Спектакль

Акт 2, сцена 1. Распахиваеться занавес. Первая фигура постепенно выбираеться из плена сознания и открывает закрытые двери. *** Отвращение Фазанов было душе слаще любой сладости и милее любой ласки. С одной стороны, не сказать, что чувство было из приятнейших– они глазами мерзотно проходились по плоти и зарывались носами глубоко-глубоко в душу, а такое уже привычное, неприятное до дрожи возведение на пьедестал всеобщего стыда с отлуниваем било по мозгам. Но, как бы они это ни скрывали– они его боялись. Он слишком выбивался из колеи, слишком многое себе позволял, а что самое главное– слишком уж был другим. Сигаретный дым выводил его кличку, заброшенный учительский туалет служил убежищем, а тем самым– и проходом между двумя мирами, а кровавые кроссовки вспыхивали огнём, только лишь на них посмотри. Курильщику казалось, что первая стая– никакая не часть всего Дома, а будто случайно на его пределы попала. Потом он смог сделать из этого некоторые выводы– уже более верные, чем его предположения. Кит скрипящим мелом выводил не ровные буквы, а Фазаны хоронили его взглядами; пристальными и возмущёнными вкрай. Буквы уже друг на друга налазили, а Курильщику казалось, что он сейчас задохнётся под грузом бесконечной вины, который ему на плечи вешали. Кит поставил кривую точку, и Курильщику было вовсе не страшно– казалось, что тот самый груз валуном сам по себе скатился с плеч, а Фазаны уже не казались отвращёнными до немогу. Страх дымом клубился в классе, воздух, казалось, дрожал. Курильщику от чего-то казалось, что кто-то всложил руки на его плечи, крепкой хваткой вбивая в него уверенность. На душе стало как то по пустому спокойно, руки потряхивало, а его, кажется, начало лихорадить. Его суд начался. Судья ручкой стукнул по столу. Первым потерпевшим оказался Сип. Курильщик не мог не подумать, что оказался он первым лишь для ведения следования дальше. Услышав честноправное мнение истца, обвиняемый не мог не подумать о правильности своего злейшего нарушения закона. Платочек передали дальше. Вторым потерпевшим созволил быть Гуль. Нервы ответчика (который, кстати, отвечать не должен был ни сейчас, ни потом) натянулись стальной струной. Фантомная хватка на плечах усиливалась, спину он вжал в кресло, а голова начала кружиться. Чужие руки было единственным, что держало его в сознании. Третьим потерпевшим решился быть Топ. Чужие слова смазывались в одну сплошную кашу, а обвиняемый смотрел без капли заинтересованности на попытки истцов отчеканить своё драгоценное мнение. Потом на подиум славы заявились три фигуры, на которые обвиняемый смотрел уже с большим интересом– Ниф, Нуф и Наф. Истцы говорили невпопад друг другу, из-за чего их аргументирование превращалось в кашу не через туманное сознание ответчика, а из-за непонятных утверждений и сбивчевых доказательств собственной правоты. Оказалось, обвиняемый не грешил не только страшнейшим грехом индивидуальности, а ещё и посмел загибать страницы книг, не сдавать платочки, сидеть в ванной дольше положенного... голова теперь трещала, ответчик, казалось, побелел весь, что потерпевшим не могло не сластить душу, а хватка невидимых рук была каменная. Захотелось всех здесь перетравить сигаретами, про которые они, кажется, вот прямо сейчас беседовали. А потом он не выдержал. Он так всё потерпевшим и сказал, ведь слова ему давать не собирались. Сказал, что одни лишь эти кроссовки стоят больше всех в судебном зале вместе собраных, и что вести дискуссии он с ними, к невероятному сожалению, не собираеться. – Вот ты и сказал нам то, что думал,– судья протёр очки и ткнул пальцем в кроссовки.– Дело было вовсе не в них. Дело было в тебе. Следование дальше не велось. Стены двигались, скакали, шептали. Рисунки с того сна, казалось, смогли дойти и до сюда. Всё утонуло в вечном смешении монотонных звуков и серых картинок– конечно, ну какие же они могут здесь быть. Его крепко-накрепко держали за плечи, настолько, что уже ставало тяжеловато дышать не из-за головокружения, на ногах– огонь, у ног– подснежники. Всё снова плыло. Над головой подул ветер. В далеке зашелестела листва. Курильщик не помнил почти ничего дальше; в памяти размытыми краями всплывают лишь отрывки непонятных слов, вышкрябаных мелом на доске. Казалось, в каждом было хотя бы по несколько ошибок. Дверь класса тогда казалась проходом куда-то далеко-далеко. Вытоптанные под колёсами коляски следы вели, затягивали туда. А Курильщик всё сидел. И смотрел. Он– здесь. Он ведь не там. В пустом классе со старыми партами, с серыми стенами, весь– Губы показались не своими. – Сгори огнём бесстрашия, воин. И правда. Курильщик выехал из класса. Дверь захлопнулась за его спиной, но он уже не слышал. *** Когда впереди дорог не видно, а назад посмотреть не можешь, душой обретает потерянность– первая фигура вам это подтвердит. Ты и не здесь, и не там, ты– нигде. За следами твоими– тени, за плечами– самое чудное спасение и самый страшный монстр. Термины эти спутываються, и уже не поймёшь, зачем ты что говоришь. Публика апплодирует. Занавес скрывает сцену.