отражение в осколках

Ночевать Даня иногда оставался у друга и этот раз исключением не был. — не выключай пожалуйста свет, оставь так – жалобно просил Ваня — без проблем, но как спать-то будем? – Даня конечно просьбу выполнит, затем осторожно приляжет неподалёку от Вани. — вот так – Ваня же оперативно подвинется и прижмётся, даже вернее сказать, спрячется в чужих объятиях, ещё и одеяло потянув выше, укроется практически с головой. — хорошо, Ванюш — знаешь, мне очень нравится – Ваня на пару минут замолчит, посматривая снизу на Даню своими игрушечными глазами с бликами от света лампы — что нравится? — нравится, когда ты меня так называешь. очень-очень Даня улыбнется, прижмёт Алексеева к себе поближе. Он безумно рад был от этого короткого незамысловатого диалога. Ночь плетёным настилом покрывала город, играя на звёздах мелодичные колыбельные, лишь иногда в наглую прерываемые шумом редко проезжающих машин. Казалось в такой безмолвности, специально отведенной для сна, не спали только эти самые очень глупые водители и Ваня Алексеев. Но ни тех ни другого винить не стоило, первые наверняка имели причины в столь позднее время разъезжать по городским улицам, а второй просто имел проблемы со сном. Проснулся он тоже не бесцельно и долго в одиночку не пробыл — Даня.. — м? чего стряслось? – еле отвлекаясь ото сна тихо и переживательно спрашивал Даня — Дань, а у нас дверь точно закрыта? — точно — крепко? — крепко, Вань, спи — не могу. страшно мне. – скажет тихо и заплачет, всё ближе и ближе прижимаясь к Дане — тише-тише, всё в порядке – Даня будет успокаивающе гладить по голове, надеясь, что поможет этим хоть немного. Он понятия не имеет, из-за чего именно его друг так напуган, и вряд-ли узнает от него самого, да и нагружать вопросами не особо есть желание. Конечно странно это всё, конечно это больше не спишешь на характер или настроение, но надо же, наверное, что-то с этим делать. Как минимум, выяснить, что это и откуда появилось. Даня будет так проводить рукой по волосам его и спине, пока он не утихнет и наконец мирно заснёт. Сам же Поперечный заснёт не скоро, очень долго будет в мыслях перебирать все возможные варианты, анализируя поведения друга до мельчайших деталей. И вроде он всегда таким был, да это свойственно для Вани было в один момент взять и закрыться в себе, но вроде никогда ранее он не уходил в себя настолько далеко и на такое долгое время, а может всегда так было, но Даня не придавал этому особого значения. Но чем объяснить другие странности поведения не было даже догадок, о ком он говорит и чего так панически боится – всё это не узнать, если не спрашивать напрямую. Прямых вопросов Ваня тоже, по всей видимости, боялся, всячески сторонился и избегал. С каждым днём его поведение становилось всё более странным, а он сам всё менее походил на себя. а может и наоборот, может он становился собой в большей степени, чем когда-либо ранее. Даня теперь старался вообще его одного не оставлять, но иногда всё-таки приходилось уезжать. Сегодня Ваня был на удивление тих и что-то увлечённо делал за ноутбуком, а затем брал гитару, впервые за долгое время становилось предельно ясно, чем он занят. Дане на душе спокойнее было, когда Ваня занимался чем-то привычным ещё и с таким интересом и огоньком в глазах, поэтому уезжая ненадолго он не особо тревожился за его состояние. Правда, по возвращении Даня обнаружил квартиру, в особенности обширные книжные полки, в тотальном беспорядке. Ваня же всё ещё сидел с гитарой, ноутбуком и теперь листом бумаги и карандашиком. Он всё ещё был также поглощен в бурную деятельность, что-то писал на листке, потом откладывая карандаш, наигрывал на гитаре невероятные мелодичные переборы, потом снова медиатор брал в зубы и принимался что-то записывать, отвлекать его от занятия Даня не смел, даже книжки, своим беспорядком порочащие вымытый недавно пол, он собирать не стал, если они лежали так, значит так надо было Ване. — Даня, ты тут? Подойди ко мне – не отрывая глаз от экрана проговорил Алексеев, а Даня сразу же отозвался, подбежал и устроился на полу рядышком с Ваней, который отложив гитару повернулся к нему лицом. Глаза карие всё ещё горели чистым интересом, а на бледной коже одной щеки горела алая ссадина и небольшая свежая царапина. На вопрос откуда это и осторожные прикосновения к лицу, Ваня сначала пожал плечами, а затем пробормотал что-то вроде "ударился", но быстро перешёл к делу, за которым сюда и позвал друга. — смотри, что сочинил – он протянул Дане лист бумаги с рифмованным текстом, на каком-то около-русском языке, в сопровождении витьеватых слабо разборчивых иллюстраций — очень здорово, Вань, но я не уверен, что половина из этих слов вообще существует. Нет таких слов. — Нет таких слов? — Будут. Ты же их написал, значит теперь есть — Правда? – по-детски наивно уточняет Ваня — то есть их не было до того как я их написал, а теперь они есть?? — Всё верно, Ванюш — Мне кажется, вносить правки в русский язык - слишком большая власть в моих кривых руках — неправда, у тебя огромная фантазия и отточеное мастерство, ты в праве создавать миры, ты творец, Вань.. — а власть творца безгранична. – прервёт Алексеев речь друга своими, словно вырванными из книги, словами, взгляд его охладел и остановился на одной точке где-то на полу — наверное, это я должен всем управлять в созданных мною мирах, да? но я не понимаю, какой мир создал я, а какой – меня. не понимаю, Даня От этих слов, наполненных до краёв стеклянным страхом, у Дани по коже пробежит скоп мурашек. Задача защитить маленького беспомощного его Ваню от больших клыкастых причин страхов оказалась гораздо сложнее, когда обоим было неясно что это за страхи такие и откуда вдруг появились. Главное было сейчас Ване показать, что он тоже с ним, он на его стороне против всех этих страшных из-за своей неизвестности восьминогих плодов паранойи, чьё прежнее безмолвие сменилось на шумные скитания по паутинам разума, они не путаются в этих опасных липких нитях лишь потому что сами их старательно плели долго и муторно, а теперь пришло время опутывать ими единственную жертву, до этого по собственной воле вскармливающую их кислотами и прыскать переработанным из них же жгучим ядом. Обычно на ночь Даня не оставлял Ваню одного, но сейчас дела были срочные и важные, а Ваня вроде уже крепко спал. Вернулся Поперечный рано, только солнце начало понемногу продирать сонные глаза. Но в квартире уже вовсю кипела жизнь. Снова дичайший бардак, окна все открыты на распашку, по полу разбросаны вещи, а их хозяин опять что-то пишет или рисует на мятом обрывке листа, сидя на подоконнике, совершенно без одежды. — Вань, тебе не холодно хоть? — не переживай за меня, всё тихо "всё тихо" - эхом отразилось в даниной голове, не "хорошо" и не "в порядке", а "тихо". ладно, пусть будет так. Главное, что Ваня правда тихо согласился слезть, одеться и нормально позавтракать, даже в душ сходил и умылся полностью сам, что было слишком удивительно. — тяжело со мной да? – скажет и переведёт глаза свои пуговки, полные неоправданной виноватости с потолка на лежащего рядом на кровати Даню — нет, Ванюш, с чего ты это взял вообще — ну как с чего, ты ведь ко мне так относишься потому что я кажусь тебе нездоровым, ненормальным, в конце концов неправильным. Ты раньше ко мне так не относился, хотя неправильным я был всегда — Вань, ну а как по-другому? – спрашивает Даня и осторожно берёт Алексеева за руку. Тот лишь пожимает плечами и тяжело выдыхает. — я тебе зла не желаю, это же всё серьёзные вещи, если хочешь, я запишу тебя к врачу — нет-нет, пожалуйста, я не хочу — с врачами и медикаментами у Вани всегда отношения складывались совсем не гладко — ты же понимаешь, что они со мной сделают? Имел он в виду под словом "они" врачей или голоса в своей голове - неизвестно. — думаешь, они сделают тебе что-то плохое? — знаю, Дань, знаю. Если уже не сдерживает за решёткой узор клетчатой рубашки, следующая ступень - только смирительная. — а разве есть другой выход? — если это единственный, то нужен ли мне он вообще? „Там, где с землею обгорелой Слился, как дым, небесный свод,- Там в беззаботности веселой Безумье жалкое живет. Под раскаленными лучами, Зарывшись в пламенных песках, Оно стеклянными очами Чего-то ищет в облаках.“

Ф. Тютчев