловит на иссиня-чёрном глубоком полотне лампочки звёзд. Джуён вдруг негромко смеётся и говорит: — У тебя даже тут гитара, — и тянется куда-то в сторону, подхватывая гитару, декой облокоченную на перила. — Это не моя, а брата: я бы свою никогда так не оставил на улице, — Люк фыркает, наблюдая за тем, как Джуён устраивает гитару у себя на коленях, осторожно примеряется к струнам, подкручивая колки. — Хочешь научу? — Я умею, — Джуён сверкает весёлым прищуром и берёт пару аккордов. — На гитаре я научился играть ещё раньше чем на басу. На барабанах, кстати, ещё немного могу и что-нибудь детское на пианино. — Да ты человек-оркестр, — Люк искренне удивляется. Он почему-то был уверен, что основной талант Джуён направлен только на бас, но похоже тот мог играть на чём угодно. — Есть такое, — Джуён тянет улыбку одним уголком губы, сосредотачиваясь на аккордах: звук глухой, ритмичный и отдаёт чем-то старым. Через секунду Люк узнает — «Hit the Road Jack». А потом слышит чужое голос: специально заниженный и чуть с хрипцой для песни — забавно, но вместе с аккордами звучит органично. Люк отстукивает такт ногой, улыбаясь и подхватывает уже на следующей строчке: их голоса сливаются вместе приятной синергией, дополняя друг друга. На втором куплете они вместе замолкают, и Джуён заканчивает аккорды, прежде чем смешливо признаться: — Я дальше текст не помню. — Я тоже, — Люк выдыхает и зачёсывает волосы назад. Он воодушевлён отчего-то очень сильно, и радость бурлит, кипит в нём чем-то разрывающим на части. Хочется кричать. — Почему-то ты не говорил, что умеешь петь. — Я был не уверен в своём произношении. Сейчас гораздо лучше, я хотя бы могу свободно говорить. Вспомни как было пару месяцев назад, — и, о, Люк прекрасно помнит, как было несколько месяцев назад: отрывистые фразы, вкус клубничного Орбита на зубах, скучная математика и всхлипы в туалете. Сейчас Джуён раскрылся и они не вспоминают о том, что было раньше, но от него до сих пор продолжает пахнуть чем-то ягодным. Люк даже где-то в глубине души хочет... — Спой ещё что-нибудь. — Ладно, — Джуён задумывается, а затем берёт аккорды «Creep»: и почему Люк ожидал от него чего-то такого? Голос Джуёна льётся ровно, чувственно, сильно, но не во всю громкость: он поёт осторожно, чтобы не разбудить спящих в гостиной. Зажимает струны, иногда сбивается, но Люк, знает, что это очень сложно — играть и петь одновременно, поэтому пропускает такие моменты мимо себя. Джуён на самом деле удивительный: разве мог Люк всего пару месяцев назад подумать, что в его жизнь войдёт новый человек? Не то, чтобы это произошло так легко, но где они сейчас? Сидят рядом на старой деревянной веранде, касаясь едва-едва коленками, а потом Люк просит исполнить что-нибудь на корейском, и Джуён поёт ему старые романтические баллады — грустные, трогающие сердца, хватающие за душу, и Люк ни слова в них не понимает, но чужой язык складывается в нечто красивое, и кажется, что звёзды светят только для них одних, когда темнота пощипывает голые участки кожи. Люк вдруг думает: почему исполнение Джуёна такое эмоциональное, такое чувственное? Почему кажется, что Джуён поёт о чём-то очень личном, вот только непонятно о чём именно? Люк прислоняется головой к перилам, осторожно наблюдая за Джуёном, когда тот заканчивает и наконец откладывает гитару, прочищая горло. — Ты очень красиво поёшь, — с замиранием сердца. Джуён отвечает немного смущённой от похвалы улыбкой и касается кончиков волос, проверяя, полностью ли они подсохли. На улице становится прохладно. Люк поднимается и спускается со ступенек прямиком на уже немного отросший газон, ноги — босые, касаются голой кожей прохладной травы и скопившейся росы. Люк оборачивается и зовёт: — Иди сюда. И Джуён не задумываясь тоже босой вшагивает в траву, зарываясь пальцами ног в её щекотливые касания. Ойкает, морща нос: — Мокро. И подходит ближе, замирая рядом. Люк не сдерживает смеха. — Зачем ты меня позвал? — Джуён тычет его в рёбра, чтоб не смеялся, и Люку приходится сознаться: — Я не подумал и... Не хотелось одному с мокрыми ногами ходить. — Да пошёл ты, — Джуён ругается, и Люк хохочет ещё громче, когда его валят на траву. Они завязывают шутливую драку, кувыркаются по газону и футболки их мокнут от росы, кожа покрывается влажными капельками, так что Джуён может смело идти принимать второй душ за сегодня. Люк в весе превосходит Джуёна, но справляется с ним всё равно кое-как, опрокинув с усталым вздохом того наконец на спину. От усталости и усердия выступает пот на висках. Джуён недовольно морщится, отфыркивается, когда из-за резкой смены положения его же волосы начинают загораживать ему обзор и лезть в рот. Больше он однако не брыкается, лёгким жестом откинув растрепавшиеся пряди со лба и вперив взгляд в Люка. Дыхание рваными урывками, чужие черты лица из-за полумрака углубились, скрадывая все тонкости, но Люку кажется, что он узнаёт Джуёна даже с завязанными глазами. Узнает, укажет правильно, даже если к нему приведут и выстроят в цепочку ещё каких-то до боли похожих людей. Он опознает по смеху, по частому морганию в напряжённые моменты, по обкусанным губам. И сейчас Джуён смотрит на него своими тёмно-карими глазами, свет далёкого уличного фонаря и звёзд отбрасывает на него невнятные блики. За чужим взглядом как будто пустота —ничего не понятно. Джуён сглатывает и кадык его дёргается. Они редко соприкасаются: в их мальчишеской жизни не много места ощутимой, задерживающейся теплом на коже тактильности. Однако Люк мог бы опознать Джуёна даже по этим голодно-жадным обрывкам физического контакта. А ещё прямо сейчас Люк мог бы... Мог бы... Его передёргивает, и Люк слезает с Джуёна откатившись рядом на спину. Он чувствует какое-то мучительное напряжение, ржавым механизмом не дающее сейчас ни одному из них сказать ни слова. Будто все суставы не смазаны, застарели, поэтому не шевельнуться, не вздохнуть лишний раз не получается. Люк ощущает, как футболка на спине окончательно мокнет, прилипает к голой коже влажной прохладой. Он открывает глаза и сталкивается с огромным распростёршимся небом над ними. Оно — бескрайний океан, продолжающийся бесконечно во все стороны. Насыщенный, бездонный и где-то в нём на разной глубине захороненным сокровищем игриво поблескивают звёзды: какие-то ярче, какие-то — тусклее. — Ты умеешь определять созвездия? — вдруг спрашивает рядом Джуён, и Люк качает головой. — Я тоже. Не понимаю, как люди их находят, и кто вообще придумал это. Тупо. Но зато смотри, — Джуён подползает к нему ближе и их плечи соприкасаются утешительным теплом на этой холодной траве. Тычет пальцем куда-то в небо: — Видишь вон ту звезду, самую яркую? Это Сириус. Немного правее и выше три в ряд наискосок — пояс Ориона. И Люк внимательно вслушиваясь в объяснения, действительно находит и самую яркую звёзды и три рядом поменьше. Беззлобно поддевает: — А говоришь, что не понимаешь в созвездиях, — и поднимается на ноги, отряхивая прилипшие к одежде и рукам травинки. Опускает взгляд на Джуёна: тот так и лежит на спине, устроив руки на животе, и весь вид его хоть и не кричит о печали, но Люк чувствует, что что-то не так. Что где-то глубоко внутри Джуёна что-то дало сбой, надреснуло, замкнуло. Он снова — текстурка из плохо сделанной игры, которая теперь уже почти не глючит, но иногда всё равно можно провалиться под пол и оказаться где-то за пределами игровой жизнь в пустоте и одиночестве сломанных кодов. — Джуён, — зовёт он, наконец ловя чужой взгляд. — Вставай, а то твои родители потом не поймут, если ты заболеешь пневмонией после моего дня рождения. — Не знал, что здесь можно простудиться, — Джуён с жалобным стоном поднимается, тоже отряхиваясь. — Можно, но не летом же. — Почему? Люк пихает его в плечо: — Летом только дураки болеют.***
Следующим же вечером Джуён пишет в их групповой чат, что он заболел и не сможет прийти на репетицию. Люк не знает: стоит ему смеяться или же, наоборот, плакать. Они немного подтрунивают над всей этой ситуацией, конечно, же называют Джуёна дураком, но решают не собираться на репетицию: усталость после довольно бурного дня рождения и головная боль от выпитого до сих пор дают о себе знать. К шести часам возвращается и вся семья Люка из поездки в соседний штат: они делятся впечатлениями, расспрашивают Люка о прошедшем дне рождении с друзьями, попутно осматривая дом на наличие повреждений. Люк, естественно, говорит, что они почти не буянили и вели себя как приличные люди — от соседей, по крайней мере, жалоб не было, поэтому родители лишь порадовались, что они так хорошо провели время вместе. А потом папа Люка случайно находит в мусорном ведре, помимо пачек от чипсов и фантиков, две пустые бутылки из-под вина... Люка лишь немного журят и вздыхают: всё-таки семнадцать исполнилось, так уж и быть. К тому же плюсом в его карму идёт проделанная в гостиной и на кухне уборка. Он отправляется на соседнюю улицу к знакомым их семьи, у которых на два дня они приютили Молли, ведь путешествовать с животным тяжело, а оставлять её дома, когда они отмечали, тоже не вариант — кто-то мог не на шутку испугаться далеко не маленькой собаки. Приведя радостную Молли домой и поужинав, Люк открывает личный чат с Джуёном и спрашивает, как он себя чувствует. В ответ ему через пару минут прилетает фото с градусником, показывающим температуру, близкую к тридцати девяти, и грустный смайлик. Люк вздыхает, берёт велосипед и говорит родителям, что он ненадолго — так, до ребят на часик сгоняет. На улице ещё вовсю жарит закатное солнце, поэтому его отпускают: не маленький давно уже. Дома у Джуёна он с начала их дружбы так и не бывал после того единственного раза: они чаще всего тусуются у Калума, потому что проводят там репитиции, или у Люка. А иногда и просто гуляют по городскому парку в тени деревьев рядом со спортивной площадкой, где всегда могут провести шуточные соревнования друг против друга. Дорогу, однако, Люк помнит хорошо — не настолько уж и большой их город. По пути покупает жаропонижающее и ещё на всякий случай противные сосательные таблетки от горла. До Джуёна добирается только к семи, когда солнце готово вот-вот поцеловаться с горизонтом и отбросить багрянец на дома, приласкать Люка загаром, выцветшими волосами и веснушками на плечах и носу. Он стучится в дверь всё такого же одинокого домишки на конце улицы с жухлым газоном и ждёт. Ничего. Стучится ещё раз громче и дольше — звонка всё равно нет. Наконец через пять минут за окнами мелькает тень и дверь со скрипом приоткрывается: выглядывает настороженный Джуён, при виде Люка заметно расслабившись и в то же время удивившись. — Ты зачем? — в непонимании спрашивает, всё ещё видимо не собираясь в гостеприимном жесте распахивать двери и запускать нежданного гостя внутрь. — У тебя родители дома? — Люк вздыхает, терпеливо уставившись на Джуён. — Нет, поздно сегодня будут. А что? — Я вместо родителей: лечить тебя буду, — на этой фразе Джуён соображает быстро и вроде как собирается захлопнуть дверь, но Люк вставляет вовремя ногу в дверной проём, не давая это сделать, а потом тихо скулит от боли, выругиваясь. Внутрь он всё-таки проникает, и вспоминая прошлый свой визит, тут же снимает кроссовки, оставляя их у порога. — Мне нянька не нужна, — Джуён всё ещё пытается его выпроводить, но уже с пониманием собственного провала: только лениво кидается в Люка сочетанием слов «не надо», «я сам» и «взрослый уже». Люк скептически осматривает его внешний вид: босые ноги и домашние шорты, но зато тёплая безразмерная толстовка, из-под которой игриво выглядывает кусочек футболки. Нос натёртый, всё лицо от жара покрасневшее. «Я сам, не надо мне никого», а на ногах еле держится. Ага, так Люк ему и поверил. Джуён, недовольно шмыгая, всё же ведёт его в свою комнату, и Люк отмечает, что дом стал выглядеть за последние месяцы живее: коробки из гостиной изчезли, на полках появились вещи, на полу — несколько горшков с цветами. Комната Джуёна — самое сердце этого дома, дышит жизнью каждым сантиметром: валяющейся в куче на стуле одеждой, незаправленной постелью, какими-то фантиками и мусором на столе, фривольно расположившимся у кровати носком. Одним. А где же, интересно, второй? Джуён усаживается на постель и тут же кутается в одеяло, поджимая под себя ноги. Немного подрагивает — озноб. Люк присаживается на уголок кровати рядом: — Ты принимал какие-нибдуь лекарства? Джуён мотает головой, раздражаясь: — У нас ничего такого нет, только обезболивающее. Тут такая жара: надо очень постараться, чтобы подхватить простуду. — Ну ты дурака, видно, не валял, — подкалывает его Люк, доставая из карманов купленные лекарства и пробегаясь глазами по инструкции: не зря купил всё-таки. — Напомнить, кто мне в этом помог? — Джуён подпинывает его ногой, и Люк чуть не соскальзывает с постели на пол, но не злится. Джуён прав. — Я поэтому и пришёл тебя лечить. Извини, — вздыхает, доставая из блистера одну таблетку, а коробочки с лекарствами устроив на прикроватной тумбе. — Выпей, я тебе сейчас воды принесу, подожди. И кстати: горло болит? — Ага, — вялый ответ. — Тогда второе лекарство тоже прими потом, — Люк удаляется на кухню, возвращаясь обратно со стаканом воды и пронаблюдав, чтобы Джуён всё принял. Снова начинает допытываться: — Ты сегодня что-нибудь ел? — Нет, не хочу, — Джуён елозит в постели, поправляя одеяло. — Я тогда что-нибудь приготовлю. Тебе вообще противопоказано пропускать приёмы пищи, а то исчезнешь. — Ты не умеешь готовить. — Омлет уж смогу сделать, не переживай, — Люк снова поднимается с кровати и вспоминает: — Слушай, тут очень душно, сними толстовку: у тебя из-за неё температура не спадает, — и хотя Джуён жалуется, ноет, что ему холодно, на просьбу поддаётся и откидывает толстовку к другим вещам, сложенным на стуле. С омлетом Люк расправляется быстро — единственное, чем он обычно питался, когда в холодильнике ничего не было, а родители задерживались на работе. — У мамы вкуснее, — Джуён ковыряется вилкой в тарелке, но всё-таки съедает почти всё. Люк же для себя делает ещё один вывод: Джуён во время болезни невыносимый, почти как ребёнок. Жар постепенно спадает, и температура действительно снижается. Джуён наконец перестаёт выглядеть таким усталым и изнывающим от жара, поэтому Люк оставляет его одного, чтобы помыть посуду и немного прибраться: не то чтобы он действительно смог приготовить омлет, не наведя небольшого беспорядка. Он проверяет время на телефоне, понимая, что близится к восьми вечера и солнце уже наполовину закатилось за горизонт, поэтому заглядывает к Джуёну сказать, что он уходит, однако обнаруживает того спящим: лицо расслабленно, руки обнимают подушку в виде какого-то забавного кальмара, а длинные пряди падают на скулы, телефон валяется на полу рядом с кроватью. Люк осторожно поднимает чужой телефон, положив его на тумбу, но экран неожиданно загорается от касания. И Люк ни разу не любитель вторгаться в чужое личное пространство, однако взглядом цепляется за фотографию, поставленную в качестве обоев на экране блокировки: совместное фото их группы, на которой каждый корчит смешное лицо. Люк улыбается, и что-то в груди у него ёкает. Он откладывает телефон и тихо уходит. Выходит через входную дверь и запирает её снаружи, спрятав ключ под горшком с полузавявшим цветком — типичное место. Поднимает свой велосипед с газона, садится, и крутит одну педаль, вторую, разгоняясь, и ветер треплет ему волосы, пока сумерки подкрадываются, чтобы пролиться на землю. Люк много думает, пока голова его пуста от других забот; взгляд лениво цепляется за редких прохожих и сменяющие друг друга почти идентичные пейзажи одноэтажных домиков с ухоженным газоном. Люк правда много думает. А потом вдруг кое-что понимает.***
Джуён выздоравливает довольно быстро, всего за несколько дней, и снова возвращается на рептиции, только говорит меньше — горло болит. Спустя неделю он полностью восстанавливается, и Люк раскрывает карты в том, что Джуён очень даже умеет петь. Все сложные вокальные партии они теперь в основном делят на двоих. Они все чаще задумываются о том, чтобы начинать писать собственные песни и музыку к ним, и Люк не сдерживается: говорит, что у него много текстов и наработок, надо только подходящие аккорды подобрать и возможно что-то исправить. Так и решают — на следующем же школьном концерте в начале сентября выступить с собственной песней. — Красивая лирика, — Джуён выдыхает, когда заканчивает читать, и отдаёт Люку обратно его тетрадь с черновиком новой песни. Весь текст в пометках возможных аккордов, много слов перечёркнуто. — Ага, — Люк в задумчивости пробегается взглядом по открытому развороту тетради, подпирая ладонью подбородок. — Может ты подскажешь? Я никак не знаю, каким инструментом начать. Мотив будет примерно такой, — подхватывает телефон со стола и находит запись гитарной мелодии на диктафоне, которую сделал наброском вчера дома. Джуён прикусывает нижнюю губу, раздумывая, а потом открывает какое-то приложение на своём смартфоне. Люк тянется заглянуть в чужой экран — клавиши пианино растянулись на всю длину. — Может что-нибудь клавишное? Мне кажется будет хорошо, — Джуён пытается подобрать нужные ноты, и Люк понимает, что да — вот оно. За эту репетицию они, однако, уже очень устали, поэтому оставляют идею с вступлением пианино до завтра. Все наконец с облегчением выдыхают и прощаются. Люк тоже подхватывает свои гитарный чехол с пола, разминая затёкшие плечи, и лямки кажется сегодня даже сильнее впиваются в мышцы — явный признак усталости и хорошей работы. Машет на прощание. Калум, везунчик, просто поднимается в свою комнату на втором этаже, а остальным ещё надо добраться до дома. Майкл с Люком уходят в одну сторону, а Эштон с Джуёном — в другую. Джуён ведёт под руку свой велосипед, на спине таща бас в чехле, пока провожает Эштона, но уже всего через пять минут разговора по дороге и их пути расходятся. Тогда Джуён взбирается на велосипед и, крутя педали, рассекает горячий австралийский воздух. До дома он доезжает за пятнадцать минут и шарит рукой под горшком с унылым цветком, который приелся взгляду, и попадает внутрь. Снова пусто и никого нет, хотя родители обещали вернуться сегодня раньше — может быть часов в семь вечера. Джуён не голодный и сразу идёт в свою комнату. Ему всё не даёт покоя текст и мелодия для новой песни, Люк даже уже придумал ей название — «Lover Of Mine». В такие периоды, когда на ум ничего не приходит и фантазия работает туго, Джуён по обыкновению берёт свой бас и наигрывает произвольные аккорды. В какой-то момент они вдруг случайно сходятся в один идеальный мотив. Может быть и в этот раз будет также. Джуён укладывает на постель чехол — простенький, чёрный — и тянет замок. Молния изгибами поддаётся, а потом Джуён замирает: они перепутали. Они всё так глупо перепутали: ни чехол, ни гитара внутри не были его. Это ведь даже не бас был, а обычная гитара. Гитара Люка. Вот почему ему сегодня был так легко и не тянуло вниз, пока он добирался до дома — бас весит значительно тяжелее. Джуён вдруг волнуется: за свой инструмент, за инструмент Люка. За себя, за Люка тоже. Это ведь так ужасно — терять случайно что-то такое родное и близкое: бас свой Джуён привёз ещё из Кореи, и вот когда он где-то не рядом, где-то один в чужом доме — как будто оторвана частичка души: струнно-музыкальная, глухая. Джуён пишет Люку, но тот сообщения не читает: опять наверное сразу завалился спать после репетиции. Раздражает. Он снова перекидывает чехол за спину, вылетает из дома и седлает велосипед: до Люка ехать ужасающе-тягучие пятнадцать минут. Жар подкрадывающегося вечера дышит в лицо, забирается под футболку, обласкивая голую кожу, загар пощипывает руки и шею, капельки пота выступают на висках. Тут так жарко, так душно, особенно зимой: даже в родном Тэгу так не было. Знакомый дом мелькает в середине улицы, и Джуён выдыхает, чувствуя, что уже близко. Машины на парковочном месте перед домом нет: родители Люка опять, наверное, куда-то уехали. Джуён слазит с велосипеда и оставляет его рядом с низким заборчиком у газона перед домом. Ему немного стеснительно, потому что он никогда вот так вот сам в одиночку не навещал Люка, но в этом же нет ничего страшного, верно? Если он достаточно громко постучится в двери, Люк же проснётся, да? Джуён преодолевает изумрудный газон и парочку садовых гномов, которые его смешат, когда оказывается у двери и стучится: пару раз негромко-вежливо и один сильнее, ждёт. Раздаётся какой-то звук, и Джуён вздрагивает: доносится он из-за дома со стороны небольшого сада, где буквально месяц назад они с Люком валялись ночью, и он простыл. Как глупо. Скрип калитки, а потом слышится это: тяжёлое дыхание, стук лап по земле. И лай. Джуён до жути боится собак. Особенно больших. Особенно, если он вообще не знал, что у Люка есть собака — на день рождении ведь её не было. И когда только успела появиться. Сердце вздрагивает от испуга, замирает: в голове пульсируют слова матери о том, что «собаки чувствуют страх, поэтому бояться их нельзя». Ага. Да она сейчас его сожрёт. Джуён, конечно, быстрый, но четвероногое быстрее, поэтому он сдерживает себя и осторожно отступает, пятится назад и еле дышит. Ну укусит, ну подумаешь: не умрёт же он, правда? Или нет? В сознании пустота, только животная подребность сбежать, забраться куда-нибудь повыше, чтобы псина не достала, и уже оттуда как-нибудь ползком на дрожащих ногах до дома: Люк ему потом велосипед должен будет вернуть. И желательно моральную компенсацию в виде горы шоколада. А может и сразу деньгами. Пускай сводит его в Мак или в зал игровых автоматов и заплатит за него. Если бы Люк и вправду повёл Джуёна в Мак и они были бы там только вдвоём... Ох, это, наверно, можно будет назвать свиданием, ведь так?.. Тогда пускай собака его уже кусает, ради такого можно и потерпеть. Сейчас только Джуён с духом соберётся... Исчадье ада собирается быстрее, подступает на своих мощных лапах и кажется лает ещё громче и злее. Джуён не успевает подавить испуганный возглас, поспешно отступая, и... Господи, прокляни этот прекрасный газон — Джуён запинается обо что-то, падая больно на задницу и успевая откинуть чехол с гитарой подальше, чтобы не приземлиться прямо на него, когда раздаётся щелчок, и на кожу падают крупные холодные капли. Джуён промаргивается, вздрагивая, и понимает, что запнулся об систему автоматического полива, которая почему решила сработать и полить его: футболка начинает неприятно липнуть, слава богу чехол далеко, и вода до него не достаёт. И Джуён бы с радостью подскочил, чтобы не сидеть как дурак и не мокнуть здесь, но собака... Он сжимается: ну сейчас она точно бросится, когда он в таком уязвимом положении. Вопьётся зубами ему куда-нибудь в ногу, или бедро, или руку, а может и вообще сразу в... — Молли! — окрикивает знакомый голос. Джуёна передёргивает, и он открывает глаза, наблюдая, как самый большой страх его жизни вдруг перестаёт скалиться и оглушительно облаивать его — наоборот, мгновенно успокаивается и даже начинает задорно вилять хвостом: из входных дверей дома выглядывает Люк, обеспокоенный шумом. — Джуён? — удивление в голосе. Люк бесстрашно отгоняет собаку, и выгоняет её на задний двор, заперев калитку, чтобы она не выбежала обратно, а потом спешит к Джуёну, за руку вздёргивая его на ноги. — Чего застыл, ты же весь вымок. — Так я это... — язык запинается, онемевший будто. Джуён растирает влажное лицо, пытаясь сборсить с себя оцепенение и выдыхает: — Я случайно взял твою гитару, а ты мой бас. Я вернуть приехал, — кивает в сторону лежащего на газоне неподалёку чехла. — Да ну, — Люк подхватывает чехол, немного расстегивая и заглядывая внутрь. И вправду. — Спасибо, — благодарит, переводя взгляд на Джуёна: промокшего, продрогшего и всё ещё немного испуганного — и ведёт его домой. Там находит Джуёну свою футболку, домашние шорты и полотенце, и оставляет в своей комнате переодеваться, пока идёт на кухню заваривать чай — он гостеприимный хозяин. Через пару минут заходит Джуён с перекинутым через плечо полотенцем и влажными волосами, в руках у него мокрые вещи, а с губ срывается вопрос: — Куда можно повесить посушить? — Лучше на улицу: там такая жара, должны быстро высохнуть, — и Джуён впихивает Люку свои вещи, заявляя что ни за что не выйдет на веранду, ведущую на задний двор — не тогда, когда там всё ещё бегает Молли. Люк со вздохом развешивает вещи на деревянных перилах веранды, когда замечает, что из шорт Джуёна что-то с едва слышным стуком выпадает. Подбирает. Полупустая пачка клубничного Орбита. Когда Люк возвращается, Джуён сидит с ногами на диване в гостиной, грея в руках уже опустевшую кружку. Люк себе чай заваривать не стал: только что поужинал. Он плюхается рядом, немного жмурясь, когда яркие лучи клонящегося к закату солнца пробиваются сквозь жалюзи на его лицо полосами. Джуён негромко смеётся и оставляет пустую кружку на кофейный столик рядом с диваном. Футболка Люка на Джуёне висит безразмерно, а шорты спадают: тот постоянно подтягивает пояс вверх. На Джуёне вообще почти вся одежда висит. — У тебя выпало из кармана, — говорит Люк, нарушая уютную тишину, и вкладывает в чужую ладонь полупустую пачку. — Спасибо, — кивает, кажется немного смущаясь почему-то, а потом шумно выдыхает, устраиваясь удобнее и подтягивая к себе ближе ноги с острыми коленками. — И за тот раз, ну когда я заболел, я ведь тебя так и не поблагодарил. Так что тоже спасибо. — Это мелочи, — Люк отмахивается, обнимая одной рукой маленькую диванную подушку, но Джуён мотает головой. — Мне правда тогда стало гораздо легче и я наконец смог уснуть. Ты много сделал для меня, — они снова замолкают. Джуён кажется чем-то слегка обеспокоенным, когда вынимает подушечку жвачки и закидывает себе в рот. Сладковатый запах клубники доносится до Люка и вдруг пробуждает воспоминания этой зимы: подарки-подкидыши, нескончаемый клубничный Орбит на парте, брелок. Джуён полностью поворачивается к нему и кажется собирается с силами, прежде чем предложить: — Хочешь? — и осторожно поднять взгляд. На ладони чужой белая подушечка Орбита. Клубничного. Люк вдруг замирает, вспоминая «Матрицу» и тот самый кадр с Морфиусом и таблетками. От этого сравнения становится смешно, но больше всего — волнительно. Вдруг кажется, что за этим простым актом дружелюбия стоит что-то больше. Ведь точно стояло, когда Джуён подкидывал ему такие же упаковки клубничных жвачек на парту. Было же что-то, да? А сейчас? Сейчас есть? Второе дно, скрытый смысл — что-то, спрятанное под сладкой твёрдой оболочкой. Признание. Три слова. Тающие на языке мягкой ягодной начинкой чувства. Тягучие, не надоедающие, сладкие-сладкие и очень подростково-неловкие. Люк ступорится, тормозит, а затем — кивает, касаясь руки Джуёна и беря предложенную подушечку. Раскусывает её на зубах — клубника растекается во рту, приторный запах забивает нос, легкие и немного разум. Джуён обнимает колени и слабо улыбается, кидая на него взгляды. Люк вдруг хочется смеяться — это так глупо. Они такие глупые. Внутренности его затапливает щекотящей нежностью и чем-то ещё несказанным, но разрывающим счастьем. Он смотрит прямо перед собой, попутно осторожно находя руку Джуёна на диване. Разжимает его кулак, ловит пальцы — горячие, ладонь немного вспотевшая. Джуён делает вид, что ничего не происходит и вообще его очень интересует огромная сочно-зелёная хвастливая монстера в углу гостиной. Потом вообще начинает отпихиваться, отпинываться полузаметно ногами, пока Люк в какой-то момент не падает с дивана. — Да за что? — он жалуется, потирая бок, и смотрит снизу вверх на Джуёна, продолжающего сидеть на диване. Теперь тот прижимает одной рукой к себе подушку и кажется даже немного бесится: — За зиму, — и Люку прилетает по голове этой самой подушкой. Небольно, но ощутимо. Разве с Джуёном вообще было когда-то просто? — Ну так мы и не были знакомы тогда, и я... Я не... — обрывается. Но хочет произносить вслух, что он «не», но они оба понимают, о чём идёт речь. — А сейчас? — Джуён аккуратно подползает к краю и спускает одну босую ногу на пол. Вопрос этот повисает в воздухе, зреет, перетирается между ними. Замирают сердца, жизни, спирает дыхание. — А сейчас да, — негромко признаётся Люк с незнакомым чувством в голосе, которое щекочет и резвится под рёбрами. Джуён выдыхает всей грудью и жмурится на солнце. А потом в Люка всё равно прилетает подушка. Джуён соскакивает с дивана: — Я домой. И Люк мгновенно поднимается на ноги следом. Ему почему-то вдруг становится смешно, и это веселье выдаётся в голосе: — А как же твоя одежда? Она ещё мокрая. И верни мои вещи, а, — ловит на крыльце, и жар бетона лижет им ступни. — Голый пойду, — Джуён фыркает, вредничает. Люк знает — это всё от нервов и неожиданности. Поэтому он его пихает, толкает, и Джуён падает на газон, утягивая Люка следом. У них всё начинается сначала: драки, в которых нет победителей и проигравших, и зелёные въедливые следы от травы на одежде. А Джуён ведь в его вещах: мама сегодня просто убьет Люка. Кажется, что между ними всё так же, но они оба знают, что нет, что теперь есть что-то ещё: Люк мажет губами подбородок и скулу Джуёна, пока тот ноет, но всё-таки замирает и перестаёт сопротивляться. Закрывает лицо ладонями. Люк смеётся, когда Молли на все их вскрики каким-то образом открывает калитку и прибегает к ним, радостно виляя хвостом и облизывая щёки обоим, трётся мордой, тычется мокрым носом. Джуён вздрагивает, и вцепляется в Люка, но вроде в обморок падать пока не собирается и лишь шумно дышит на ухо. Люк расслабляется и вдруг всем своим счастливым естеством понимает, что да — вот оно. И он хочет застыть в этом мгновении навечно.