tenderness and pain.

На первом этаже набатом раздается музыка, отравляя уши Юнги непрекращающимися басами. Он лежит в своей огромной кровати и смотрит в потолок уже второй час подряд, размышляя о том, когда он сможет уснуть и отдохнуть наконец после тяжелой недели. На втором этаже, где и располагается комната Юнги, душно. Август нависает над Норвегией непрекращающейся жарой и отсутствием хоть какого-либо ветра, которого так не хватает. В такую погоду хочется безвылазно лежать под кондиционером (который сейчас отключенным находится на шумном первом этаже) и слушать новый альбом популярной группы. В самом деле, Юнги не может понять то, как Джин, его двоюродный брат, вообще находит силы для того, чтобы танцевать в их большой гостиной, среди потных пьяных тел. Отвратительно. Он хочет уже встать, чтобы пойти и попросить сделать музыку хотя бы на тон тише, как в его комнату тихо стучат. – Юнги? – дверь приоткрывается и лишь высветленная макушка теперь видна с этого ракурса. – Ты спишь? Чимин заходит осторожно в комнату, на носочках перемещаясь по комнате до тех пор, пока Юнги не усаживается на кровати, показывая всем видом, что бодрствует. – Хей, Чимин, – говорит он наконец, его улыбку, вероятно, едва видно в темной комнате, – Джин снова заставил придти тебя? Чимин осторожно опускается на постель, подбирая под себя ноги и, обрамленный светом луны, красиво улыбается. Неудивительно, что Джин взял над ним опеку еще в первом семестре два года назад, когда парень переехал из Сеула сюда и выглядел слишком одиноко среди болтающих между собой подростков. Однако, после того, как Юнги и Чимин нашли общий язык спустя неделю такой опеки со стороны двоюродного брата, он рассказал, что на самом деле ему не было одиноко и Чимин всегда стремился к спокойной жизни иностранца среди прохладного местами климата. Но спустя время он подпустил к себе Джина, проникшись его душевными редкими разговорами и вкусной едой, которую готовит его мама. Следующим на подходе стал Юнги – немного замкнутый снаружи, но безумно теплый внутри, он растопил сердце неразговорчивого Чимина, который впервые в жизни хотел так много говорить. Только с ним. – Ты ведь знаешь его. – закатив глаза, отвечает он, все же хмыкая однако, – Можно я посижу с тобой здесь? Все эти люди просят слишком много внимания. Юнги был младше Джина на два года, они переехали сюда в подростковом возрасте и теперь живут в доме, который окружен лесами и некоторыми одиночными такими же домами, в которых живут пожилые люди, уставшие от ритмичной жизни. Сказать честно, Юнги шло быть здесь. Чимин наблюдал за тем, как Юнги, одетый в свои болотные длинные шорты и белую плотную рубашку, расхаживал в субботний вечер по озеру, которое находилось в нескольких минутах от дома и было облюбованно ими двумя в первый месяц после приезда Чимина из другой страны. Он был красив когда думал, когда смеялся над совершенно тупой шуткой и даже тогда, когда смотрел на Чимина нечитаемым взглядом. Юнги не любил много говорить, предпочитая красиво писать на бумаге о том, что чувствует и насколько сильно он любит норвежскую жизнь. Джин был другим – ему было все равно на красоту природы и на красивые строчки из фильмов (но у Юнги был целый ежедневник, исписанный строчками из старых фильмов, и это тоже было важное отличие между ними), его привлекала роскошная жизнь в самом центре Осло, шумные вечеринки на которых была добрая часть всего юридического университета и его девушка, которая всегда носила облегающие платья и смешно шутила. Постепенно Чимин привык к такому различию между ними, и даже больше – он полюбил его так же, как и полюбил Юнги, который напоминал ему песню Rosyln – Bon Iver, st. Vincent и пасмурную погоду, которая обязательно приведет с собой дождь с других континентов. Он был простым, и эта простота стоила дороже любых роскошных платьев Перниллы, девушки Джина. Чимин дорожил ею так, словно еще немного и она окажется на вершине деревьев, которыми окружен этот двухэтажный дом. – Ты просто понравился им, – говорит Юнги весело, откидываясь головой на спинку кровати и хлопая рядом с собой рукой, – Ты не можешь не. Чимин послушно присаживается рядом, опускает осторожно голову на плечо Юнги и жмурится довольно от того, что старший зарывается пальцами в его мягкие волосы и массирует задумчиво. – В каком смысле? — Ты всем нравишься, Чимин, это очевидно. Сердце затапливает едва различимой нежностью и он смеется тихо, не обращая внимания уже ни на духоту, ни на музыку, которая становится лишь громче. Все мысли и чувства сейчас лишь о нем, о Юнги. — Не всем. – отвечает он, когда Юнги опускает голову на его макушку и гладит тыльную сторону ладони мягко, – Я не нравлюсь себе. Комната все еще освещена лишь лунным светом и этого достаточно для того, чтобы увидеть, как Юнги перебирает его пальцы, как к а с а е т с я его рук и как ежедневник, вероятно, с недописанными строчками, лежит на белом столе, расположенный возле окна. Здесь низкий потолок, при желании Юнги может дотянуться целой ладонью до него не встав на носочки, не говоря уже о том, что шкаф, такой маленький и сделанный под цвет стола, полностью прилегает к нему. Однажды Чимин спросил у него «почему именно второй этаж?», на что получил такое счастливое «Потому что лес». Вид здесь был гораздо обширнее, нежели с окон первого этажа, и, признаться честно, сам Чимин любил всем сердцем садиться на стул возле окна (подоконника там не было) и часами смотреть на гладь воды и другие дома, в которых зажигается свет, пока Юнги, увлеченный своей печатной машинкой, пишет очередной магический реализм (который он обязательно даст почитать). – Ты понравишься, – шепотом обещает Юнги. Обещание его, в свете звезд, похоже на любовный приворот. – Ты сможешь понравиться себе. Он отстраняется от Юнги бесшумно, чтобы в это же мгновение аккуратно поддеть его подбородок пальцами и приблизиться всем собой к нему. Глаза Юнги в ночной глади отражают свет, словно он – вторая луна, которая спрятана подальше от людских глаз среди этого леса. Чимин заворожен, он хочет поцеловать его. – А если…– шепчет он, опуская взгляд на чужие потрескавшиеся губы, – Если я не понравлюсь себе? Сейчас он понимает как глубоко ошибался, когда думал, что Юнги будет считать его лишь иностранцем, который прилетел с их родной страны и мечтал о спокойной жизни. Юнги был тем, кто показал ему красоту Норвегии, был тем, кто наблюдал с первых рядов за его медленным желанием быть среди людей, а не подальше от них, и был тем, кто полюбил его изначально. Юнги изначально любил его так же, как чистое озеро в нескольких минутах отсюда; как этот лес, как свою печатную машинку и, самое главное, – л ю б и л так же, как и эту страну. Он любил п р о с т о. Ему не нужна была роскошь, которая была у Джина, ему были чужды девушки, которые окидывали его заинтересованными взглядами из раза в раз. Ему нужен был Чимин – такой же простой, немного нелюдимый и мечтавший о спокойной жизни. Чимин, который нашел свою спокойную жизнь в лице одного конкретного Юнги, который любил приземленность и не требовал эффектности, чтобы жизнь не была «скучной». – Значит я покажу тебе, – шепчет Юнги, соприкасаясь носом с его, – Какого это: быть красивым в глазах смотрящего. Юнги целует его. Целует нежно, мягко, выцеловывает его губы осторожно и улыбается временами так, что ноги подкашиваются. Он роняет Чимина на спину, нависает сверху и мажет губами по чувствительной шее, шепча такое невероятное «мой». Чимин отвечает приглушенно «только твой» и обхватывает его шею руками, ощущая всем собой то, как он становится частью природы и спокойной жизни. И, самое главное, он становится частью Юнги, который полюбил его так же, как этот лес.