отражение в осколках

— Наконец-то, – облегченно сказал Даня заслышав звук открывающейся защёлки двери — чего ты так долго? — не хотелось просто, – словно в пустоту как-то оторванно бросает Ваня — не хотелось открывать мне дверь? – с лёгким, совсем не давящим возмущением уточняет Данила — вставать не хотелось Поперечный глубоко недовольно вздыхает. Что-то неладное последнее время творилось с его Ваней. Будто совсем не похож он стал на его Ваню. Да, его Ваня определено был необычным человеком, но сейчас будто эта необычность постепенно полностью заслоняла собой и поглощала в нём человека. Любые указания на изменения в поведении Алексеев старательно игнорировал либо реагировал со смехом, а порой даже вспыльчиво, постоянно усердно отрицая. Но Даня отстраняться не спешил, наоборот стал гораздо ближе. Навещать одинокого теперь он старался ежедневно. И с каждым днём дверь открывалась почему-то всё неохотнее и неохотнее, сначала Даня думал, что его надоедливого просто видеть не хотят, но позже стало понятно, что дело вовсе не в нём. Поперечный старательно разливал горячий чай из чайника по разным кружками, хотя ещё позавчера это делал сам Ваня, ныне сидящий за столом и с большим интересом разглядывающий интерьер собственной кухни. За чаем Даня каждый раз настаивал на том, чтобы Ваня поведал ему о том, как прошло его утро и как ночью спалось, желательно в мельчайших подробностях. Первые дни рассказы Алексеева были до ужаса скучны, банальны и похожи друг на друга, но со временем истории приобретали краску, теперь он пересказывал детально даже сны. — так вот, потом я пошёл всё-таки в это здание, дверь открываю, а там темнота и тишь, а потом он просыпается, смотрит по сторонам и будто это и не сон был либо он до сих пор во сне, не разобрался короче – Ваня говорил красиво, но говорил совсем непонятные простому слушателю вещи, язык жестов и мимики его вовсе не соответствовал ни рассказу, ни обстановке — постой, "он" это кто? ты? — ну типа того – почти на любой вопрос возвращающий Алексеева из грёз в плюс минус шаткую реальность, тот отвечал незаинтересованно, поджимая плечами и стараясь скорее вернуться к линии собственного повествования. В рассказах своих Ваня часто сам путался, перемешивая слова о том хаосе, что ему снился и о том, что по его словам, происходил на яву, а что-то он и вовсе выдумал прямо на ходу рассказа. Досказав всё полностью, Ваня обязательно делал паузу чтобы понять понравилось ли получателю это корявое повествование, сказать честно, адресат уловил мало какой-либо сути из всех донесенных до него слов, но после времени отведенного на реакцию, следовал абсолютно всегда горящий искренним интересом вопрос о том, как сам он поживает. И Ваня каждый раз с удивительным интересом слушал, что происходит с Даней за пределами стен этой квартиры. Давно Алексеев не совершал отсюда вылазки и уже не особо помнил внешний вид тех локаций, о которых Даня ему говорил, в голове его рисовались образы мест совсем не характерные для этого города и этого мира в принципе. Во время Даниного монолога Ваня то и дело прерывал его с целью сообщить ему о том, что похожая ситуация происходила с главным героем недавно прочитанной им книги, пусть и общего в этих ситуациях было совсем немного. Одно в Ване оставалось всегда неизменным, он по прежнему читал, и читал он много, наверное даже больше чем ранее. Каждый раз, когда он снова цитировал какого-либо классика, всё внутри Дани становилось на привычные места, окатывалось волной тёплого осознания, что перед ним сидит и разглагольствует, переодически поглядывая карими глазёнками, никто иной как его Ванька. Да, порою странный до неузнаваемости, но такой он по природе своей, эмпатичный и чувствительный ко всему окружающему, с ним всегда надо было особо предельную аккуратность проявлять, тем более теперь. Закончив посиделки на кухне, закат солнца они по недавно сложившейся традиции пойдут встречать на балконе. Его наличие было огромным плюсом, особенно при полном отсутствии прогулок. Время, проведённое на балконе отдавало печальными минорными нотами, обычно оба просто молчали, разве что Ваня иногда еле слышно бормотал что-то себе под нос. — бля, Ваня, у тебя случилось может что-то? расскажи мне, прошу — Нет, ничего — Быть такого не может, ты сам не свой и по тебе это видно, мы оба понимаем о чём я, хватит это замалчивать. Если твои переживания слишком личные, чтобы делиться ими со мной - окей, я пойму — Дань, слышишь меня, – Ваня наконец всё-таки поднимает взгляд — мне сказали, что я в полном порядке — Кто сказал хоть? — Они сказали — Вань, о ком ты? Кто "они"? Кто сказал тебе? – но в ответ Даня не получает ничего, Алексеев, кажется, напуганный таким напором вопросов, спешит отвернуться от собеседника — Вань? — Да никто мне не говорил ничего, отстань! — срываясь на громкий голос отвечает Ваня, скрывая лицо своё руками. А Дане в голову приходит колючее громоздкое осознание, что это что-то больше и страшнее чем просто депрессивный эпизод.