Спектакль

Акт 1, сцена 3. Первая фигура погружаеться в глубины саморефлексии. *** Середина ночи. Курильщик был согласен со мнением, что его расписание, по сравнению со своими состайниками, не было ни капельки стабильным (если смотреть с точки сознания Курильщика, а не вида всей ситуации), но также он имел примерную идею о еффектах панических атак на человеческий организм. И по этому, проснувшись без единого желания спать и с отсуствующей головной болью, что не могло не радовать, Курильщик принял весьма смелое решение– детальнее взяться за исследование округов Дома. Ну что могло пойти не так? Взяв с собой лишь фонарик, обменянный на порцию в столовой у одного из состайников, Курильщик оглянулся по сторонам. Он особо не переживал о возможности разбудить соседей– те спали по ночам, как убитые. Но влезать в коляску без обуви Курильщик счёл неэтичным, поэтому он взглянул вниз для поиска донявших до косточек коричневых мокасин, и наткнулся на них. Как огонь в ночи, сполох грома средь ясного неба, кроваво-красные, олицетворение красоты и надежды– кроссовки, которые он ложил куда-то себе до приезда в Дом. Он не помнил, когда их вылаживал, но ему было всё равно– он сейчас благодарил всё своё существо за подобное невероятнейшее решение. Они– всё, о чём можна мечтать. Курильщик был в этом убеждён. Поэтому, ни секунды не раздумывая, Курильщик надел кроссовки на ноги. Он был уверен, что они смотрелись чудесно со всем– особенно с осточерствевшими белыми рубашечками и доставшими серыми брюками. У него был шанс быть таким...другим. Совсем-совсем другим. Дверца спальни по привычному противно заскрипела, а коридор поприветствовал холодком по спине. Курильщик просто не мог не думать, что всё выглядело мёртвым. Однообразным, невзрачным, таким, как и сами Фазаны. Красные кроссовки на их фоне горели огнём. Он представил, как нарисовал бы посреди пустых стен большущий рисунок, состоящий из каких-то сюрреалистичных сюжетов, каждый– непонятнее другого. Чтобы ткнуть Фазанов лицом в их дедостатки, в то, что они терпеть не могут– неточности, нерешимости, индивидуальность. В этом, наверное, и скрывалась красота. На свой страх и риск Курильщик заколесил дальше– сквозь по швам трещащих стен, затёртых полов, потухших лампочек, всё дальше и дальше от этого всего, того, что терпеть было невозможно. В душе слились счастье, в голове– блаженная пустота. О, как же ему было прекрасно. Поворот. У Курильщика зарябило в глазах. Как? Стены вокруг украшали рисунки, надписи, стихи– нет, сами стены из них состояли. Не было ни места, ни уголка, ни прогалины, не разукрашенной во все цвета радуги. Птицы, собаки, буйволы, драконы, растения, башни с принцессами, лошади, вороны и совы в шляпах, глаза, руки, всё– такое другое, индивидуальное, невероятное в своей задумчивости и открытости чужому глазу. Курильщик понял, что может решить его проблему о фальшивости его рисунков. Он будто бы знал, чувствовал, что такое где-то есть, и пытался повторить– но он ведь не видел, а значит, что найти смысл не мог. Всё вокруг, казалось, двигалось, скакало галопом вокруг него, кружилось в танце, вертелось юлой. Всё вокруг было живым. Он ехал, ехал, ехал– казалось, что коридор был бесконечным, и как только он светил куда-то фонариком, удлиннялся, уходил далеко-далеко вдаль– за пределы понимания. Курильщик сам казался, наконец, живым. Он вовсе не удивлялся шелесту травы под колёсами, завываниям ветра, запаху леса, теням, свечению луны вместо ветхого потолка– всё это его ни капли не беспокоило, наоборот, таковой и была надежда– чудная, особенная, совсем-совсем не Фазанья, настолько далёкая, настолько и близкая, светящаяся и блескающая всем своим существом. И в первую очередь– живая. Всё вокруг разбегалось, слаживалось и распадалось, а вдали стоял кто-то. Переливался тенями, насыщался звёздным светом, блестел разноцветными глазами, и снова улыбался. Курильщик только лишь сейчас заметил тонкую корку иния на траве, на листве деревьев-великанов, а сквозь неё, у самих его ног– подснежники. Присмотрелся, посчитал– девять. Девять маленьких, нежных цветочков, расцвёвших из ниоткуда. А он стоит, кажется, уже немного ближе. Улыбается всё так же счастливо и радостно, совсем не наигранно, не так, как Фазаны– гадко, надменно, насмешливо– и не так, как Курильщик– обречённо, грустно, совсем безысходно. Ну разве у кого-то так бывает? Искать– и найти? Наверное всё- таки бывает. Возможно, надежда и правда есть. Да, она точно есть. Солнце ясно светило в зашторенные окна, когда Курильщик чуть-ли не упал с кровати от резкости движения вокруг. Гудящие будильники, ворчащие Фазаны, скомканное одеяло, смятая подушка, сумасшедше бьющееся сердце. Больше не было здесь ни рисунков, ни надписей, ни стихов, ни шуршащей травы под колёсами, ни подснежников у ног. Он себе зарёкся никогда не гулять по ночам, фонарик запхать куда-то подальше, и найти свои кроваво-красные кроссовки. Тогда он в первый раз смог забрать себе сон. Это и была она– надежда. Самая настоящая. *** Оттаивают на сцене снеги безнадёги. Первая фигура цветёт подснежниками, а вторая, наконец, из-под снегов выбираеться. Публика ахает и заходиться аплодисментами. Занавес скрывает сцену.